Когда Петр в следующий раз выглянул из-за дерева, враг, пригнувшись, подкрадывался к ближайшему жеребцу. Парень узнал в нем Кузю.
«Ах ты, волчара, на Кузю нацелился. Двух коней забрал, а теперь… Ну, Кузю ты у меня точно не получишь», — Петр бесшумно шагнул вперед.
Горец все-таки услышал. Петр двигался только одновременно с врагом, тот сделает несколько шагов, парень побежит на один-два шага ближе. В потной руке Петр сжимал деревянную рукоять кинжала, другого оружия у него не было. Саблю унесли горцы, а берданку он отдал кому-то из казаков, ушедших в атаку на лагерь. У того на вооружении было только капсульное ружье, а с таким в горах много не навоюешь.
До напряженной спины черкеса оставалось всего с десяток локтей — один стремительный бросок. Петр, почти не дыша, притер сапог в землю и приготовился прыгать, и тут тот внезапно обернулся. Дальше что-то случилось со временем. Почему-то горец оборачивался очень медленно. В расплывшемся воздухе парень сначала увидел крупное оттопыренное ухо с пучком волос, торчащим из раковины. Затем профиль потного носа с горбинкой и оскаленный рот, беззвучно коротко выматерившийся по-черкески — этот язык парень немного знал — у него было несколько хороших товарищей-черкесов. Все, что произошло потом, не отложилось в памяти Жука совершенно. Как будто это случилось не с ним. Не он в бешеном прыжке свалил горца с ног, не он лбом вбил, вплющил хрустнувший нос в побелевшее лицо, и не он, потеряв в схватке кинжал, выхватил из ножен, сжимаемых еще крепкой рукой горца, саблю и без замаха загнал ее в ямочку на шее. Он очнулся в тот момент, когда враг перестал хрипеть и сучить ногами, и расслабленно вытянулся на траве. Петр навис над черкесом, всем телом вжимая саблю в горло противника, и обескураженно смотрел на затихающего горца, на булькающий фонтан крови из раны, и до него постепенно доходило, что враг мертв. Осознав, что еще сжимает уже затекшими пальцами рукоятку сабли, острием, наверняка, застрявшую в земле, он рывком отпустил ее и бессильно осел рядом с трупом. И только тут он понял, что сабля, торчащая из шеи врага — это оружие его убитого отца.
На следующее утро Атаман встал с кровати не сразу. Плохо слушалась рука, ныло, похоже, треснувшее ребро. С трудом, морщась от боли, добрел до ванны. Всмотрелся в зеркало, присвистнул.
— Отделали тебя, Атаман, — он ощупал пальцем вздувшуюся синюю шишку на правой скуле. Потом включил холодную воду и, осторожно согнувшись, подставил под струю синяк на щеке.
Вчера Атаман разогнал, раскидал по кустам жилистые, худые тела подростков. Но ему тоже досталось. Несколько ударов в темноте он пропустил, к счастью, пустыми кулаками, без всяких железок. Несмотря на то, что Атаман собственными ушами слышал, как трещали кости, вроде никто серьезно не пострадал. Без сломанных ребер, конечно, вряд ли обошлось. Но, когда бойцы поняли, что драки больше не будет, разбежались все на собственных ногах. Атаман проверил — в кустах никто не остался. Хотя в этой черноте он мог кого и не углядеть.
Никита Егорович вышел из ванны, негромко насвистывая бодрый мотив шлягера 50—х «Не кочегары мы, не плотники». Жена и дети еще спали. Вере к девяти, она трудилась в сельсовете, где, как сама говорила, — перекладывала бумажки. У детей: десятиклассника Степана и дочки Настеньки — она перешла в седьмой класс — подходили к концу летние каникулы — досыпали последние денечки. Наскоро позавтракав, отправился привычным маршрутом на работу. День предстоял определяющий. Сегодня первые патрули должны выйти на дежурство.
На планерке начальник старался не обращать внимания на скрытые в казацких усах улыбки коллег, собравшихся за столом. Быстро разогнав по заявкам буровиков краны, бульдозеры и трубовозы, обсудив и дав задания на сегодня всем службам, он жестом остановил собравшихся уходить земляков.
— Погодите, мужики, поговорить надо.
Не удивившиеся станичники степенно опустились обратно.
Никита Егорович поднялся и выглянул в коридор, где уже дожидался в полном составе актив войска, приглашенный им вчера. Тут были большой, с длинными подвижными руками водитель вахтовки и по совместительству станичный тренер по всем существующим и несуществующим видам спорта Василий Смагин, поджарый, немного суетливый, с постоянно обветренными губами учитель физкультуры центральной школы, фанат лошадей и мастер казачьей джигитовки Андрей Роденков, начальник штаба войска, знаток казачьих обычаев и истории Виктор Иванович Осанов, участковый в милицейской форме, бывший воспитанник районного детдома Петр Журавлев и худой, невысокий, лет сорока, но с гладким круглым юношеским лицом, бывший военрук, а ныне учитель ОБЖ Трофим Линейный.
На скрип петель все как по команде вскинули головы.
— Заходите, казаки, — атаман широко распахнул дверь. — Извините, что подождать пришлось — производство!
— Да ничего, не оправдывайся, — ответил за всех Виктор Иванович и первым зашел в кабинет.
Как только затих шум от двигающихся стульев, худой и розовощекий механик колонны Виктор Викторович Калашников не удержался и густым голосом выпалил давно вертевшийся на языке вопрос:
— Егорыч, ты уж рассказал бы, где разукрасили так. Никак с жинкой не поладили?
За столом оживились, заулыбались. Никита Егорович остался серьезным:
— Если бы с жинкой. Драку вчера разнимал, ну и врезали мне пару ласковых. Прутами железными, сволочи, дрались. К счастью, мне только кулаком перепало.
— Кто такие? — согнал улыбку механик.
— Опять сотненцы. Последнее время они совсем предел потеряли. Правильно мы вчера говорили — ситуацию надо менять комплексно. Для начала наведаться в Павловку и с их Атаманом поговорить. Вот ты, Виктор Иванович самый из нас опытный, авторитетный, — Никита Егорович обернулся к начальнику штаба, — вот ты с ним и свяжись. Как договоритесь, сообщишь, я подключусь.
Виктор Иванович покивал головой.
— Сегодня же съезжу.
— Второе — патрули! Патрули — это важно. Кстати, график патрулирования готов? — Он перевел взгляд на самого колоритного казака в автоколонне — энергетика Алексея Митрича, выбранного заместителем Атамана.
Митрич был широкогрудый, за два метра ростом, со слегка вытянутым суровым лицом, обрамленным аккуратной полуседой бородой.
Он поднял умные глаза и молча кивнул.
— Понятно, но это только первый шаг, — продолжил мысль Атаман, — если мы и в правду хотим что-то изменить, на полумерах останавливаться нельзя. А самое главное, с чего тоже надо начинать — наркомания. В нашем случае наркотики — это цыгане. Сколько у нас цыган? — он повернулся к участковому.
Тот поднялся.
— Одиннадцать семей, плюс минус еще столько же. Сами знаете, как их считать? Прописаны двое, живут пятьдесят.
— И что все торгуют? — поинтересовался станичный тренер Смагин.
За участкового ответил Атаман:
— Тут разбираться бесполезно, кто продает, а кто только на шухере стоит. У них круговая порука. Тут надо, как с чирием. Гнилой ствол один, а выдавливают все гнилье вокруг. Иначе не вылечишь.
— Правильно, — поддержали сразу несколько голосов.
— Предлагаю сегодня же вечером сделать рейд по цыганским хатам. Посмотрим, что у них в закромах, какие-такие наркотики? Всех сразу не охватим — сил не хватит, а вот самых злостных наркоторговцев прижучить надо. Петя нам наводочки даст, да и сам участие примет. Так, Петр Сергеевич?
Тот кашлянул и дернулся вперед.
— А на каком основании? У нас что, жалоба на цыган есть, заявление? И мне не понятно, вот приедем мы к ним, как во двор зайдем? А если не пустят? Да и пустят, как там делать обыск без санкции прокурора? Сами знаете, это незаконно. Они еще на нас нажалуются потом, и мы же виноватыми останемся.
Виктор Викторович завелся с пол-оборота.
— О какой это ты санкции говоришь? А они у нас на продажу наркоты нашим детям санкцию спрашивают?
— Ну-ка, я тоже что-то не понял, — атаман подался вперед, — объясни мне поподробней — ты, значит, в нашем рейде принимать участие отказываешься?
— Да, ничего я не отказываюсь, — пошел на попятную Журавлев, — просто, что сразу обыск, можно же просто для начала поговорить с людьми, предупредить. А так без заявления, незаконно…
— Незаконно, говоришь. — Митрич приподнялся и, показалось, в кабинете стало тесно, — а девчонку, помнишь, в прошлом году какие-то нарики изнасиловали и в речке утопили, это законно? А то, что ее мать работать больше не смогла. «Крыша» от горя поехала, может, это законно?
— Да при чем здесь это, есть же закон…
Виктор Викторович от возмущения зарумянился:
— Ты, вообще, на чьей стороне? Может, бабки с них сшибаешь, потому сейчас и о законе заговорил? А? Так что ли, угадал?
