– Черт! – заорала она.
Сквозь выступившие на глазах слезы я ничего не видел.
– Извини, – выдавил я. – Мне очень жаль.
– Заткнись! – велела ей Джози. – Возьми себя в руки и не закатывай сцену, а то в самом деле спалимся.
– Мне правда очень жаль…
– Он что, мне юбку испортил? – вопросила Софи. – А на блузку посмотри! Нет, какого фига?!
– Заглохни, сказано!
Марк подошел к двери и прислушался к звукам из коридора. Я вытер глаза. В горле еще жгло, поэтому я инстинктивно сделал еще глоток и вдруг, без явной причины, выпил все до дна, цедя жидкость сквозь зубы, чтобы защититься от льда. Меня пробрало с ног до головы, но ощущение было приятным – густая водка, как жирный сироп, скользила под содовой. Я поставил бокал, взял пригоршню салфеток из коробки на столе и протянул Софи, хотя они и были бесполезны. В других комнатах гремела музыка, гости пытались перекричать ее и друг друга. Никто нас не слышал.
Джози за руку вытянула Софи из кресла, и они осмотрели темные пятна на зеленой юбке.
– И что я матери скажу? – спросила Софи. – Ну что ты за человек после этого? – завелась она вполголоса.
Джози схватила меня за локоть:
– Сделай что-нибудь! Нам надо в ванную как можно скорее!
С пылающим лицом я повел девушек по коридору. Марк шел сзади. Нас заметили субтильные подруги моей матери, стоявшие в фойе.
– Барбара, Барбара, вот он, – сказала одна из них. Я шел впереди Джози и Софи, но сразу представил, как они нахмурились при этих словах. Я сделал вид, что не слышу, хотя внутри снова возникло тоскливое, сосущее чувство, и поманил своих гостей за собой. Мы удалились в одну из свободных комнат, где Донован-старший спал несколько месяцев перед тем, как уйти совсем.
Я распахнул дверь в ванную и сказал:
– Здесь вам никто не помешает.
Джози сразу прошла внутрь. Я отступил, пропуская Софи.
– Давай мы к тебе чуть позже выйдем? – предложила Джози. – Я приведу ее в порядок. – Она поставила принесенные с собой бокалы на столешницу рядом с раковиной.
– А я прослежу, чтобы с ними все было в порядке, – сказал Марк. Дверь закрылась. Я слышал, как они перешептывались, затем зажурчала вода. Наконец кран закрыли, но из ванной никто выходить не спешил. Слышался приглушенный смех и звяканье бокалов. Мне захотелось что-нибудь разбить. Снимите маски, твари, подмывало меня сказать, хотя бы и через эту треклятую дверь. «Эйден лох», – нацарапано в кабинке мужского туалета в нашей академии, и я не сомневался, что в ванной сейчас звучало нечто похожее.
Снова послышался смех, на этот раз из коридора. Одна из женщин, заметивших, как мы вышли из кабинета Донована-старшего, возникла на пороге, заслонив свет, и поманила тех, кто шел за ней.
– Они здесь, – сказала она, прислонившись к дверному косяку. Я не мог разглядеть ее лица. Передо мной был лишь женский силуэт. Из мрака прозвучало: – Эйден, почему вы прячетесь в темноте?
В ее голосе слышалось что-то холодное и категоричное, отчего меня вдруг повело. Она едва меня различала, но все равно казалось, что меня застали голым. Пустота внутри росла, вытекая в комнату, покрывая пятнами ковер, постель и плетеную мебель. Подошла другая женщина, третья, и кто-то из них спросил:
– Что вы тут делаете?
Одна из пришедших решительно растолкала остальных и включила люстру. Барбара Ковольски, мать Марка, уставилась на меня глазками, прятавшимися в полных румяных щеках.
– Что это с тобой? – спросила она.
Я молчал, не в силах справиться с приступом страха. Женщины в коридоре засмеялись, послышались разговоры, но Барбара уперлась руками в бока.
– Где Марк? Где девочки? – Она взглянула на дверь ванной и ткнула туда пальцем. Браслеты звякнули. – Они там? Марк что, в ванной с девочками?
Я силился выдавить «Нет», но она прошла мимо меня и подергала дверь, оказавшуюся запертой. Барбара посмотрела в коридор. Остальные женщины уже ушли.
– Марк! – негромко позвала она.
В ванной на секунду открылся кран, послышался звук смываемой в унитазе воды, затем открылась дверь, и вышла Джози.
– Здравствуйте, миссис Ковольски. – Щеки у нее горели.
Вышла Софи с пустым бокалом в руках, а за ней – Марк, сунув руки в карманы и ссутулившись. Он выглядел гораздо младше и напоминал собаку, съежившуюся при виде замахнувшейся руки.
– Молодой человек… – выразительно начала Барбара.
На меня никто из них не взглянул.
– Миссис Ковольски, – сказала Джози, – мы просто поболтали. Как дела, как поживаете?
Барбара нахмурилась. Покрытая искусственным загаром кожа была так натянута, что от движения губ лицо двигалось, словно аккордеон.
– Нечего паинькой прикидываться! – бросила она и повернулась к Марку: – Тебя отец ищет, хочет кому-то представить. Но в таком виде?.. – Барбара снова бросила взгляд на дверь. – Значит, так. Ничего не было. Не будем говорить вашим родителям и ни слова не скажем Майку. Ни о чем из случившегося. Вы все меня поняли?
– Они не виноваты, – выдавил я наконец. – Это я принес выпить.
Барбара обернулась и направила палец с кроваво-красным ногтем мне в лицо:
– Я прекрасно знаю, чья это вина, Эйден.
– Не срывайся на нем, – сказал Марк. Хотя он выпил меньше всех, глаза у него казались стеклянными. Или это выступили слезы? – Эйден не виноват.
– Еще как виноват, – отрезала Барбара. – И хватит дискуссий, дома поговорим. Я вас всех отвезу домой.
– Ма, – начал Марк. – Ну, перестань!
– Все, – сказала Барбара. – Вам же лучше будет. Я обо всем позабочусь. – Она обняла Марка – коротко и сухо. – Ты же знаешь своего папу, милый, так что не глупи. – Она вытолкала Марка и девушек в коридор, прервав его попытки попрощаться, и сказала мне: – Если твой отец ушел, это не значит, что ты можешь делать все, что в голову взбредет. Кто-то должен был тебе это сказать.
Она вышла. Я выключил свет в ванной, потом люстру в комнате и посидел в темноте на кровати. В доме бушевала вечеринка. Наконец я поднялся, подошел к окну и выглянул во двор. В лунном свете снежная корка превратилась в лунный пейзаж – серый и безжизненный. Такой я представлял себе смерть – пейзаж, где неизбежно окажешься в вечном одиночестве.
Мне очень хотелось уйти – хотя бы и во двор, но в коридоре и на лестнице были гости. Вечеринка заполонила весь дом, вторгаясь в одну комнату за другой. Сколько людей, а поговорить не с кем, подумал я, и тут из фойе донесся знакомый смех. Я знал этот смех с тех пор, как его обладатель впервые появился в приходе Драгоценнейшей Крови Христовой и отслужил мессу вместо отца Дули, превратив проповедь в час историй. Его голос, густой, низкий и ровный, как противотуманная сирена в ночи, показался мне родным и домашним, и я с облегчением пошел на него сквозь толпу.
Ни у кого нет такого смеха, как у отца Грега – раскатистого и бурлящего, как газировка. Отец Грег стоял у парадной лестницы; румяное лицо и серебристая бородка блестели в свете огромной люстры. Держа в руке толстый бокал со скотчем и кубиками льда, он покачивал его круговыми движениями и говорил с собравшейся толпой. Большинство смотрели на него снизу вверх, потому что отец Грег привлекал внимание не только своим голосом: если выпустить его на ринг с нашим учителем физкультуры Рэндольфом, тому придется долго собираться с мужеством, прежде чем затянуть перчатки. При виде отца Грега невольно думалось, что он играл в регби до того, как в обиход вошли накладки для плеч и шлемы, и пробегал с мячом, не получив ни царапины.
Он смеялся собственному рассказу, а заметив меня, кивком подозвал к себе. Я сразу послушался. Отец Грег был завсегдатаем вечеринок, и все его любили. Он не опускался до нотаций типа «танцевать – дьявола тешить», прекрасно понимал, что в нашем католическом городишке любят поесть в последний вторник перед Великим постом и на Пасху, забывая поститься между ними, и сам никогда не пропускал вечеринок.
– Но дело не только в деньгах, – продолжал отец Грег, когда я подошел. – Знаете, что труднее всего? Любить. Любовь – это нелегкий труд, может быть, самый нелегкий, но в конечном счете только любовь имеет значение. Вот в чем суть нашей работы с такими ребятами. Научить человека удить рыбу? Ха! – Он махнул рукой. – Учите любить, Ричард. Научите ребенка любить – любить учебу, любить людей – и посмотрите, что получится. – Он опустил мне руку на плечо: – Правильно я говорю, Эйден?
Он ходил по вечеринкам ради сбора пожертвований. Я был его помощником, хотя начал работать в приходе всего полгода назад.
– Да, дети. – Ричард через силу улыбнулся. – О них-то я и думаю, когда каждый год выписываю чек. – Он ткнул в мою сторону своим большим носом. – Эйден, мне в этом году еще не звонили. Когда ты начнешь обзванивать? Святой отец, вы собираетесь поручить это Эйдену?
Отец Грег улыбнулся мне.
