А вот и худший из всех часов: налив себе выпить за мои первые дни свободы, я делаю глупость — звоню Энджел. Она, конечно же, тоже наливает себе, и мы говорим с бокалами в руке.
— Как дела в серале? — вопрошает она.
— Брось, Энджел, не заводись.
— В тот вечер у Дэвида и Норы мне стало так обидно, когда ты сказал при всех, что у меня, мол, будет право посещения.
— Так я же в шутку!
— Никто что-то не смеялся.
— Я здесь работаю, Энджел, это моя келья отшельника, все равно что ашрам у Луэллина, или как он там у него называется.
— Когда объясняешь ты, Джонатан, это звучит куда как убедительно. Когда же пытаюсь объяснить это я, на меня смотрят как на законченную дуру.
— Так ведь правом посещения пользуются родственники тех, кто сидит в тюрьме. Вот я и хотел сказать, что писатель — тот же узник, метафорически.
— А фактически в изоляции-то оказалась я. Ты же от меня заперся.
— Мы все это с тобой обговорили, Энджел. Я не даю тебе ключ, чтобы чувствовать себя тут полным, безраздельным хозяином, знать, что это моя собственная территория, место, где я могу уединиться и работать.
— Не подумай, Джонатан, что мне очень надо вламываться к тебе. Просто у меня в голове не укладывается, что мне не доверяет мой собственный муж. — Помолчав, она продолжает: — К тому же, по-моему, это неправильно, что ключ только у тебя: мало ли что может случиться.
— Что именно?
— Не знаю. А вдруг ты заболеешь? Двигаться не сможешь? Ногу, например, сломаешь или инфаркт, инсульт?
— Спасибо за заботу, Энджел.
Господи боже мой, она уже застолбила эту квартиру: оставила сушиться на стойке душа комбинацию, повесила в шкафу свой купальный халат, поставила в аптечку жидкость для контактных линз. Чего ей неймется?! Куда я — туда и ей надо. Иной раз собираемся куда-нибудь, так она возьмет и в мои цвета оденется. И дался ей этот мужской стиль: полотняные пиджаки и широкие брюки летом, галстук, завязанный свободным узлом под воротником. Вообще тут сам черт не разберется: в этом году все они вырядились в мужское. До всех-то мне дела нет, но на ней видеть этот маскарад противно. А то еще, бывает, начнет задумчиво потирать подбородок в серьезном разговоре — точь-в-точь как я.
Понял теперь, что они там делают: кирпичную стену долбят, окно пробивают. Уже отколотили кружок у буквы «Ю» и левую палочку от «н», смотри-ка, они уничтожают «Юнайтед тред милз», нет, как вам понравится, эти парни топают там по лесам на уровне четвертого этажа, рискуя сломать себе шею, ради удовольствия какого-то психа, пожелавшего иметь дневной свет на чердаке! Спуститься вниз им не по чему, так что хочешь не хочешь — прошибай стену и лезь внутрь через пролом. Холодина к тому же, вон мачта на Центре мировой торговли совсем примерзла к небу.
Так вот, жеребьевка присяжных. Я стою в списке кандидатов в члены жюри, создаваемого для слушания дела по иску одной молодой особы; она подала в суд на трест-конгломерат, которому принадлежит сеть однотипных курортных отелей со специализацией на устройстве увеселений для холостых мужчин и незамужних женщин. Истица, Дердра X., поехала — одна, без спутника — на Карибское море пожить в таком отеле, носящем какое-то ужасно пошлое название, «Остров капитана Флирта», кажется. Реклама сулила ей много приятных знакомств и максимум развлечений, о чем, мол, позаботится администрация отеля. В один прекрасный день, например, ее и других постояльцев отвезли на автобусе на восхитительный безлюдный пляж, щедро угостили ромом и пьяным пуншем и принялись развлекать разными играми и спортивными забавами. В дальнейшем обществу дали понять, что этим играм и забавам лучше всего предаваться в чем мать родила. По признанию Дердры X. она отпустила тормоза и резвилась на солнышке голышом. Ей приглянулся один молодой человек, тоже резвившийся голышом. Компания разделилась на парочки, одна за другой исчезавшие за дюнами, после чего и они, смущенно посмеиваясь, поспешили к укромной прогалинке, видневшейся в зарослях высокой травы. Под шепот ласкового ветерка и плеск голубых карибских волн Дердра X. занялась с молодым человеком оральным сексом. Об этом в самых что ни на- есть деликатных выражениях рассказывал, пересыпая свою речь мудреной юридической латынью, ее адвокат, двойник Бобби Кеннеди в коричневой тройке. Кандидаты в присяжные слушали как зачарованные. Никогда еще ни у одного юриста не было такой внимательной аудитории. Его клиентка, повествовал он, продолжала вышеозначенное занятие, как вдруг из зарослей выскочили трое туземцев-островитян; они отколошматили беднягу партнера Дердры X., а саму ее утащили в кусты и изнасиловали.
Преступников поймать не удалось. Дердра X. утверждает в своем иске, что отель «Остров капитана Флирта» и его владелец-конгломерат обязаны были позаботиться о том, чтобы на пляже можно было безопасно предаваться занятиям, приведшим в данном случае к совершению акта насилия над ее личностью.
Двойник Роберта Редфорда[5], отрекомендовавшийся адвокатом ответчика и тоже облаченный в коричневую тройку, заявил: мы утверждаем, что данного инцидента вообще не было, но даже если бы он и произошел, отель «Остров капитана Флирта» никоим образом не может отвечать за последствия стиля жизни Дердры X.
Под тем предлогом, что нас нужно ввести в курс дела, чтобы можно было судить о степени нашей объективности, оба адвоката беззастенчиво склоняли нас в пользу своих клиентов. Никто из судей при сем не присутствовал, был только служащий суда, крутивший лотерейный барабанчик и выкликавший фамилии кандидатов, которым выпадал жребий занять место на скамье присяжных. Мне ужасно хотелось попасть в число вызванных. Многие, впрочем, получали отвод. Незамужней женщине одних лет с истицей не оставлял ни малейшего шанса адвокат «Острова Флирта». Ни один чернокожий мужчина не мог надеяться пройти в жюри ввиду неминуемого возражения со стороны адвоката Дердры X., как и ни одна женщина, которая по возрасту годилась бы Дердре X. в матери. По одному, по двое отвергнутые кандидаты уступали свои места на скамье новым соискателям. Если это дело и впрямь будет слушаться в суде, оно произведет сенсацию. Интересно, до какой же степени должны измениться нормы общественной морали, чтобы стало возможно такое: женщина, желая добиться справедливости, публично дает показания относительно своей интимной жизни и эротических наклонностей. А многонациональный конгломерат, промышляющий торговлей сексом, в порядке защиты порочит доброе имя всякого, кто купит его товар. Вот такая любопытная картина, я был в полном восторге.
Увы, меня не вызвали. Я постарался запомнить фамилии адвокатов и позвоню тому или этому — узнаю, чем дело кончилось. А пока что Дердра X. не выходит у меня из головы. Она сидит и ждет, одетая в строгий темный костюм и белоснежную английскую блузку с гофрированным воротничком. Лицо ее отмыто от косметики, губы не накрашены, взгляд гордый и непреклонный. Самое печальное в ее истории то, что, страдая от одиночества, она позволила, чтобы ее соблазнил трест. Над ней надругались, подбив ее обнажиться под упакованным в целлофан солнцем отеля «Остров капитана Флирта». Пафос же ее истории состоит в том, что она нашла в себе мужество вновь раздеться донага, на сей раз в зале суда, если уж без этого нельзя добиться справедливости или хотя бы приличной компенсации от вероломного супруга мира грез, этого высшего существа, воплотившего рекламный идеал машины для делания денег и обернувшегося насильником.
Может, в следующий раз Дердра, как и большинство нас, грешных, заведет роман с живым человеком и ей больше не придется давать в суде показания о своих сексуальных привычках — пока она, выйдя замуж, не подаст на развод.
Вчера вечером — выпивон с Мэттингли, моим другом, художником, певцом каменистой пустыни, он приехал сюда на выставку. Как приятно вернуться в компанию своих сверстников. Он объявляет, что разошелся со своей третьей женой, Марико. Не потому, как я мог бы подумать, что он наконец нашел женщину, которую искал всю жизнь, искал с такой яростной одержимостью, что приобрел славу легендарного ходока, героя сплетен и пересудов художников, как ныне здравствующих, так и опочивших, хранителей музеев, коллекционеров, искусствоведов и прочих восторженных очевидцев его феноменального усердия. И не потому, как я мог бы предположить, что Марико наконец изверилась в нем, выгнала его вон как прелюбодея фаустианского размаха, каковым он во всей красе выказал себя (ведь и то сказать, герой романов студенток художественных училищ по всей Америке, от Биг-Сура в Калифорнии до Бостона, он, должно быть, переполнил чашу терпения даже этой безропотной души, этой верной маленькой японки с ее проникновенно-серьезным взором и спокойным изяществом манер), а потому, что она, Марико, завела любовника. Она!
