Марлон Брандо - Тигр Железного моря

В мыслях Энни постоянно возвращался к решению мадам Лай обогнать тайфун, что едва не обернулось катастрофой. Было ли это случайное решение, или, напротив, она использовала преимущества Железного урагана, чтобы перепрыгнуть через рифы острова Пратас? Был ли это долг чести, отданный ею предкам? (В Китае истинным долгом чести считается только долг перед предками.)

Энни решил, что здесь сошлось несколько обстоятельств, которые мадам Лай сочла удобным раскладом для игры: против сил стихии она поставила корабль и жизнь. И выиграла! Он помнил единственный серьезный разговор, который состоялся у них по этому поводу. Это произошло, когда они оставили позади остров Пратас и взяли курс на юго-восток.

— Вам повезло, — сказал Энни.

— Конечно. Но я знаю свое судно и свою команду. Я знаю, в каком месте риф плоский и где вода чистая.

— Мадам Лай, вы человек импульсивный. Причин так сильно рисковать не было.

— Были, — возразила Лай, снова принявшись за свой серебряный кальян, легким движением отказавшись от его сигарет. — Когда ветер дает преимущество, этим нужно пользоваться, даже если реальной выгоды нет. Мой астролог получил знак, и Диньхао сказала мне, что это удачное плавание. Я люблю показывать своим людям и своему судну: когда судьба на моей стороне, я всегда побеждаю, потому что дух моих предков питает меня силами.

«Какая логика!» — цинично подумал Энни.

— Я не верю в ваших идолов, — сказал он. — Думаю, и вы, мадам, в них не верите. Ваша религия — это «каша» из богов и богинь, заимствованных отовсюду. Пустая болтовня, лукавые игры. Я не верю ни в каких богов, да и вы тоже, но я, в отличие от вас, не играю с ними в безумные игры.

Попыхивая кальяном, она серьезно кивнула:

— А я играю. И знаете почему? Лучше показать морю, что мы — дети. — Взмахом руки она обвела паруса, небо, бесконечную даль пространства.

— Вы думаете, вашим богиням нравится оловянная фольга, которую вы им преподносите? Якобы это деньги? Тяжелые серебряные монеты. — Энни всю жизнь мечтал услышать ответ на этот вопрос от какого-нибудь здравомыслящего китайца (или китаянки). Но и на этот раз ему не повезло, она не захотела рассуждать логически.

— Конечно нравится, — весело ответила мадам Лай. — Боги понимают, что это все игры детей. Королева Небес очень хорошо видеть, что мы — глупые дети и что мы ее боимся. И что мы бедные. Зачем бросать настоящие серебряные монеты на дно моря?

Энни не знал, что на это ответить. Он широко зевнул. Она наклонилась вперед и постучала трубкой по его колену.

— Лучше играть в игры, капитан, и не скрывать, что мы дети. Воля Небес не так сурова и жестока к детям. Как зовут вашу маленькую дочь?

— Ее зовут Мейма. — И у Энни кольнуло в груди.

10 мая 1927 года Анатоль Долтри, бывший в течение четырнадцати лет капитаном на собственных торговых судах, стал наемным работником торгового флота — старшим радистом на пароходе «Чжоу Фа». Таким образом, план мадам Лай был выполнен с безупречной точностью. Мистер Тин, который в Маниле вел дела мадам Лай, организовал неожиданную болезнь младшего радиста, юноши по имени Чжоуасо.

Чжоуасо был человеком образованным, из хорошей семьи, управлявшей в Гонконге телеграфом, он посещал государственную школу. Проучился там девять месяцев и получил изрядную практику по английскому языку. Потом с честью сдал экзамены и обзавелся удостоверением радиста судна береговой охраны. Чжоуасо представлял собой прекрасный образец нового поколения китайцев британской колонии. Он был умен, технически грамотен, усвоил современные навыки и отвечал требованиям международного рынка морских перевозок грузов. Радио быстро распространялось по миру. Молодой мистер Чжоу, которому было всего двадцать четыре года, прекрасно ладил со своими британскими боссами. Тем не менее стараниями мистера Чуна рабочее место Чжоу очень быстро стало предметом торга. Сговорчивость Чжоуасо, предоставленная им информация и болезнь (подозревали холеру) опустошили сундук мадам Лай на целых три тысячи долларов.

«Чжоу Фа» предстояло из Манилы отправиться в Гонконг, зайти в Шанхай и вернуться назад, сделав небольшую остановку в Амое. Это было отличное судно, построенное на верфях «Кэммелл лэрд» и спущенное на воду в 1921 году (триста девяносто пять футов длиной, десять тысяч регистровых тонн, два винта, нефтяное отопление и турбинный двигатель). Турбины «Браун-Кертис» мощностью шесть с половиной тысяч лошадиных сил позволяли развивать скорость в шестнадцать узлов. В его первом и втором классах размещалось двести десять пассажиров, а для груза предназначалось четыре трюма, один из которых был рефрижератором. Полная грузоподъемность составляла восемь тысяч тонн. Манила же была одним из наиболее быстро развивающихся портов мира, ибо между Китаем и Филиппинами шла оживленная торговля.

Соблюдение сроков было особенно важным. «Чжоу Фа» десять-двенадцать дней стоял на погрузке в Маниле. Если один из трех радистов заболевал в рейсе, то в Шанхае или Гонконге капитану ничего не оставалось, как продолжать путь с двумя оставшимися. Другое дело в Маниле. Круглосуточную радиосвязь обеспечивали три радиста. Кроме того, в Маниле заболевшего можно было легко заменить. Наличие у Энни давно выданного международного удостоверения радиста и богатый опыт привлекли внимание компании, которой стало известно (все от того же Чжоуасо), что подходящий кандидат находится в Маниле и ищет работу. Расовая принадлежность Энни и его известность среди моряков стали решающими факторами. Его нелады с законом из-за нелегальной торговли оружием никоим образом не пятнали его репутации, поскольку дело происходило в Азии, где белые выказывали дружескую солидарность, а контрабандой здесь не промышлял только ленивый. Более того, оказалось, что один из старых знакомых Энни недавно поступил на «Чжоу Фа» первым помощником капитана. Его звали Стоддарт Макинтош. Когда-то Энни провел с ним на клипере «Фермопилы», перевозившем две с половиной тонны леса, семьдесят один день (столько времени занял переход от Брисбена до Сан-Франциско).

«Это было, — попытался вспомнить Энни, — не то в девяносто шестом, не то в девяносто восьмом, словом, еще в прошлом веке».

Энни был третьим помощником на паруснике, а Макинтош — вторым. Они помнили друг друга, хотя и не встречались с той поры, как Энни сошел на берег в поисках «собственного Клондайка».

— Ты, Стодди, перешел во вражеский стан? — спросил Энни этого морского волка из Абердина, невысокого и красноносого, когда тот осматривал каюты «Чжоу Фа». — А говорил, что никогда не променяешь паруса на паровую машину.

— На этой лохани готовят отличную жрачку, — пояснил Макинтош. — А это — твоя каюта.

Он вошел и тут же открыл дверь шкафа, как добрый хозяин какой-нибудь деревенской гостиницы; плюхнулся на койку, проверяя, выдержат ли пружины внушительное тело его старого знакомого. Затем повернул к Энни красное лицо и из-под козырька довольно неопрятной фуражки косо посмотрел на него.

— А ты за это время стройнее не стал, парень. — Он стрельнул сигарету из пачки Энни. — У меня семья в Мельбурне. Три девчонки, симпатичные. Был капитаном на «Джеймсе Долларе», ну, ты знаешь. Он принадлежал Роберту Доллару, большой железный барк, построенный в Глазго. Мы везли сахар с Гавайев, но денег за него получить не могли, и нас поставили на прикол.

Макинтош вышел на палубу и окинул взглядом порт Манилы: на всех одиннадцати причалах щетинился частокол покрытых сажей труб.

— Не можешь победить врага, переходи на его сторону, — заключил Макинтош.

Картину оживлял запах кокосового масла и дыма многочисленных пароходов — строительство империи шло без остановки.

Энни совершил круг Манила — Гонконг — Шанхай — Гонконг — Манила за девять дней туда и восемь — обратно. Работа особых хлопот не доставляла. Он выполнял обязанности простого радиста и получал за это сорок два доллара в неделю. Ничего необычного не произошло: некоторые младшие помощники капитана и даже капитаны парусных судов (у которых что-то не получалось, или они не хотели идти в ногу со временем) к старости находили пусть и лишенную романтики, но хорошо оплачиваемую должность, не требовавшую большого труда. В Маниле Энни официально стал членом пароходного братства моряков. Он рассчитал, что Барни никогда и в голову не придет разыскивать его здесь.

К концу третьего круга Энни досконально изучил «Чжоу Фа», и к Макинтошу он сейчас чувствовал больше расположения, чем тридцать лет назад. Тот помнил многое из того, что Энни вроде бы уже забыл. И Энни решил, что надо хорошенько выпить с Макинтошем, послушать его рассказы, заполучить его доверие, что будет очень кстати. Это было частью общего плана.

Они отправились в бар на Эскорт-стрит, недалеко от порта. Энни помнил старую Манилу, когда этой улицы еще не существовало. Макинтош пил только пиво, более крепкие напитки его желудок теперь не выдерживал. Энни же «приговорил» два стаканчика шнапса с лимонным соком — бармен назвал коктейль «Пушкой Круппа», — пока Стодди вспоминал Сан-Франциско. Неожиданно в памяти Энни произошел странный всплеск, словно события тридцатилетней давности происходили вчера.