Кристофер Мур - Ящер страсти из бухты грусти

— Хищники? Как?

— Не знаю. Депрессия может замедлять добычу, тормозить ее реакцию на опасность. Кто знает?

— Так, значит, в эволюционной цепи может появиться хищник, который будет кормиться унылыми животными? — Правильно, и этот хищник — я, подумала Вэл. Если бы я не питалась депрессией своих пациентов, то что бы я делала? Ей вдруг стало стыдно за свой дом, за его неприкрытый материализм. Перед нею сидит невероятно умный человек, которого заботит только поиск чистого знания, а она продала свою цельность за груду антиквариата и «мерседес».

Гейб налил себе еще вина и откинулся на тахте, размышляя вслух:

— Интересная мысль. Наверное, должен существовать какой-то химический или поведенческий стимул, вызывающий стремление охотиться на унылых. Низкий уровень серотонина может повышать либидо, верно? По крайней мере — временно?

— Да. — Именно поэтому весь город превратился в стаю блудливых котов.

— Следовательно, — продолжал Гейб, — у нас больше животных будет совокупляться и передавать по наследству ген депрессии. Природа же склонна разрабатывать механизмы, поддерживающие равновесие. Поэтому естественно появление хищника или болезни, которые бы регулировали рост унылых популяций. Интересно — меня тоже в последнее время одолевают особо сильные плотские желания. Значит ли это, что у меня депрессия? — Глаза Гейба широко раскрылись, и он посмотрел на Вэл, осознав весь ужас того, что только что произнес. — Простите, я…

Вэл больше не могла терпеть. Ляпсус Гейба открыл ворота настежь, и она шагнула в них.

— Гейб, нам нужно поговорить.

— Ох, извините меня, я не имел в виду…

Она схватила его за руку, обрывая поток заиканий:

— Нет, я должна вам кое-что сказать.

Гейб приготовился к худшему. Он выпал из возвышенного мира теорий в неуклюжее, жестокое царство первых свиданий, и сейчас она сбросит на него бомбу с надписью «За кого ты меня принял, парень?».

Она сжала его руку, и ногти впились ему в бицепс так цепко, что он поморщился. Вэл сказала:

— Немногим больше месяца назад я сняла почти треть населения Хвойной Бухты с антидепрессантов.

— А? — Ожидал он совсем не такого. — Боже мой, но зачем?

— Из-за самоубийства Бесс Линдер. Или того, что я считала самоубийством. В своей практике я лишь имитировала лечение — выписывала рецепты и собирала гонорары. — Она рассказала о своем сговоре с Уинстоном Крауссом и о том, как фармацевт отказался возвращать больным настоящие лекарства. Когда она замолчала в ожидании ответа, у нее в глазах стояли слезы.

Гейб робко обхватил ее рукой, надеясь, что это — правильный поступок.

— Зачем вы рассказываете мне об этом?

Она растаяла у него на груди.

— Потому что я верю вам, и должна кому-то рассказать, и мне нужно придумать, что делать дальше. Я не хочу в тюрьму, Гейб. Может, не всем моим пациентам требуются антидепрессанты, но в них нуждаются многие. — Она всхлипнула ему в плечо, и он принялся гладить ее по волосам, потом ладонью приподнял Вэл подбородок и поцеловал слезинки.

— Все будет хорошо. Обязательно.

Она заглянула в его глаза, словно ища в них намек на презрение, а не найдя, поцеловала в ответ — жестко — и привлекла к себе, опускаясь на тахту.

Ну какие ужасы могут присниться дракону? Существу, которое по-своему правило планетой миллионы лет, которому жалкие млекопитающие людишки возводили храмы, существу, не знавшему иных хищников, кроме самого времени, — что может так напугать его? Назвать это — осознанием?

В дубовой рощице дракон — сексуально удовлетворенный, с животом, набитым наркоторговцами, — грезил о временах давно ушедших. У вечного Сейчас, которое он знал всегда, неожиданно появилась история. Во сне он видел себя сначала личинкой, упакованной в защитный карман под языком мамочки, пока не пришла безопасная пора выглянуть наружу под ее бдительным оком. Он видел охоту и брачные игры, те формы, которые научился копировать, поскольку его переменчивая ДНК эволюционировала не вместе с поколениями, а через регенерацию клеток. Он видел партнеров, которых съел, и трех детишек, которых родил, когда был самкой, — последнего убил теплокровный, певший блюз. Он вспомнил свое перерождение из самки в самца — не так давно. И вспомнил он все картинками, а не просто шаблонами интуиции и условными рефлексами.

Во сне он видел эти картинки — их вызвало странное совокупление с теплокровной, — и не понимал, почему. Впервые за свои пять тысяч лет он задал этот вопрос: Почему? И сон ответил ему картинкой всех океанов, всех болот, всех рек и трясин, всех впадин и гор в морских глубинах. И нигде не видел он себе подобных. И было это так же точно, как если б он парил в черном холоде на краю вселенной, где свет оставляет все надежды, а время кружится волчком, стараясь схватить себя за хвост, пока не умирает от изнеможения. Он был совсем один.

Некоторых парней секс наводит на такие мысли.

— Ох, боже мой, крысиные мозги! — заорал Гейб.

Любовная игра не предполагала такой реакции. Вэл не сразу сообразила, что ей следует обидеться: с коленями, закинутыми на уровень ушей, она была особенно ранима — при том, что сверху на ней разместился биолог, а на одной ноге драным боевым знаменем развевались колготки.

Гейб рухнул ей в объятия, и поверх его плеча она бросила взгляд на кофейный столик — не сшибли ли они ненароком на ковер винные бокалы.

— Что с вами? — Она даже не успела перевести дух.

— Простите, я только что сообразил, что происходит с этим существом.

— Именно об этом вы думали во время?.. — Да, ее чувства определенно задеты.

— Нет, не во время. Мне пришло в голову через мгновение после. Это существо каким-то образом приманивает млекопитающих с уровнем серотонина ниже обычного. А у вас сколько — треть городской популяции бегает в отказе от антидепрессантов, да?

Нет, Вэл рассвирепела, а не просто обиделась. Она скинула Гейба на ковер, встала, оправила юбку и отошла от тахты. Биолог влез в штаны и поискал глазами рубашку: ее лоскуты валялись за кушеткой. Загар у него заканчивался на линии воротника и чуть ниже предплечий. Остальное тело было молочно-белым. Гейб посмотрел на Вэл из зазора между тахтой и кофейным столиком — взгляд его умолял, точно он выглядывал из гроба, в котором его собирались похоронить заживо.

— Извините, — прошептал он.

Гейб не смотрел ей в глаза, и Вэл поняла, что биолог разговаривает с ее обнаженной грудью. Она стянула края блузки, и в мозгу ее целая батарея оскорблений подняла стволы, как по команде «товьсь», — но все орудия были заряжены злобой, и даже точные попадания бы ни к чему не привели: им обоим только стало бы стыдно. Гейб таков, каков есть, он честен, он — настоящий, и Вэл знала наверняка, что обидеть ее он не хотел. И она заплакала. Подумав: здорово, именно слезы меня до такого и довели.

Она шлепнулась на тахту и закрыла лицо руками. Гейб придвинулся к ее боку и обнял.

— Простите меня, пожалуйста. У меня такие вещи не очень хорошо получаются.

— У вас такие вещи получаются прекрасно. Просто о крысах сейчас — чересчур…

— Мне следует уйти. — И он приподнялся.

Она вцепилась в его руку мертвой хваткой.

— Вы уйдете, и я выслежу вас и пристрелю как бешеного пса.

— Тогда я останусь.

— У нас ничего не выйдет. Я все понимаю.

— Ладно, я пошел.

— Только посмейте. — И она закинула руки ему на шею, поцеловала взасос, повалила на тахту, и через несколько секунд они снова сплелись воедино.

Вот оно что, подумала Вэл, больше никаких слез. Слезы всему причиной. Этого парня заводит, когда мне больно.

Но вскоре они уже лежали одной задыхающейся и потной кучей на полу, а мысль о слезах отлетела на тысячу световых лет.

На этот раз Гейб произнес:

— Это было чудесно.

Вэл заметила, что головой опрокинула бокал, и каберне кровавым пятном растеклось по ковру.

— Солью или газировкой?

Гейб отодвинулся и заглянул ей в глаза.

— Солью и холодной водой, я думаю. Или это кровь?

Со лба у него скатилась капелька пота и шмякнулась ей на колено. Вэл посмотрела на него.

— Вы ведь сейчас уже не думали о той твари, которой вообще не существует, правда?