Майк задумался.
— Погоди, это и была та ложь, за которую тебе ничего не было?
— Именно. Понимаешь, я вовсе не врал насчет чернил. Их действительно разлил кто-то другой. Я соврал, что соврал.
— И зачем ты это сделал?
— Что, разлил чернила? Я же тебе говорю, это был не я. Это был...
— Нет, я не об этом. Зачем ты соврал?
— А. — Джефф пожал плечами. — Чтобы узнать, кто это сделал. И потом, она же была учительницей. Я думал, что она и так догадается.
— Зачем ты сказал, что соврал насчет своего вранья?
Джефф изобразил дебильную улыбочку.
— Думаешь, она бы мне поверила? Ха!
— Ну и зачем это было делать, — Алекс поморщилась. — Никто не верит твоим дурацким россказням.
— Ха! Как бы не так!
— Может, поговорим о чем-нибудь еще? — взмолилась Фрэнки.
— О сексе, — тут же вякнул Джефф.
— Будь у меня два стула, я бы поставила их рядышком и спала бы на них. Стулья — чудесная вещь, — вздохнула Алекс. — Обожаю стулья с широкими подлокотниками, на которые можно поставить чашку.
* * *
Вчера я гуляла по берегу реки и в конце прогулки стала вспоминать прежние компании и старых друзей: Яму пережили единицы. Думаю, многие из нас со временем обнаруживают, что совсем не знают себя. Наши представления о людях упрощены и неполны, и большинство из нас отдает себе в этом отчет. Но мы не понимаем, что наши представления о себе так же скудны. В один прекрасный день оглядываешься, может, сказав или сделав что-то не так, и видишь в зеркале совершенно нового человека, о котором не знаешь ничего.
Я была знакома с парнем, который убил себя. В каком-то смысле. Сменил имя, переехал, получил новую работу завел новую семью и обрел новую жизнь в светлом новом городке вдали от своих родных мест. От него ничего не осталось. Ведь если оставить включенным мотор в задраенном гараже или шагнуть с обрыва, физическая оболочка все равно сохраняется, и ты уходишь достойно. Не думаю, что когда-нибудь прощу ему это.
Я сидела у реки и думала об этом. Тягучий летний воздух обволакивал спину и плечи. Мимо прошли две девочки, ведя на поводке собаку.
— Привет, — сказала одна из девочек.
Я помахала им рукой.
— Гуляйте на здоровье.
Они рассмеялись.
— Так и сделаем! — крикнула другая.
Они свернули на боковую тропинку и пошли в лес.
Я подобрала камень, зашвырнула его далеко в реку и задумалась: что он потревожил при падении? Потом вернулась домой.
Около шкафа стоит картонная коробка, полная вещей, которые нужно отнести на чердак. Фрагменты истории, пределы которой мне до сих пор неизвестны; истории о Мартине, о том, кем он был. Поверх бумаг, блокнотов, школьных докладов, контрольных и прочих важных материалов, что я собрала за время нашего знакомства, — две маленькие стопки аудиокассет и портативный магнитофон.
Где-то на этой пленке записана истина, абсолютная правда, если таковая существует. И меньше всего на свете мне хочется слушать эти кассеты. Прошло немало времени со дня их записи; с того момента, как на магнитном слое отпечатались слова. Это не моя история, но она соприкасается с моей; и это единственное доказательство того, что Яма — не изощренный вымысел, не глупая игра, не несчастный случай. Потому что это не так. Ведь я была там.
Ждать осталось недолго. Детство формирует нас и делает такими, какие мы есть. Как только определена основная идея, жизнь движется согласно законам, которые мы сами себе установили. Взрослея, мы осознаем эти законы и строим свое дальнейшее существование на их основе. Где и как случается переход от одного состояния к другому — субъективно для каждого. Некоторым так и не удается повзрослеть и узнать себя. Они теряют половину жизни, думая, что чего-то достигли; они не знают, где искать корень, основу существования, в то время как достаточно всего лишь заглянуть в себя.
По дороге в туалет Майку пришлось переступить через лужицы, оставшиеся после обеденного мытья посуды. В тесной уборной было холодно; сорокаваттовая лампочка зловеще мерцала над головой. Жирная вода спиралью стекала к кромке решетки в полу и с мерным плеском падала вниз, в длинный подземный канал, уносящий в море шелуху миллионов жизней. Представив эту картину, Майк неуверенно улыбнулся, застегнул молнию, повернулся и пошел к остальным, в более ярко освещенную комнату.
— Пора устроить сиесту, — потягиваясь, зевнула Фрэнки. — Бесчеловечно заниматься чем-то после обеда; можно только спать.
— Отличная философия, — пробормотал Джефф.
— А мне казалось, что сиеста — это марка машины, — хихикнула Алекс.
— Умоляю, только не начинай, — попросил Майк. — Дай нам передышку — хотя бы на три дня.
— Даже меньше, — заметила Алекс. — Два с половиной.
— Думаю, сегодня вечером нужно устроить влом в новый дом, — предложил Джефф. — Чтобы обжиться как следует.
— Ты имеешь в виду новоселье?
— А вот это, — ответил он, — полностью зависит от гостей.
— Полуденная лампочка иссушает землю, — продекламировал Майк. — Цикады и... прочие ползучие твари беспечно поют в апельсиновых рощах.
— Думаешь, стоит приглашать Майка? — с серьезным видом спросила Алекс.
— Хм. Без него мы бы вполне обошлись. Но было бы жестоко его прогнать, так что придется пригласить.
— Фрэнки тоже нужно пригласить, — сказала Фрэнки. — Когда закончится сиеста.
— Одинокая крестьянка бредет по травке с котомкой, — нараспев продолжил Майк. — Но нет! Это же Фрэнки, она несет льняной сверток с рахат-лукумом на дальний рынок, чтобы продать его за гроши.
— Заткнись, — оборвала его Алекс.
— Зря мы ели хлеб с семечками, — пожаловалась Фрэнки. — Они у меня в зубах застряли.
Лиз подняла голову и улыбнулась Майку.
— Что? — спросил он.
— Ничего.
— Что ты улыбаешься?
— Посмотрим, что в наших секретных запасах, — сказал Джефф, расстегивая пряжку рюкзака. — О боже!
— Что такое? — испугалась Фрэнки.
— Мой чудесный и полезный черносмородиновый сок превратился в какие-то очень странные напитки, — возмущенно встряхнул рюкзаком Джефф. — Только посмотрите! Что это значит? Джин... Виски... какая-то непонятная жидкость... жестянки... это же позор! Наверняка кто-то подменил мой рюкзак.
— Что ж, — с притворным смирением вздохнула Фрэнки. — Придется все это выпить.
— Ничего не остается, — поддакнул Джефф.
— Но не сейчас же, — взмолился Майк. — Еще только три часа.
— Конечно, не сейчас. Вечером, тупица. Для разнообразия сегодня будем пить, вместо того чтобы пялиться в телик или заниматься запрещенными действиями с животными — или что там еще ты делаешь по вечерам.
— Это отвратительно. — Алекс демонстративно зажала уши ладонями.
— Отвратительно? — усмехнулся Майк. — Кстати, об извращениях с животными и прочих отвратительных вещах: помните речь в конце семестра?
Фрэнки прыснула.
— Это была самая смешная шутка в моей жизни, — сказала она, отсмеявшись. — Я чуть не описалась.
— И вся школа тоже, — кивнул Джефф.
— Да весь зал намочил штаны, — с улыбкой произнесла Лиз.
— Помните, какая у Лоу была рожа? — Джефф расхохотался. — Черт, будет что рассказать внукам.
— Это была целиком и полностью его вина, — безжалостно заявила Фрэнки.
Алекс с сомнением почесала нос.
— Вовсе нет. Бедняга виноват лишь в том, что живет рядом с фермой. А еще в том, что разозлил Мартина.
— Этого более чем достаточно, — возразил Майк. — Другим и не за такое доставалось.
— Это точно, — кивнула Лиз.
* * *
Мы лежим, накинув простыни. Стену заливает вечернее солнце, деревья за окном приобретают цвет раскаленного металла.
— Как жаль, — говорю я.
— Чего тебе жаль?
Я улыбаюсь.
— Много чего.
— А прямо сейчас — о чем ты жалеешь?
— О... о том, что лето не может длиться вечно. Это лето — как обрывок сна.
— Правда?
Я сжимаю его плечо.
— Перестань. Конечно, правда.
— Как скажешь.
— Я же писательница. Раз я говорю, что лето похоже на сон, значит, так оно и есть, черт возьми.
Он смеется.
— Знаешь что?
— Что?
— Ты романтик.
— Ничего подобного!
— Да-да, ты романтик. Притворяешься, что это не так, но на самом деле так оно и есть.
— Ну ладно. Теперь ты. Чего бы тебе хотелось?
— Мое желание — секрет.
— Не может быть, — говорю я. — Скажи.
Он на минуту задумывается.
— Это настоящее желание.
— Как это?
— Обещаю тебе рассказать, когда закончишь писать. Договорились?
— Хорошо. Но почему?
— Потому что я хочу открыть тебе эту тайну после того, как все закончится.
Я его почти не слушаю.
— Мило.
— Да...
Мы еще долго лежим и мечтаем, пока часы не бьют семь.
— Лиз?
— Да?
— Мы не можем лежать здесь весь вечер.
— Почему?
