— Они хотели сделать тебе больно, а Стив как раз проголодался. Мне показалось, что все вовремя.
— Молли, но это же убийство!
— Тео! Я — ненормальная. Ну что они мне сделают?
Тео пожал плечами и откинулся на тахту.
— Я не знаю, как мне поступить.
— Ты сейчас не в том положении, чтобы как-то поступать. Отдохни.
Тео обхватил голову руками. В кармане рубашки зазвонил сотовый телефон.
— Дернуть бы не помешало.
— У меня в шкафчике над раковиной еще остались «судки рассудка». Это нейролептики, мне их доктор Вэл прописала. Антипсихотики, просто чудеса со мной творили.
— Похоже.
— У тебя телефон звонит.
Тео вытащил сотовый, нажал кнопку «ответ» и посмотрел, какой номер высветился на дисплее. Шериф Бёртон. Тео нажал на «отказ».
— Мне конец.
Молли взяла со столика «магнум-357» и направила на Тео, другой рукой подхватила автоматический пистолет Линдера.
— Я их тебе верну перед уходом. Мне просто нужно взять из спальни кое-какую одежку и девчачьи причиндалы. Тебе тут нормально?
— Конечно, нормально. — Он не поднимал головы и отвечал собственным коленям.
— Ты меня уже достал, Тео.
— Извини.
Молли вышла из комнаты минут на пять — за это время Тео попытался осознать все, что на него свалилось. Вернулась она с дорожной сумкой через плечо. На ней был костюм Кендры — даже высокие ботфорты. При тусклом свете телевизора Тео увидел рваный шрам над грудью. Молли перехватила его взгляд:
— Поставил точку на моей карьере. Сейчас, наверное, могли бы залатать, но уже немножко поздно.
— Прости меня, — сказал Тео. — Ты очень красивая.
Молли улыбнулась и переложила оба пистолета в одну руку. Автомат она оставила у двери, Тео этого даже не заметил.
— Ты когда-нибудь чувствовал себя особенным, Тео?
— Особенным?
— Ну, не в том смысле, что лучше других, а просто что ты от них отличаешься? По-хорошему — так, точно всей планете лучше от того, что ты на ней живешь? Тебе так когда-нибудь бывало?
— Не знаю. Да нет, наверное.
— У меня такое чувство раньше было. Хоть и снималась я в мыльной дешевке, хоть и пришлось унижаться, чтобы туда попасть, но я все равно чувствовала себя особенной, Тео. А потом это ушло. Так вот — теперь я снова себя такой чувствую. Все поэтому.
— Что — поэтому?
— Ты же меня спросил — почему. Вот поэтому я возвращаюсь к Стиву.
— К Стиву? Ты зовешь его Стивом?
— Он же вылитый Стив, — ответила Молли. — Мне пора. Я оставлю твои пистолеты на сиденье красного грузовичка, который ты угнал. И не пытайся за мной следить, ладно?
Тео кивнул.
— Молли, только не позволяй ему больше никого убивать. Дай мне слово.
— А ты дай мне слово оставить нас в покое.
— Этого я не могу.
— Ладно. Тогда береги себя. — Она схватила автомат, пнула ногой дверь и выскочила на улицу.
Тео слышал, как Молли спустилась по ступенькам, остановилась, снова поднялась. В дверях показалась ее голова.
— Жалко, что ты никогда не чувствовал себя особенным, Тео, — сказала она.
Тео натянуто улыбнулся.
— Спасибо, Молли.
Гейб стоял в вестибюле дома Вэлери Риордан и рассматривал сначала свои походные башмаки, потом — белый ковер, потом — опять свои походные башмаки. Вэл ушла в кухню за вином. Живодер шибался где-то снаружи.
Гейб сел на мраморный пол, развязал шнурки и стянул обувь. Ему доводилось бывать в помещении девятого уровня чистоты — на биотехническом предприятии в Сан-Хосе, — где сам воздух выскоблили и отфильтровали до микрона, а на себя нужно было надевать пластиковый костюм зайки с индивидуальной пуповиной подачи воздуха, чтобы ничем не заразить опытные образцы. Странно — здесь у него возникло похожее чувство: я — глашатай грязи. Слава богу, Тео заставил его принять душ и переодеться.
Вэл вошла в опущенную ниже уровня вестибюля гостиную с подносом, на котором стояли бутылка вина и два бокала. Она посмотрела на Гейба, застывшего на верхней ступеньке, точно он готовился нырнуть в котел раскаленной лавы.
— Ну, входите же, садитесь.
Гейб сделал робкий шажок:
— Славно у вас тут.
— Спасибо, но мне здесь еще много нужно сделать. Наверное, проще нанять декоратора и со всем этим покончить, но мне нравится самой выбирать вещи.
— Точно. — Гейб сделал еще шажок. В этой комнате можно было бы играть в волейбол — если не бояться уничтожить весь антиквариат.
— Это каберне с виноградника «Дикая Лошадь» на той стороне гор. Надеюсь, вам понравится. — Вэл разлила вино по круглым бокалам на тонких ножках. Взяла свой и села на обитую бархатом тахту, а потом подняла брови, словно спрашивая: «Ну?»
Гейб присел на другой край тахты и немного отхлебнул на пробу.
— Ничего.
— Для местной дешевки.
Повисла неловкая пауза. Вэл сделала еще один глоток напоказ и сказала:
— Вы ведь, на самом деле, не верите во все эти россказни о морском чудовище, правда, Гейб?
Тот облегченно вздохнул. Она хочет говорить о работе. Он боялся, что ей захочется поболтать о чем-нибудь другом — о чем угодно. А этого он не умел.
— Ну что… Есть следы, и они выглядят совсем как настоящие, поэтому если они — подделка, то человек, который их оставил, весьма тщательно изучал окаменелости и очень точно их потом воспроизвел. Кроме этого, появление монстра по времени совпадает с миграцией крыс, плюс Тео и ваша пациентка. Эстелль ее зовут, так?
Вэл поставил бокал.
— Гейб, я знаю, что вы — ученый, а подобное открытие могло бы вас озолотить и прославить. Но я просто не могу поверить, что по городу гуляет динозавр.
— Озолотить и прославить? Об этом я не подумал. Да, наверное, придет какое-то признание, правда?
— Послушайте, Гейб, вы имеете дело с прочными фактами. А я каждый день имею дело с галлюцинациями и фантазиями человеческого разума. Это просто следы на земле — вроде того розыгрыша со следами снежного человека в Вашингтоне несколько лет назад. Тео — хронический наркоман, а Эстелль и ее друг Сомик — художники. У них у всех сверхактивное воображение.
Гейба ее слова покоробили. Он на секунду задумался, потом сказал:
— Как у биолога, у меня есть своя теория воображения. По-моему, довольно очевидно, что страхи — боязнь громких звуков, страх высоты, сама способность учиться бояться — это то, что мы выстроили в себе за множество лет как личный механизм выживания. То же самое и с воображением. Принято считать, что всего добились здоровые сильные пещерные люди. Но одной физической силой нельзя объяснить, как наш биологический вид создал цивилизацию. Мне кажется, всегда где-то с краю костра сидел щупленький мечтатель, воображал себе разные опасности, заглядывая в своем воображении в будущее и видя самые разные возможности, — поэтому и выжил, и способности свои передал потомкам. Пока здоровенные обезьяны кидались с обрыва или пытались палками забить мастодонта, мечтатель держался в задних рядах и думал: «Может, конечно, у вас и получится, но лучше с обрыва согнать мастодонта, а не прыгать самим». А потом шел и совокуплялся с женщинами своих сильных, но недалеких соплеменников.
— Выходит, да здравствуют ботаники? — улыбнулась Вэл. — Но если страх и воображение заставляют нас эволюционировать на более высокую ступень, то миром будет править человек с параноидальными галлюцинациями. — Вэл уже увлеклась этой теорией. Как странно беседовать с мужчиной об идеях, а не о его собственности и личных планах. Вэл это нравилось. Очень нравилось.
— Ну, с Гитлером мы недалеко от этого ушли, правда? Эволюция иногда оступается. Какое-то время животным хорошо служили большие зубы, но потом они стали чересчур велики. У мастодонтов бивни стали такими здоровыми, что запросто ломали свои владельцам хребты. И вы, должно быть, заметили, что вокруг больше не бродят саблезубые тигры.
— Ладно, я допускаю, что воображение — скачок в эволюции. А что делать с депрессией? — Вэл снова вспомнила, как поступила со своими пациентами. Воспоминания о собственных преступлениях роились в мозгу, им хотелось на волю. — Психиатрия все больше и больше рассматривает душевные заболевания с физической точки зрения, поэтому тут все совпадает. Потому-то мы и лечим депрессию такими лекарствами, как «прозак». Но каков эволюционный смысл депрессии?
— Я думал об этом после ваших слов за ужином, — ответил Гейб. Он осушил бокал и придвинулся ближе — будто хотел заразить ее энтузиазмом. Он оказался в своей стихии. — Помимо людей, многие животные страдают депрессией. Высшие млекопитающие, вроде дельфинов и китов, могут от этого и умереть, но даже крысы впадают в блюзовую тоску. Я не могу придумать, какой цели служила бы депрессия у животных. Но у людей она может быть чем-то вроде близорукости: цивилизация охраняет биологическую слабость, которую давно выкорчевали бы природные опасности или хищники.
