Двадцать третья улица – пустыня, ни одна бесприютная душа не блуждает по ее тротуарам, единственный автомобиль на ней – наш. Из беспорядочного нагромождения теней, отбрасываемых деревьями, выступает старинный особняк, хозяева которого в изгнании, – теперь здесь магазин, торгующий запчастями для мицубиси». Светящиеся рекламы, оставшиеся от прошлогоднего Рождества, завешены флагами и лозунгами. На лице Уана появляется удивленное выражение, как у человека, страдающего запором. Я объясняю, что здесь сейчас дипломатический магазин, и он вроде бы понимает. От «Коппелии», старинного храма мороженого, невыносимо воняет мочой, которая изобильно истекает после кислого пива. На днях мне рассказали, что испанцы купили первый этаж, и поэтому «Коппелию» сейчас называют «Война за зависимость». Все шиворот-навыворот: вперед, испанцы! долой повстанцев! Уан, чтобы похвастаться, какой он памятливый, спрашивает меня о местах, от которых не осталось даже тени, о домах, стоящих в развалинах, о людях, которые давно умерли или покинули страну. Мы проезжаем мимо «Москвы», то есть «Монмартра», и я замечаю, что из глаз его текут слезы. Они катятся крупными каплями по гладко выбритым щекам, подобным вратам из кедра, и капают с подбородка на шелковый галстук, где красуется репродукция «Авиньонских барышень» Пикассо. Е моё, какая же я образованная! И все благодаря заграничным журналам, которые приносит греческий жених Фотокопировщицы. Я предлагаю Уану остановиться на Малеконе, чтобы немного проветриться, но он решительно, с едва скрываемой злостью мотает головой. Можно сходить и потом, говорит он, сейчас он слишком взволнован, ему надо принять душ и отдохнуть. Слезы наворачиваются у меня на глаза, я предчувствую новую разлуку. Ну же, говорит он, ну что ты в самом деле, и ласково гладит меня по лицу, по моему морщинистому лбу, по жилистой, покрытой гусиной кожей шее. Он хотел бы заглянуть ко мне, увидеть дочку. Я объясняю, что Мария Регла, уже не живет со мной, и лицо его мрачнеет. Кроме того, я должна сначала переговорить с ней, объяснить, что приехал ее отец, если, конечно, она позволит мне раскрыть рот – Детка такая. Как бы там ни было, мне нужно предупредить ее, чтобы избежать непредвиденных последствий, какой-нибудь тяжкой психологической травмы. Вдруг я замечаю, что он начинает нервничать – то и дело поглядывает в зеркальце назад, и волнует его теперь уже отнюдь не Мария Регла.
– Сзади машина.
– Тебе мерещится.
– Они едут за полквартала от нас. Я бы не заметил, да шофер-дурак закурил.
– Только не пугай меня, пожалуйста!
– Ничего страшного, все в порядке, просто они контролируют мои перемещения. Пока все идет отлично. Кукита, поехали в наше гнездышко.
Гнездышко, он сказал – гнездышко? Я для таких дел уже не гожусь – месячные у меня давно прекратились, и потом, меня хорошенько выскоблили, когда удаляли фиброму. Почувствовать я ничего не почувствую, но могу притвориться, только бы он меня любил и никогда больше не бросал. Гнездышко? Да, квартирка моя сейчас, пожалуй, больше похожа не на гнездо любви, а на курятник. И не только из-за четырех новорожденных цыплят, которые достались мне по карточке и которых я теперь должна кормить и растить, чтобы, когда они нагуляют жирок (если, конечно, вообще выживут), свернуть им шею и сварить себе супчик, но, главным образом, потому, что весь дом разваливается, крыша и потолок протекают, и его объявили даже непригодным для жилья ввиду крайнего состояния нестояния, которое уже никакой палкой не подопрешь – палкой в буквальном смысле. Однако больше я ничего ему предложить не могу, надеюсь, он поймет, что я отдаю ему то, что есть, со всей моей любовью и страстью. Машина вновь трогается, с места, и преследователи двигаются вслед за нами, держась, впрочем, на положенном расстоянии. Мы едем по улице Л до Линии, еще одной пустынной автострады, добираемся до Кальсады и сворачиваем направо, на улицу М. Уан ностальгически вспоминает карликовые пальмы, так что мне приходится объяснять про циклоны и наводнения, покончившие на корню со всей растительностью. Уан останавливается возле тротуара, напротив входной двери. Вторая машина тоже притормаживает и паркуется за полквартала от нас. Прежде чем скрыться за дверью, мы здороваемся с Грыжей, одинокой соседкой, которая спит в гамаке на свежем воздухе, так как бури времени разрушили ее имущество и жилище. Поднимаясь по лестнице, я стараюсь хоть как-то отвлечь свое внимание, – разглядываю облупленные стены, не крашенные с тех пор как здание было построено. Попутно отмечаю, что ступени почему-то чистые и не липнут к ногам – раньше лестницу мыла я, но после того, как пришлось пустить на бифштексы половую тряпку из плюшевого одеяла, заботиться об общественной чистоте стало некому. Лампочки на первом и третьем этаже вывернуты. Вот наконец и моя дверь. Открывая ее, я обмираю от волнения. Телевизор включен: хозяин, то есть XXL, произносит очередную речь. Он закругляется, и по экрану бегут полосы – программа окончена. Катринка Три Метелки утомленно поникла в маленьком кресле-качалке. Внезапно врывается зверем Уан, держа ботинок наперевес, с явным намерением оставить от Катринки мокрое место.
– Прочь с дороги, Кука, сейчас я с ней разделаюсь!
– А ну-ка полегче, Уан Перес!
Услышав свое имя, объявляется супруг Катринки, эфиопская мышь, – вид у него заспанный, он на ходу застегивает пижаму. Катринка в ужасе одним прыжком сигает на стену. Перфекто Ратон – ласковое прозвище, которым я иногда называю ее мужа – мгновенно оценив ситуацию, спешит на выручку своей благоверной.
– Успокойся!.. Это мои лучшие друзья. Ребята, представляю вам мужчину своей мечты и отца моей дочери, Уана Переса. Дорогой, а это русская тараканиха Катринка Три Метелки и эфиопский грызун Хуан Перес. Его окрестили в твою честь…
На грани обморока Уан падает в кресло. Черты лица его болезненно искажены, он растерян и не знает, что сказать. Тогда, мышь дружелюбно протягивает лапку. На лице Уана отражается мучительная борьба, но, в конце концов, решившись, он оказывает Ратону почтение. Катринка, отважно поднявшись по стрелке брюк, карабкается по рубашке, по шее и, добравшись до левой щеки Уана, впечатывает ему звучный поцелуй. Затем, спустившись тем же маршрутом, усаживается в свое креслице. Дозвольте мне пойти сварить кофе, потому что – ей-богу! – кто же способен выносить такие долгие паузы. Ледяное молчание решается нарушить Катринка: она спрашивает, не подозревая о вреде, который может причинить себе своим вопросом, о семье гостя, если, конечно, он семейный. Я застываю на кухне с кофейником в руке, как парализованная.
– Благодарю, у меня жена и дочь, мы с ними живем в некотором роде по отдельности, – отвечает Уан, и я непроизвольным движением локтя сбиваю со стола все шесть чашек вместе с блюдцами.
Уан помогает мне прибраться, стремительный, быстрый, как Рамонсито, сын исполнителя народной музыки, уже покойного, да будет земля ему пухом. Ерунда, подумаешь – разбилось несколько чашек, все мы когда-нибудь разобьемся. Я негодую, яростно, мстительно. Ну конечно, почему мне раньше не пришло и голову, что он мог жениться, обзавестись семейным очагом? Какая же я идиотка!
– Кукита, слушай, страшно хочется пить. Вот бы холодненькой водички со льдом. Где у тебя холодильник?
– Холодильник? В заднице. Уже пять лет как перегорел мотор. Мотор русский, и запчастей к нему нет. Ждем коммунизма, может, тогда пришлют. А «Дженерал электрик» даже мастерская не взяла, говорят, из-за блокады. Выходит, ты женился?!
– А ты не замужем?
Он знает, что я не замужем. Это и так видно, но мужчины никогда не упустят случая по такому поводу тебя подстебнуть. Хотя в своей верности я черпаю моральные силы, верность – это мое единственное неодолимое оружие. Непоколебимая надежда.
– Я никогда больше не была замужем, – произношу я тоном матери Терезы.
– Что за глупость?
Ах, вот оно что! Он еще насмехается! Значит, тридцать с лишним лет ожидания – это не доказательство любви, это не подвиг, а просто глупость! Вся жизнь моя была одна сплошная жертва, я умирала от разлуки, от невозможности обнять, поцеловать его, услышать его голос, я объявила непрерывную войну фальши и предательству, а теперь он называет мой стоицизм глупостью!
– Так, как-то в голову не пришло, много было других забот…
– Каких?
– Революционных.
Со стороны мне кажется, что я слышу Марию Реглу – мою бедную свихнувшуюся девочку.
Какого черта он смеется? Катринка и Перфекто Ратон понимают, что они здесь лишние. Ласково глядя на нас, они тактично прощаются и, взявшись за лапки, исчезают за дверной решеткой. Подозреваю, что они на время переберутся к торговцу жареным арахисом, который устроил у себя постоялый двор для тараканов. Сдаваемые внаем щели оплачиваются в валюте, так как хозяин оборудовал их наисовременнейшим образом, в соответствии с запросами и нуждами насекомых: сахар, испепеляющая жара, мусор и разная гниль повсюду. Уан говорит, с трудом сдерживая смех:
