Лючии казалось, что и она узнала эту мелодию, хотя никогда раньше ее не слышала. Девочку переполняли чувства, и она не могла их сдержать.
— Это знак! — воскликнула Лючия, глядя на Гвидо счастливыми глазами.
— Какой знак? Знак чего? — спросил Шагалыч.
— Ангелы!
Гвидо бросил на них суровый взгляд, призывающий замолчать, причем немедленно. Лючия поняла, что сейчас лучше слушать, чем говорить. Но ее друг был менее догадливым:
— Хочешь, чтобы я нарисовал ангелов на твоем велосипеде?
— Да, хочу…
— Вместе с цветами и шарами?
— Да! Да!
— А это не будет перебор?
— Это будет шедевр…
Польщенный Шагалыч широко улыбнулся и стал по стойке «смирно», как послушный новобранец. Потом браво зашагал к своему войску из кисточек и красок и тут же принялся за работу.
Лючия мгновенно оказалась рядом.
Мария Каллас сделала быстрый глубокий вдох перед тем, как в последний раз призвать своего ангела, самого красивого из тысячи небесных ангелов. И Гвидо услышал, как ее прозрачное дыхание растаяло в воздухе.
— Эмма, ты должна мне помочь.
Голос Греты звучал приглушенно и мягко, как голос маленькой робкой девочки.
— Только если ты мне расскажешь, что вы натворили с Ансельмо в тот вечер, — ответила Эмма, делая громче звук в телефоне, чтобы не пропустить ни малейшей подробности. — Ты так внезапно исчезла. Так нельзя. Это не очень вежливо. Это бестактно, чтобы не сказать хуже…
Тактичность не относилась к числу достоинств, которые Грета Бианки ставила на первое место. Что же до вежливости…
— Я ничего тебе не расскажу, — отрезала она по обыкновению резко и четко. Но потом ее голос снова изменился: — Может, как-нибудь потом… не сейчас.
— Грета, у тебя все хорошо?
Вздох. Короткое молчание.
— Да. То есть нет. Не знаю.
— Что-то случилось?
— Нет, ничего. Пока ничего.
В ее словах слышалось что-то странное. Хрупкое и нежное.
— Давай встретимся? Хочешь?
— Да. Я приеду к тебе.
— На велосипеде?
— Нет, на ковре-самолете.
Похоже, все не так плохо, если Грета способна на свои обычные штучки.
— Я буду у тебя через полчаса.
— Хорошо. Моих нет, никто не нарушит наше privacy.
Грета подумала, что в огромной квартире ее подруги намного труднее увидеть кого-то, чем избежать встречи.
— До скорого, darling.
Darling нажала на красную кнопку, не сказав больше ни слова, и с тяжелым сердцем начала быстро крутить педали. Эмма была ее последней надеждой. Именно Эмма, сыпавшая словами вроде «privacy», «shopping» и с недавнего времени еще этот «darling». Они предательски врывались в ее речь, как чих посреди фразы. Эмма произносила их постоянно, как будто это и в самом деле был какой-то вирус. Только-только Лючия начала забывать свое «абалдеть», так теперь к Эмме привязался «darling». Грету это раздражало. Все эти словечки вызывали неожиданную и необъяснимую досаду. Она бы не смогла объяснить, почему так злилась. Просто злилась, и все. В таком состоянии она знала только один способ не сорваться: сесть на Мерлина и перемалывать словесные наваждения подруг молчаливыми мышечными усилиями. Сегодня не помогало и это. Сколько она ни крутила педали, дыхание обрывалось в груди и мысли все проворачивались на одном и том же месте, как велосипедная цепь. Ей надо было с кем-то поговорить. Ей надо было помочь что-то сделать? Но что именно? Она понятия не имела. Ей нужен был план. Ей нужна была Эмма.
— Ну, что у тебя стряслось? — с порога спросила подруга, встретив Грету в просторном коридоре.
Грета опустила обычный при встрече обмен любезностями и перешла сразу к делу:
— Ансельмо заключил договор с Эмилиано, и я боюсь, что с ним что-нибудь случится.
— Это надо обсудить, — сказала Эмма с полуулыбкой.
Грета кивнула и последовала за ней на кухню, продолжая тараторить:
— Если Ансельмо хочет получить свой дневник, он должен сказать Эмилиано, где он нашел пакет, который вручил ему у Колизея.
— Хочешь йогурт? — спросила Эмма, открыв холодильник и осматривая запасы био- и экопровизии.
— Нет.
Эмма закрыла холодильник и открыла морозилку:
— Мороженое?
— Нет. Проблема в том, что Ансельмо ничего об этом пакете не знает. Он даже не знал, что в нем было. Я уверена. Когда Эмилиано ему это сказал, у Ансельмо было такое лицо…
— А что было в этом пакете? — спросила Эмма, на секунду отвлекшись от баночек с мороженым без холестерина.
— Булавка.
— Красивая?
— Не знаю.
— М-да, — разочарованно потянула Эмма, возвращаясь к сложному выбору мороженого. — Проблема в том, что у ванили тот же вкус, что у полистирола, а шоколад сильно отдает картоном. А, постой, на этот раз мама и фисташковое взяла. Отличный выбор — все равно что ложками глотать моющее средство… Ты точно не хочешь фисташковое?
Грета ударила ладонью по дверце морозилки и захлопнула ее.
— Ну ты что? — от неожиданности подпрыгнула Эмма.
— Ты меня не слушаешь.
— Да слушаю я тебя, только не могу понять, чего ты от меня хочешь. Я помогла тебе заполучить Ансельмо, не могу же я сделать и все остальное.
— Эмма, что с тобой?
— Ничего.
— Неправда.
— Слушай, мы знакомы два месяца. Не думай, что ты лучше меня знаешь, что со мной.
— Это были не совсем обычные два месяца.
Эмма замолчала, подыскивая слова, чтобы закончить разговор.
Слова не находились.
Грета села рядом:
— Они были труднее других, да?
Молчание.
— Слушай, я не прошу тебя возвращаться в мастерскую, я знаю, что ты не хочешь.
Эмма с удивлением посмотрела на Грету: она не ожидала, что подруга так вот с ходу угадает ее мысли.
— Я только прошу тебя помочь мне раскопать историю этой булавки. Это единственный способ вернуть дневник, а я не знаю, с чего начать.
И снова полуулыбка. Но уже другая. Замедленная.
— С автобуса, ясное дело, — процедила Эмма почти с презрением. Грета решила не обращать внимания на мелочи:
— В смысле?
— В автобусах, насколько я знаю, установлены камеры, так?
— Так.
— Если ты найдешь запись, сделанную в тот день, узнаешь, кто потерял пакет.
В голове Эммы события того дня обратились вороньем, слетевшимся клевать черными клювами ее солнце. Рука сама по себе потянулась к шее, на которой когда-то висела сорванная цепочка.
— Хорошо, но как я запись-то найду?
— Не знаю, Грета. Представь себе, я тоже не все знаю, — сорвалась Эмма.
Она встала со стула и нервными шагами заспешила подальше от подруги и от воспоминаний.
— Эмма?
Молчание.
— Эмма?!
Эмма остановилась на пороге кухни и посмотрела на Грету с вежливой улыбкой:
— Мне надо собрать сумку для пилатеса.
— Да, но…
— Извини, уже поздно, мне скоро выходить.
Грета грустно улыбнулась в ответ, растянув губы в горизонтальную линию.
— Не буду тебе мешать, — процедила она и пошла к выходу.
— Ты куда?
— Не твое дело, — гулко отозвался голос Греты из коридора.
Эмма подумала, что, наверное, стоит остановить ее, попросить прощения и променять первое занятие пилатесом на порцию мороженого с полистиролом и картоном в компании этой вредины.
Но она не стала этого делать.
Шагалыч снял с себя футболку, перепачканную красками, и надел чистую.
— Что скажешь, Ханс? — спросил он, опустив голову к своему новому творению. — Скажи, красиво!
Ансельмо отложил английский ключ и посмотрел на футболку, не зная, что сказать. Сюжет был все тот же, на велосипедную тему, художник тоже не изменился, но всякий раз, когда Ансельмо думал, что он уже видел самый ужасный опус Шагалыча, его другу удавалось нарисовать нечто еще более невообразимое в еще более отвратительных тонах.
Новое произведение было в желто-коричневую полоску. На этом фоне красовалась морковка с двумя колесами: она занимала всю грудь творца и чуть деформировалась на его круглом животе.
На велосипеде-морковке восседал мужчина, переодетый розовым кроликом с двумя выступающими передними зубами. Мужчина-кролик размахивал флагом с надписью «NO OIL».
— Нравится?
— Я не уверен, что понял суть…
— Ты и не можешь понять — у тебя нет представления о целостной картине. Это целая серия.
— Серия?
— Ну да, овощей-то много: артишоки, баклажаны, грибы… главное, чтобы все было родное, не заморское.
Заметив, что его собеседник по-прежнему не улавливает сути, специалист по овощам-велосипедистам продолжил лекцию:
— Ешь выращенное на соседней грядке, не вези за тыщу километров, не трать бензин, не засоряй воздух. No oil, чистая планета, здоровый образ жизни, овощи, велосипеды. Дошло?
