— Какая фигня, — вздыхает. — Мне не для этого нужно. Давай руку…
Дал я ей руку, она, осторожно опираясь, перелезла через перила на карниз.
Я откупорил бутылку, мы с ней сделали по глотку и потихоньку направились в сторону выхода. На середине пути она вдруг остановилась и с силой сжала мою руку своими ледяными ладошками.
— Правда, передашь? — смотрит прямо в глаза.
Настойчивая какая.
— Обязательно, — отвечаю. — А мой телефон у своих бодигардов всегда найдешь. Если позвонишь — отвечу обязательно. Больше того — буду рад твоему звонку…
— Почему? — спрашивает.
Молчу.
Соображаю.
— Потому что ты, по-моему, очень хорошая девчонка, — вздыхаю наконец. — Не без придури, конечно. Но нормальных людей без придури я в последнее время что-то как-то особо и не встречал…
— Спасибо тебе, — улыбается. — Я обязательно позвоню…
Как только мы сошли с карниза, меня от нее, разумеется, оттерли.
Ее накрыли теплым пледом и куда-то повели, а я уселся на приступочку и достал из кармана бутылку коньяка.
Там еще где-то две трети оставалось, на мое счастье.
Что мы там с ней отпили-то?
Так.
По глоточку…
Пальцы ощутимо дрожали.
Сделал глоток.
Закурил.
Вдруг слышу:
— Со мной не поделишься?!
Оглянулся — точно он.
Полковник Воронин.
Собственной, блин, персоной.
Сидит рядышком со мной, а на лбу, над переносицей — крупные капли пота. Не в каждой парной так пробивает.
Я, в принципе, во всей Москве только пару-тройку таких парилок знаю…
Отхлебнул глоток побольше, протянул ему бутылку.
Посидели.
Он протянул руку.
— Меня, — говорит, — Петей зовут…
— Дима, — пожимаю.
— Да я в курсе, — усмехается.
Еще по глотку сделали.
Опять закурили.
Я — одну от другой.
Кажется, отпускает потихоньку…
— Вот ты можешь мне объяснить, Дим, — вздыхает, — почему так в этой поганой жизни происходит? Не буду тебе втолковывать, что я за эти полтора часа пережил. И тебя спрашивать не буду. Потому что — без толку. Но вот зачем нам это, объясни! Что тебе, что мне…
— По разным, — жму плечами, — видимо, причинам…
— Видимо, по разным, — соглашается. — Пошли, что ли?
— Пошли, — киваю. — Я здесь недалеко один кабачок приличный знаю. И работает круглосуточно…
— Круглосуточно? — спрашивает. — Это хорошо. А кормят там как?
— Нормально, — говорю, — кормят. Только тебе-то какая разница? Лично я сейчас и тушенки бы с картошкой с удовольствием навернул. Да и просто корочкой бородинского обошелся. Лишь бы водка похолоднее была…
— Ну, — смеется, — водка-то будет. Обязательно…
Она мне потом, кстати, так и не позвонила.
И я так думаю — может, оно и к лучшему.
Слишком уж разные миры.
Не то чтобы мой был лучше или хуже — просто разные.
Где-то так…
— Сержант! — слышу.
И голос, вроде, знакомый.
Нет, не меня.
Точно не меня.
Какой я, к чертям собачьим, сержант?
— Да куда ты? Старшой, погоди!
А вот это — точно меня.
Оборачиваюсь.
Мужик.
Куртка вроде «аляски», синие джинсы, коричневые ботинки на толстой черной подошве, бейсболка утепленная.
Такая, с ушами, знаете?
Вроде как — лысоватый.
И — фикса золотая на месте правого переднего зуба.
Вот по ней и признал…
— Капитан? — говорю, — Горелов? Леший?! Тебя ж убили двадцать лет назад!
— Точно убили? — смеется.
— Точнее, — говорю, — не бывает. Стасик Кудапшин сам тебе глаза закрывал. Старлей. Он и настоял, чтоб тебя не пропавшим без вести записали. Бился, в штаб несколько раз ходил. Доказал. Погиб он потом…
— Знаю, — морщится, — Хорошим парнем был Стас. Жалко его…
— А ты?.. — спрашиваю.
— А я, — смеется, — живой был тогда. Даже не раненый. Только в часть мне возвращаться — ну, никак нельзя было…
— Почему? — удивляюсь.
— А прокурорскую проверку не помнишь, что ли? — делает круглые глаза. — Нам тогда со Стасиком лет по семь светило. Каждому. Мы ж местным столько всего со склада продали… Хотели потом сжечь, война бы все списала. А тут — эти волки из Москвы. Ну, и кинули монету, на кого валить…
— Тебе выпало, значит? — усмехаюсь криво.
— Мне, — вздыхает. — Ладно, дело прошлое. Пойдем, выпьем куда-нибудь, повспоминаем…
Морду бы тебе «повспоминать», думаю.
Понятно, что вы местным толкали.
Не масло с продскладов.
Да ладно.
Двадцать лет прошло…
— Пойдем, — говорю, — тут бар неподалеку неплохой есть…
Пришли, сели.
Он куртку на вешалку повесил, бейсболку свою дурацкую снял.
Точно, вижу, — совсем облысел капитан.
Жаль.
Я тоже не помолодел, к сожалению…
— Что пить будешь? — спрашиваю.
Он помялся.
— Знаешь, — говорит, — я за последние годы к бурбону как-то привык. В Москве он имеется?
— Как говна, — хмыкаю. — А ты что, недавно прилетел?
— Угу, — отвечает. — Если совсем честно — только что с самолета. Вещи в отель загрузил, да и двинул пройтись. Поностальгировать, так, кажется, называется, да? А тут вижу — ты из машины выходишь. Важный такой. Ты в правительстве работаешь, да?
— Почему, — удивляюсь, — в правительстве? Хрена я там потерял? Бизнес у меня свой. Рекламное агентство. Не самое большое, конечно, но и не самое маленькое.
— Да ладно, — смеется, — скромничать. Простые люди на таких «БМВ» не ездят…
Тут я на него чуть повнимательнее посмотрел.
— Ты, — говорю, — Леший, либо совсем слепой, либо — совсем дурак. Ты на улицы московские посмотри! Если бы все, кто по ним на «бэхах», «меринах» и прочих «аудехах» гоняет, в правительстве работали, то здание этого самого правительства в пределах Садового кольца бы не уместилось…
— Вот как? — поскучнел. — Хочешь сказать, нормально живете?
— Да не кашляем, — смеюсь. — Вечерком с тобой по центру прошвырнемся — так совсем обалдеешь. Сам-то, кстати, как? Расскажи…
— Да нормально, — жмет плечами. — Мы когда решили, что я все на себя брать буду, только момента ждали, чтоб, ну… инсценировать. А тут этот случай. Ну, отлежался в горах, Стас запас хороший оставил. И двинул в сторону Пакистана. Две недели шел, всех шугался. И духов, и наших. Хотя какие они мне «наши» тогда были? Взяли бы — всем кабздец. И мне, и Стасу, и другим…
Вот как, думаю.
Сколько ж вас, уродов, на крови солдатской-то наживались…
Но — молчу.
Не мне его судить.
За давностью-то лет…
Да и Стас — хорошо погиб.
Честно.
Тут нам официантка заказ принесла. Ему бурбон с колой, мне — «Чивас» со льдом и чашку эспрессо.
— Что-нибудь еще? — спрашивает.
— Пока не надо, — отвечаю.
И к нему поворачиваюсь.
— А дальше как?
— Да никак, — закуривает. — Выскочил на караван, присмотрелся — там пара негров есть в хорошем камуфляже. И говорят вроде по-английски. Ну, сдался. Американские инструктора оказались. Вывели меня в Пакистан, в лагерь. Там мозги попромывали и на базу доставили. Год мучили, потом «грин карту» дали, фамилию новую, денег немного и — отпустили…
— Всех сдал? — кривлюсь.
— А что — бить будешь? — усмехается. — Или о политике спорить начнем? Я теперь — гражданин Соединенных Штатов, между прочим…
— Мудак ты, — говорю, — а не гражданин. Лет пятнадцать назад я б тебя не просто избил. Изувечил бы — мама не горюй. А сейчас-то что? Дело прошлое… Ты лучше пей давай, да дальше рассказывай.
— А что дальше? — жмет плечами. — Поселился в Аризоне. Сначала, конечно, тяжело было. Курсы английского, вэлфор. Потом официантом пристроился. По ночам посуду мыл. Потом машину купил, женился. Она мне помогла коммивояжером устроиться. Комиссионные, туда-сюда. Дом в кредит взяли. Двух девчонок родили. Потом поднатужились и кафе открыли. Так и живем. Работаем. Минимум раз в год на курорт ездим. Недавно в Канкуне вон побывали…
— И это, — спрашиваю, — всё?!
— А что еще человеку надо?! — удивляется.
— Человеку, — морщусь, — надо многое. Если он человек, разумеется. А вот ты, Леший, как был животным, так и остался. В морду дать — и то противно…
Подозвал официантку, кинул на стол пятисотенную, накинул куртку и вышел.
Вот дерьмо, думаю.
Поеду-ка я в паб, нажрусь как следует.
С парнями поболтаю.
Может, футбол какой посмотрим.
Только сел в машину — Машка звонит.
— Привет, — говорит, — дорогой.
— Привет, — отвечаю, — дорогая…
— Ты чего дразнишься? — смеется.
— Да так, — отвечаю. — Настроение что-то испортилось, поеду в паб, к ребятам…
— Ну, езжай, — говорит. — Я, может, тоже к вам попозже присоединюсь. А потом давай, пойдем, кинишку какую-нибудь посмотрим…
