— Это не мой, а наш футбол. Если ты не хочешь идти работать. Впереди меня никого не было до самой лицевой линии! Как я его упустил!
— Если б ты не бросил работу у Брукса, нам бы не пришлось думать о деньгах.
— Я не бросил. Меня уволили. — В промежутках между футбольными сезонами два года я работал у Брукса Харриса, «используя свою известность, чтобы доказывать клиентам выгоду приобретения недвижимости у фирмы». Но потом выяснилось, что я был неспособен на последний толчок, по словам Брукса, после которого «клиент сделает шаг от нерешительности к стремлению подписать бумаги». Доводы клиентов, отказывающихся купить недвижимость, казались мне вполне разумными. Да… Чёрт возьми! Я же помню, что не спускал с него глаз! Какой был пас, а! Б. А. теперь посадит меня на скамейку.
— Дарлен Медоуз сказала мне, что её муж собирается принять предложение Брукса и… — Она резко повернулась ко мне. — Джудит Максвелл утверждает, что вы с Сэтом опять курили марихуану. Это правда?
— Нет, неправда. — Когда-то мы с Максвеллом пытались заставить жён курить марихуану вместе с нами, но они пришли в ужас и с тех пор следили за мной с Сэтом, шарили по карманам. Нет, всё же я сам скорей всего потерял равновесие, когда рванулся вперёд. Ведь он же был у меня в руках!
На вечеринке мы были единственной парой без маскарадного костюма. Я сказал, что мы одеты в костюмы знаменитого крайнего с женой, но это не помогло. Жена от меня сразу отошла, села между Дарлен Медоуз, одетой в стиле Скарлетт ОХара из «Унесённые ветром», и Джудит Энн Максвелл, изображавшей Жаклин Кеннеди-Онассис. Джудит была третьей женой Сэта. Сидя в баре, я думал о том, что весьма неплохо было бы переспать с Дарлен Медоуз. Муж её явился в балахоне Великого Дракона Ку-Клукс-Клана, и несколько чернокожих игроков из-за этого ушли с вечеринки. Джудит одела Сэта в костюм бандита времён Дикого Запада, и он выглядел немного смущённым, но разошёлся и вступил в «перестрелку» с Джо-Бобом Уильямсом, изображавшим, с пулемётными лентами на груди, Панчо Вилью. В результате оба повалились на пол замертво. После полуночи появился Алан Кларидж в женском платье. Он утверждал, что он и есть настоящая Глория Стейнем. А минут через сорок вечеринка закончилась — мужчины напились, как свиньи.
По дороге домой я спал на заднем сиденье. Когда машина остановилась, я проснулся. Жена выключила мотор, повернулась и трахнула мне кулаком в нос.
— Пьяная скотина! — Дверца хлопнула, и я слышал, как высокие каблуки процокали по тротуару к дому. Из носа у меня текла кровь и всё кружилось, двоилось перед глазами.
…Невесёлые мысли о жёнах вернули меня на землю, и я пошёл в спальню, чтобы курнуть травки. Энди пускал к себе в спальню только близких друзей, а я считал себя одним из них. Я сел на кровать, закурил. сигарету, глубоко затянулся и задержал дым в лёгких. «Во всяком случае, — подумалось, — лучше.».
Постель Кроуфорда была смята. На столике рядом лежала половинка сэндвича с арахисовым маслом и тарелка из-под супа. Красное покрывало гармонировало с ковром и обоями. Простыни и наволочки были шёлковыми. На одной из подушек лежал маленький цветной «Сони», рядом валялся вибратор. В ногах постели лежали три чековые книжки на разные банки и куча старых счетов. Энди не раз говорил, что из-за беспорядка в счетах он часто превышал банковский кредит на тысячу, а то и на две. Как и я, впрочем. Но банкиры с готовностью дают в кредит деньги, если ты числишься в основном составе. Не из чистой любви к футболу, разумеется. На комоде лежало пять телеграмм с одинаковым текстом: «Дай им как следует!!!» — и подписью: Сьюзан Б. Она отправляла телеграммы к каждому нашему матчу. Сейчас Сьюзан Бринкерман училась на художника-портретиста, а раньше была студенткой Методистского университета и во время футбольных матчей дирижировала трибунами. Жила она по моральным законам прошлого века, хотя бывали и исключения, после которых её мучили угрызения совести. С Энди у них давно уже тянулась своеобразная игра — он делал вид, что её невинность для него священна, но примерно дважды в неделю они «теряли над собой контроль и заходили слишком далеко», а наутро непременно каялись. На сегодняшнюю вечеринку Сьюзан не пришла, дав Энди возможность — одну из последних, так как вскоре они собирались пожениться — отдать дань грехам молодости.
Окурок обжёг мне пальцы, я смял его и проглотил. Вытянулся на постели и уставился в потолок, стараясь расслабиться. Обычно марихуана действовала как успокаивающее, казалось, что я плыву. Однако сейчас я не мог успокоиться. Мысли метались между вчерашней игрой, Б. А. и завтрашним днём. Мне отчаянно хотелось вновь оказаться в стартовом составе. Я только и думал об этом.
Чудом я справился с тремя серьёзными травмами, но забыть их не мог. Они повредили великолепный футбольный механизм, и если в ближайшее время я не смогу снова стать незаменимой частью нападения, руководство клуба начнёт подыскивать новый механизм. Время играло против меня.
Когда Б. А. заменил меня Билли Гиллом — из-за моей травмы колена, — мне показалось, что я рехнусь. Сперва я считал замену временной, в любом матче готов был войти в игру и показать, на что способен. Когда травма совсем прошла, я с большим трудом удерживал себя, вышагивая вдоль линии поля и поглядывая на Б. А., ожидая его команды — ноги, казалось, сами стремились в атаку. В перерывах я сидел в раздевалке вместе с другими игроками, внимательно слушал тренера, а потом подходил к Максвеллу и спрашивал, как идёт игра, клеится ли. Его рассеянный, дежурный, торопливый ответ напоминал мне, что я к игре отношения не имею. К концу третьего периода я уставал от ходьбы, садился на скамью, готовый разрыдаться. Накопленная энергия рвала меня на части изнутри, рёв зрителей, совсем ещё недавно считавших меня своим кумиром, убивал. Они все — тысячи и тысячи — словно и не помнили, что я когда-то был, когда-то тоже играл. К середине четвёртого периода мне уже не хотелось играть. Согнувшись, обхватив плечи руками, я сидел на краю скамьи и ждал, когда придёт конец мучениям и я смогу вернуться в раздевалку, срезать с гетр липкую ленту, оказавшуюся ненужной, сдать чистую форму, принять бессмысленный душ и напиться так, чтобы забыть про унижение.
Две победы одержала команда после того, как меня заменили Гиллом и я не ступил на поле. Третий матч был в Чикаго. К середине матча мы проигрывали, и Б. А. выпустил на поле меня вместо Гилла. В течение двух минут я перехватил два длинных паса и после того пробитого штрафного, мною же и заработанного, игра закончилась вничью. В следующее воскресенье мы играли в Атланте и выиграли со счётом 36:6, ведя с первых минут. Но я опять просидел на скамье.
Постепенно вошло в норму, что выпускают меня на поле, когда команда проигрывает. И, сидя на скамье запасных, я незаметно для себя стал болеть за другие команды, радовался промахам своих товарищей. Несколько раз я даже вскакивал с места и радостно кричал, когда в наши ворота забивали гол.
Есть ли смысл в успехе команды, если её игроку не дают возможности разделить счастье победы? Когда атлет, цвета какого бы клуба он ни носил, начинает понимать, что и соперники и партнёры в равной степени ему враждебны и бороться ему надо против тех и других, — он начинает понимать профессиональный спорт. Спортсмен всегда и везде одинок, ему никто не поможет, если он сам себе не поможет. И это закон.
Даже само понятие «команда» — фикция, обман, и игра под руководством Б. А. убедила меня в этом. Для Б. А. успех или неуспех команды были его личным успехом или неуспехом. Он не думал ни собственно о футболе как таковом, ни о Боге — он думал только о себе, о своей карьере и своих деньгах.
Поэтому я знал, что хотя Максвелл и Б. А. нынче ценят и уважают друг друга, но придёт день и Б. А. уничтожит Максвелла. Потому что Максвелл — индивидуалист и рано или поздно встанет на пути тренера.
У меня болела спина. Я повернулся на правый бок, потом на левый. Опустил ноги, встал и пошёл в гостиную. Томас Ричардсон сидел на полу, скрестив ноги. Я сел рядом с ним. Он не повернул головы, его взгляд скользил по гостям, толпившимся в гостиной. «Вчера у тебя получился отличный проход», — сказал он тихо.
— Спасибо. — Я покраснел от удовольствия. Похвала Ричардсона говорила о многом, и мне всегда казалось, что я недостоин её. — Завтра иду к тренеру, вызывает, — сказал я. — Начинается следующая глава в моей неравной борьбе за славу и благоденствие.
— Желаю успеха. — Ричардсон засмеялся, поворачиваясь ко мне. — Я встретил его в Сан-Луи и спросил, подписал ли он моё письмо с протестом против войны. Он ответил, что я сую нос не в своё дело и лучше бы сосредоточился на футболе. — Чернокожий атлет фыркнул и уставился в пол. — Проклятая война во Вьетнаме — не моё дело! Он сидел, закинув ногу на ногу, и глядел на меня с презрением. Мол, куда я лезу, я — цветной? Я был готов задушить его!
