Я:
— Приду, не беспокойся.
Он:
— И паспорт не забудь, понадобится.
Короче, Шуринька, ушёл он, как видно, ещё последние обязательства не пускали расслабить ему сердце окончательно.
А назавтра в 11 уже всё закончили. Расписалась, где просили, и пошли с ним на улицу.
Там обнял меня снова, прижал накрепко, хотя и без возбуждения на этот раз, и крепко-накрепко в губы поцеловал.
Он:
— Позвоню, как будет всё готово, ты пока увольняйся у себя на кафедре, заявление напиши по собственному.
И пропал.
Писать я не стала ничего ни на какую кафедру, само собой, а если надо будет ехать, подумала, так в один день сверну все дела. Да какие дела — трусы надела вместе с остальными причиндалами и пошла себе из аудитории на выход, хоть в малую азию, хоть в большую, хоть в какую ещё, лишь бы с Петей теперь.
Потом звонила, куда дал, там не берут.
И так с полгода.
Думаю, кошмар, убили, заболел, жена отравила на разводе.
А на седьмой месяц взяли. Он и взял, сам же поднял.
Отвечать на мои всплески не стал.
Сказал только, сухим говором.
Он:
— В 12 часов у твоего дома.
И повесил трубку.
Ровно в это время вышла я, бабушка.
Стою, жду, ровно у нашей лужи, которая с водой круглый год.
Подъезжает. Волга та же, шофёр другой.
Дверь открывает, но не выходит. Сидя.
Говорит:
— Ты что же себе думала, марамойка поганая, я на самом деле на тебе женюсь, на сучке с голой кафедры, сиськи вперёд, жопа назад, разворот на три четверти? Что прокатишься без билета Москва — Лумпур — обратно? Ты, сучара, отца моего обобрала, вещи фамильные присвоила, духами мамиными харю надушила, лоханка позорная, а ещё бабушкина внучка! Ты не внучка, ты лживая расчётливая дрянь, и больше ничего! Жаль, выселить тебя не сумел из нашей квартиры, но ничего, может, ещё раз ногу себе подвернёшь по новой, так что обратно не развернётся. Гудбай, проститутка, осколок херов планеты Коллонтай!
И был таков, Шуринька!
Лужей обрызгал, и с концами!
Я в шоке, стою на месте, рыдаю, в толк не возьму, что произошло такое, за что мне всё это, почему!
И как же только такое в одном человеке совместилось, чтобы пах, обещал и выглядел и в то же время поносил ни за что последними ругательствами из подворотни!
Утёрлась, иду к душеприказчику тому, прошлому, по картинам.
Говорит:
— Любезная моя, вы же сами договор дарения подписали, а он обратной силы не имеет. Вы что, не ведали разве, на чём подпись свою оставляете?
Вот так, бабушка, выходит, не ведала.
Зато теперь ведаю, что больно хорошо его в школе органов при высотке обучили подходящему искусству. Только не нашему с Пашей, а другому, отдельному, тоже высокохудожественному, вербовочному и обманному, с натуральной сердечной недостаточностью. Операцию провёл, чтоб добро своё обратно выдурить, — грамотно, не придерёшься, по всей науке провоцировать и побеждать, как натаскивали.
Вот такая история второго настоящего мужчины моей жизни, милая ты моя и сердешная.
А теперь не сплю часто и думаю, может, это всё мне за то, что первый настоящий спал до меня с моей мамой, а со вторым настоящим я спала после его папы?
Всё, родная, прощаемся, снова нет никаких сил. Может, в другой раз будут, когда письмо повеселей сложится.
Воздушно посылаю и помню.
Яблочко от твоей яблоньки Шуранька Коллонтай, малый кусочек планеты 2467 и попутно внучка тебе.
Шуринька, золото моё близкородственное!
Снова пишу, снова обращаюсь!
Здравствуй, ненаглядная!
Начну с праздника, который сегодня и с которым горячо поздравлю, Великой Октябрьской революции!
Наших всех погнали на демонстрацию, в обязательном порядке, студентиков, а правофланговым при них факультетского партсекретаря назначили, Дормидонтова.
Он как-то зашёл недавно к нам на урок, когда полулёжа. А сразу вслед у меня класс был — стоя, с руками за голову, обеими. И подбородком в максимально высокую точку. Это самая выгодная для женщины поза, должна тебе сказать, потому что ты наверняка знаешь всё на свете, кроме способов преимущественного позирования перед другими версиями поз.
А я знаю.
То есть думала, что знала, но ошибалась.
Так вот, когда руки подняты, грудь приподнимается, хочешь ты от неё такого или нет, и образует иной рельеф поверхности тела, гораздо более привлекательный для глаза и для чувства прекрасного. Заметь, если взять любое творение древней культуры, то даже, несмотря на привилегии тела в пышном исполнении старыми мастерами, груди у них всегда выражены упруго и высоко, даже если сама она толстая корова и не первой свежести в смысле собственного возраста. И это непреложный закон пропорции человека — сам будь любым, но груди не должны склоняться книзу и висеть безвольно и забыто. Избери положение, при котором они сменят позицию по отношению ко всему остальному корпусу, найди творческое применение фантазии и стань такой, какой их ждут кисть, карандаш и мужики.
Или пластилин под будущую глину.
А если встать на цыпочки и вытянуться всем существом к небу, например, к солнцу или просто хорошенько потянуться, это дополнительно увеличивает степень их подъёма и придаёт глазам ощущение на них упругой и молодой силы.
А ведь мы молоды, пока нас любят, ты сама про это написала в своём труде, а я прочитала и запомнила, бабушка.
И я с этим согласна.
Весь вопрос, как сами мы думаем о себе в этом разрезе и считаем.
Бог сказал, возлюби ближнего своего как самого себя.
Но не объяснил, должен он быть обязательно молодым, ближний этот, чтобы полюбился, или любым и абсолютно случайного возраста, только если не родня, как ты.
Я думаю, всё зависит в этом случае не от молодости или старости, а насколько человек добр, привлекателен душевным свойством и хорош собой.
Старики, бывает, тоже выглядят просто глаз не оторвать.
Все люди, я поняла не так давно, старятся по-разному. У одних есть путь в продолжение красоты и гармонии, несмотря на годы и лишения, и это самым чудодейственным образом отражается у них на лице и теле. Смотришь иногда на старика или старуху — казалось бы, старей уж некуда, но вдруг подмечаешь в нём свет, из лица, из глаз. И морщинки сложены так ладно, что ни поправить ни одной, ни убавить или изменить направление выкладки по лицу. И то, как кожа обтягивает само лицо это красивой сухостью, как выделяются скулы, делая глубину взгляду, как обостряется нос и утоняются, уходя вразлёт, его ноздреватые крылья.
И даже под подбородком если нависает со временем, то тоже по-разному, от и до.
И удлиняется шея, как в балете.
И вообще, есть голова сухая, а бывает, что жирная. И по волосам, и по округлости формы её, и по свойству волос на ней, и за ушами.
Сухая — всё на ней в обтяжку, ничего лишнего, отсюда и глаза кажутся огромней.
На жирной — всё заплыло, всё щёлками и свиные прорези для глаз.
И на чрезмерно раздутые щёки неприятно смотреть, как они ломают гармонический вид человеческой личности.
Знаешь, когда мы хоронили Леонтий Петровича, то он лежал в гробу мёртвый, и многие плакали.
А я нет, я смотрела в его лицо, на прощанье, искренне пытаясь по возможности надолго запомнить для себя всё, что было между нами хорошего, если честно отбросить всё никакое.
И веришь, он вдруг показался мне красивым в этом его смертельном виде.
Другим.
Незнакомым.
Губы сделались потоньше, а были с извечно неприятной припухлинкой. Нос стал словно точёный, тоже каким не был, и даже образовалась едва заметная горбинка: остальное вокруг неё стекло ниже, но сама она сумела задержаться на хряще.
И расправился лоб, натянулся.
Просто князь тьмы.
Поразилась, помню, что живёшь когда, не видишь очевидных фактов человека, а умрёт — обнаруживаешь, но уже не оживить.
А другие идут к кончине некрасиво. Полнеют, опухают, обрастают негармоничными складками, включая жировые отложения по берегам.
Отекают лицом, набирают вокруг шеи.
А некоторые мужики распухают в области грудей, как женские.
И отдельно — стать. Одни до смерти прямые, разогнутые, сухой хворостиной ввысь дохаживают. А многие другие крючком полусогнутым, горбом, с нерасправленными плечами, женщины и мужчины, обоюдно.
По-разному, в общем.
Но чаще люди не вдумываются, что во всяком положении тела, во всём-превсём имеется красота или её полное отсутствие, что делает жизнь скучней и безрадостней. И ведь не у всякого есть свой в жизни Паша, который вовремя сумеет наставить на понимание прекрасного и тем самым сделать из твоей жизни более другую, более глубинную, наполненную смыслом и приглядностью.
Дальше идём с тобой, когда полулёжа.
Он заходит, Дормидонтов, доцент, немолодой уже, прилично старый, и неотрывно на меня уставляется, как на статую богини неопознанного происхождения.
