Ознакомительная версия.
В ту ночь нам поспать не удалось… Мы с трудом дождались утра и прихода Сохи с Вроблевским. Папа обрисовал ситуацию. Соха был неприятно поражен случившимся, но твердо заявил, что не выпустит Толю наверх, поскольку сомневается, сможет ли тот умолчать о нашем убежище в случае ареста. Толя снова ударился в истерику и с громкими криками заметался по бункеру… Тогда Соха достал пистолет.
– Заткнись – или я стреляю, – спокойно сказал он.
Толя замолчал.
Соха протянул пистолет папе.
– Хигер, – сказал он, – следи за парнем в оба. Он не должен отсюда уйти.
После этого он вытащил откуда-то веревку и связал Толе за спиной руки.
– Будет орать – завяжите ему рот, – посоветовал он.
Так Толя превратился в узника, только теперь он находился в плену у нашего подземного сообщества. Мужчины продолжали дежурить возле него по 4 часа, держа на мушке пистолета. Конечно, мы не желали этому парню зла, но не могли позволить ему лишить нас шансов на выживание.
Таким вот неожиданным образом началась последняя глава истории нашей подземной жизни. На первый план внезапно вышел новый – вовсе не предусмотренный нашим сценарием – персонаж. Мне очень не понравилось, что он живет с нами. Не понравилось, что он разрушил царившую во Дворце атмосферу. За год с лишним жизни мы привыкли друг к другу, у нас выработался распорядок дня. Но теперь, при Толе, мы уже не могли продолжать жить в привычном режиме. Я не могла сидеть рядом с отцом и учить азбуку. Мы не могли беседовать по вечерам и репетировать папины пьесы и басни. Мы больше не могли быть сами собой.
С появлением Толи большие проблемы возникли даже с такими элементарными вещами, как поход в туалет. Конечно, и раньше возможность укрыться от чужих глаз была иллюзорной, но в присутствии незнакомца мы вообще не могли облегчиться без дискомфорта и стеснения. По-моему, никто не сходил в туалет в моменты прихода Сохи с Вроблевским. Мы делали это, только когда оставались одни. Это, конечно, забавно, но мы так привыкли друг к другу, что соблюдали приличия именно таким вот образом. Даже в этой области у каждого из нас выработались свои привычки и ритуалы. Одни делали все свои дела быстро, другие не торопились. Я любила посидеть и поразмышлять. Иногда я так засиживалась на горшке, что мама начинала вглядываться в темноту и окликать меня по имени… Теперь же все старались справить нужду побыстрее. Кроме того, нам было не по себе каждый раз, когда в туалет нужно было сходить Толе. Он словно осквернил Дворец своим появлением. Мы были лишены даже иллюзии приватности!
Павла тоже беспокоило поведение Толи. Он пинал ногами крыс, с которыми тот подружился. Он был гораздо противнее Вайсса и его приспешников. Павел чувствовал, что вместе с этим солдатом в нашем доме поселились скандалы и неприятности. Мы долго жили в своем мирке и, несмотря на свои странности и несходство характеров, умудрялись ладить. Мы научились сосуществовать. Когда же среди нас оказался этот чужак и практически стал нашим пленником, я вдруг осознала, что все мы такие же узники, как и он. Раньше мне не приходило в голову посмотреть на нашу ситуацию с этой стороны. Толя не мог никуда уйти, у него были связаны руки, его удерживали здесь против его воли, угрожая оружием. Но ведь никто из нас тоже не мог уйти! Руки наши были свободны от пут, никто не держал нас на мушке, но мы все были такими же узниками. Нас тоже держали здесь против нашей воли.
Я не осмелилась поделиться своими мыслями с взрослыми – я решила помалкивать и молиться, чтобы все стало, как раньше. Уж и не знаю, что значило это «раньше»: то ли довоенные времена, то ли первая советская оккупация, то ли гетто – до ликвидации, то ли Дворец до Толи… Просто раньше! Наверно, в то время, когда я еще не понимала, что мы все – узники…
Как-то в июле Соха принес новость: русские взяли Тарнополь – город меньше чем в сотне километров к востоку от Львова. Мы возликовали: немцы уходят! Мы больше года молились, чтобы наступил этот момент, мечтали о нем, старались приблизить его силой своего желания. И теперь нам казалось, что до нашего освобождения осталось всего несколько дней. Так быстро приближались русские, и так сильна была наша вера в них. Но радоваться нам пришлось недолго – через два дня Соха рассказал, что немцам удалось отбить у русских Тарнополь. Мало того, пока Тарнополь находился в руках русских, сотни прятавшихся евреев вышли из своих убежищ, но вернувшиеся немцы их арестовали и без лишних проволочек ликвидировали.
Ощутить счастье долгожданной свободы и тут же ее лишиться – что может быть страшнее! И нам тоже мог грозить такой исход. Ситуация напомнила мне ту игру в кошки-мышки, которой развлекался комендант гетто Гжимек, то даря моему отцу свободу, то отнимая ее. Мы были подавлены. Появление Толи разрушило зыбкий баланс, установившийся в нашем подземном сообществе до такой степени, что мы медленно, но верно теряли желание продолжать бороться. Возможно, мы просто посмотрели на себя скептическим взглядом своего пленника и увидели группу слабых и отчаявшихся людей. Да, мы смогли выжить в самой отчаянной ситуации, но теперь нам казалось, что исход все-таки будет плачевным… История с повторным захватом Тарнополя[7] заставила нас относиться к сводкам о положении дел на фронте с недоверием. Мы оказались в очень сложной и парадоксальной ситуации: мы не были уверены в победе русских, а без этой победы были обречены на вечное сидение в подземелье…
А потом… Как-то утром Якоб Берестыцкий спросил, кто из нас родился в июле. Странный вопрос! Берестыцкий был очень религиозен и верил вещим снам. Так вот, ночью во сне ему явился раввин с длинной седой бородой. «В июле, – сказал он, – вы будете свободны».
Мы горячо обсуждали этот сон, приставали к Берестыцкому с просьбами рассказать подробности. Мы так и не пришли к согласию относительно толкования этого сна. Берестыцкий был уверен, что сон вещий. Папа поддерживал его. Хаскиль же сказал, что все это полная ерунда. Кто-то говорил, что Берестыцкий просто приснил себе то, чего очень хотел. А Толя, считавший нас глупцами за то, что мы добровольно обрекли себя на жизнь в подземелье, окончательно убедился в нашей глупости…
Мне же очень понравилось, что пожилому раввину с длинной седой бородой было что сказать о нашем будущем. И для меня не имело значения, что этот раввин существовал в воображении Берестыцкого. В конце концов это же был раввин, а Берестыцкий был уже взрослым человеком. Мне понравилось, что хоть один из них двоих нашел время подумать о нашем положении. Мне от этого было не так одиноко.
Но что заставило Берестыцкого спросить о датах нашего рождения – ведь во сне про это ничего не было? Объяснить свой вопрос не мог даже сам Берестыцкий. Он просто сказал, что это были первые слова, которые пришли ему в голову сразу после пробуждения.
Мы решили спросить мнение Сохи, но час проходил за часом, а наши спасители не появлялись. Они не пришли и на следующий день. Естественно, мы забеспокоились, и судьба Сохи и Вроблевского стала главной темой наших разговоров. За весь год, проведенный нами в подземелье, такое случалось всего раз или два. Что же произошло наверху? Может, немцы объявили комендантский час, и у наших друзей не было возможности спуститься под землю? Или их задержали или арестовали? Предположений у нас было множество, и все весьма пессимистичные…
Следующие три дня Соха с Вроблевским не появлялись, и мы совсем пали духом. По вечерам папа даже перестал раскладывать карту и обсуждать положение на фронте… Нам оставалось только ждать и теряться в догадках.
Пока молчали взрослые, я пыталась добиться объяснений от Мелека.
«А ты что думаешь, Мелек? – спрашивала я его. – Они погибли?»
«Все будет хорошо, – отвечал он, – они скоро придут».
Четвертый день был похож на три предыдущих: мы тщетно прождали наших друзей. Неужели они все-таки попались немцам? В самом конце немецкой оккупации? После всего, через что нам пришлось пройти? Других объяснений их долгому отсутствию мы найти просто не могли. Мы чуть было не начали оплакивать их, но потом, поняв, что это будет равносильно признанию факта их гибели, решили молиться за них. И на этот раз я попросила об этом Якоба Берестыцкого, веря, что он ближе всех к Богу.
– Молись, Якоб, молись, – снова сказала ему я. – Молись, Якоб, молись! Молись!..
Утром 23 июля в трубе показался Стефек Вроблевский! Уж не знаю, что это было: простое совпадение или божественное предначертание, но именно на это число приходился день рождения моей мамы!.. Увидев нашего друга, мы обезумели от счастья. Вроблевский рассказал нам о боях на улицах Львова. Испугавшись бомбежек, он спрятался… в канализационных тоннелях. Наших тоннелях!
Ознакомительная версия.
