Кто куда, а я вниз к почтовому ящику, погляжу, не пришло ли письмо от Смуглой леди моих сонетов.
Что делать, может придет завтра. А пока удовольствуемся ворохом просьб о пожертвованиях: конец года, время платить подоходный налог, а пожертвованные деньги как-никак исключаются из облагаемой суммы. Спасите китов. Спасите тюленят. Спасите бразильские джунгли. Бразильские джунгли? Ах, вот что, они исчезают прямо на глазах, это же миллионы и миллионы квадратных миль. Гибнут бразильские джунгли, а заодно гибнет вся экосистема планеты, климат становится ни к черту, мы вступаем в новый ледниковый период.
Господи, вот уж не думал, что мне придется тревожиться за судьбу бразильских джунглей. Спасите детей. Спасите Вашу альма-матер, шлите деньги священнику — руководителю приюта на Таймс-сквер для бездомных малолетних проституток, спасите Билль о правах, избавимся от личного огнестрельного оружия, отменим молитву в школе, спасите индейцев — коренных американцев, спасите черных, спасите нас от самих себя, боже ты мой, спасите нас от пьянства, от лишая, спасите нас от загаживания космоса, и от нашего улыбающегося избранника, и от хмурого Черненко, и спаси нас боже от их трещоток.
По большей части эти почтовые отправления даже не на мое имя, они адресованы безликому обитателю квартиры 9 Е. Ну что ж, приятно, когда твоему появлению в округе рады. А какие здесь новости? Понятно, почему членов банды китайских подростков подозревают в убийстве четырнадцатилетнего Кай Фанчена: они на днях учинили потасовку на вечере для старшеклассников азиатского происхождения. Пляшущие демоны — так называется эта банда, но где орудует одна банда, обязательно уж появляется вторая, и у Пляшущих демонов есть заклятые враги — Призраки ветра. Призраки охраняют своих клиентов, содержат незаконные игорные притоны, может быть, кое-чем приторговывают. Демоны занимаются тем же самым в соседнем квартале. Время от времени между тайными китайскими обществами вспыхивает война, и тогда доходы у всех падают.
Мало кто из моих знакомцев знает, что китайский ботаник-иммигрант родом из провинции Сычуань скрестил в 1926 году китайский апельсин с бельгийским и положил таким образом начало американской цитрусовой промышленности.
У входа на станцию подземки «Астор-плейс» китайчата-газетчики продают маоистские листки. По большей части девочки. Дело у них тут поставлено. Как и всякие прочие китайские дела.
Когда я еду теперь подземкой, у меня складывается впечатление, что здесь, под землей, куда больше не заглядывает никто из моих знакомых — все они давно пересели в такси, — только и начинаешь путешествовать по-настоящему. Здесь я возвращаюсь в иммигрантский мир, читаю рекламное объявление телефонной компании, извещающей нас, что отныне телефонный справочник издается и на испанском языке, гм, любопытно, вижу рисунки краской на станционных платформах, и это любопытно. С ходу разгадываю одну тайну — когда-нибудь я найду объяснение всем этим загадкам: линиям в пустыне Наска, каменным изваяниям острова Пасхи, Стонхенджу, кораблям в море без единого человека на борту и так далее, — но сейчас я хочу объяснить тайну граффити. Так вот, граффити — это тоска закупоренного сажей сердца горожанина по солнечной жизни тропиков. Велите мэру раскрасить вагоны подземки в яркие тропические цвета, и никто не станет мазать их краской. И наушники — тоже любопытная вещь. Окидываю взглядом вагон: один, два, три, четыре, да четверо в наушниках, прицепленных к миниатюрным магнитофонам. А вон какой-то чудак из прошлого — читает книгу. В детстве я читал в подземке книги, взятые в библиотеке; долгие недели, совершая по средам поездки по линии Ай-ар-ти к врачу на уколы от аллергии, я погружался в толстенный том «Отверженных», мне нужно было знать, что у Жана Вальжана жизнь была еще разнесчастней моей. Но слушать музыку в пасти дракона? Кто они, эти люди, что слушают и слушают, возвращаясь в состояние неграмотности? До того, как мы придумали письменность, в мире царила иная система представлений: голоса отделялись от тела, люди рассказывали сказки, духи говорили устами шаманов, мы были братьями всякому зверью, верно ведь? Господь бог перестал говорить людям только после того, как они написали об этом в Библии. А с другой-то стороны, какая, в конце концов, разница: вы даете людям наушнички — они надевают их, показываете им экран — они пялятся на него, произносите заклинание — они впадают в транс, поете — они подпевают. Носят то длинное, то короткое, одно время все эти болваны в барах были в широкополых ковбойских шляпах; что до меня, то я еще не нашел головного убора, который сидел бы на мне как надо, ни в одном из них я не чувствую себя хорошо и покойно; мягкие фетровые шляпы любых фасонов, тирольская шляпа, охотничья шляпа, каракулевая шапка, кепи бейсболиста, берет, зюйдвестка, каскетка, фуражка, тропический шлем и стальная каска — все они выглядят на мне дурацкими бумажными колпаками. Да что там шляпы, на мне всякая одежда сидит как на корове седло, ни одна вещь не бывает мне впору, всегда что-то не так: или пуговицы не на месте, или на спине морщит, или с галстуком не смотрится, или без галстука носить нельзя, водолазки мне не идут — шея толстая, очки-консервы не годятся — глаза близко посажены, если с рубашкой все в порядке — подходящие брюки в чистке, я не ношу жилетов, спортивных шортов, цепочек, брелоков, часов, колец, шейных платков и черных галстуков. Уютно я себя чувствую только в старых свитерах, потертых вельветовых штанах и стоптанных башмаках, тут нет ни капли выпендрежа: вот, дескать, какой я Эйнштейн; нет во мне никакой угрозы тебе, мир; посмотри, какой я доброжелательный, этакий немного озабоченный, рассеянный субъект, без претензий на сексапильность, я роняю мелочь и теряю ключи, у меня мальчишеская улыбка, мой вид привлекает заботливо-собственническое внимание женщин, я мягкий и симпатичный, мой любознательный ум не отравлен гневом.
Говорят, у Джини с Ником все в порядке, они, мол, прекрасно ладят, и я рад за них, но Ник отмочил странную штуку, ему только что стукнуло пятьдесят, и он выкопал в подвале своего дома громадную яму. Они живут в Филадельфии, в городском особняке, все четыре этажа которого являют собой картину тщательно спланированной и со вкусом оформленной по последнему слову дизайна роскоши, причем верхний этаж целиком предоставлен Нику для его занятий, тут и кабинет с персональным компьютером, и гимнастический зал с велотренажером и подвесной грушей. Джини, она режиссер программы местных новостей на телевидении, целый день на работе, их ребенок рано утром уезжает в Фоксглав, или где там находится его школа, но Ник, показывая мне недавно свое жилье, жаловался на то, что ему тут тесно, беспокойно, от Джини некуда укрыться, она покупает ему веши, устраивает сюрпризы, то оборудует кабинет какими-то светильниками, то водрузит туда полный Оксфордский словарь английского языка в семнадцати томах, ему душно тут, он задыхается. И тогда, рассказывал он, сопровождая меня в подвал и дальше вниз по лестнице, он нанял подрядчика, и полдюжины рабочих с лопатами вручную вырыли котлован в холодном плотном грунте колониальных времен под домом и соорудили ему абсолютно звуконепроницаемый кабинет, где нет телефона и куда не допускается никто, ни жена, ни чадо. Он отпер ключом висячий замок на двери, включил свет и ввел меня внутрь.
— Потрясающе, Ник! — вымолвил я, поймав его свирепо торжествующий взгляд. — Просто замечательно! — восторгался я, стоя в этой промозглой подземной пещере и восхищенно разглядывая капли, выступившие на деревянной облицовке. Пошлю ему в подарок бочонок амонтильядо.
Звонок.
Привезли книжные полки: светлый праздник души.
Черт побери, они же не собраны! Пусть провалится в тартарары тот человеконенавистник, который придумал эту гнусность — «сделай сам». Пусть сидит там в дерьме и «делает сам» до второго пришествия — я по его милости палец себе разбил, сколько металлических заноз в ладони всадил. «Изготовлено в Югославии»... Дружище Тасич родом из Дубровника, ну, попадись он мне, достанется ему на орехи!
А вот и худший из всех часов: налив себе выпить за мои первые дни свободы, я делаю глупость — звоню Энджел. Она, конечно же, тоже наливает себе, и мы говорим с бокалами в руке.
— Как дела в серале? — вопрошает она.
— Брось, Энджел, не заводись.
— В тот вечер у Дэвида и Норы мне стало так обидно, когда ты сказал при всех, что у меня, мол, будет право посещения.
— Так я же в шутку!
— Никто что-то не смеялся.
— Я здесь работаю, Энджел, это моя келья отшельника, все равно что ашрам у Луэллина, или как он там у него называется.
— Когда объясняешь ты, Джонатан, это звучит куда как убедительно. Когда же пытаюсь объяснить это я, на меня смотрят как на законченную дуру.
— Так ведь правом посещения пользуются родственники тех, кто сидит в тюрьме. Вот я и хотел сказать, что писатель — тот же узник, метафорически.