Ника тогда ушла одна, будто спасаясь. Бежала по городским осенним улицам и шептала про себя слова о вольной смешливой Левконое, которая всегда и везде выживет, пока мужчины бьются. Потому что она — вот такая. Что хочет, то и делает.
— Атос! — закричали, хлопая изо всех сил барышни, когда он допел, — еще, Атос, спой, про Себастьяно и золото! И про беду глаза зеленые, спой!
Тинка потом сказала, зовут его Аркадий, ужасное какое имя. Впрочем, Коля, Колясик, Колян, как Никаса называли дружки, еще ужаснее. Аркадий Дымченко. Атос или — Дыма. И что через три дня уезжает, в свой Краснодар, как она выразилась — в столицу помидорья. Но вернется весной, потому что с ребятами-научниками пойдет в рейс, на полгода. К берегам Африки. Сомали. Кения. Там слоны и огромные баобабы.
Засыпая, Ника, повернулась на бок и, улыбаясь, обхватила пальцами гитарный гриф, теплый от руки Атоса.
— Подержи, — сказал, туже стягивая русые волосы на затылке, — сейчас приведу слона.
Зачем нам слон, ватно удивилась Ника, но послушно кивнула, беспокоясь лишь о том, чтоб не заснуть раньше, чем Атос со слоном вернутся. А то, что она скажет маме про гитару…
Слон оказался большим и мягким на ощупь, как старое плюшевое покрывало, что лежало на маминой кровати. Ника держалась за свисающее ухо, шла, проминая босыми ногами упавшие листья. Слушала, как с другой стороны слона Атос мурлыкает песенку и струны гитары еле слышно отзываются в такт его шагам. Нике было грустно и хорошо. Что-то шуршало в кармане платья, но она прогоняла воспоминания, ну, не в сон же пускать все эти дурацкие неприятности. Лучше послушать, что там поет Атос.
Гитара тенькнула, скрипнула, и вдруг застучала, будто певец забарабанил по корпусу пальцами. Ника, слегка удивляясь, ускорила шаг — обогнать мягко идущего великана, увидеть.
И открыла глаза в темноту, перемешанную с бледным светом уличного фонаря.
Легкий стук умолк. И вдруг раздался снова.
Она села, с закружившейся головой, прижимая к груди одеялко. Сердце заколотилось изо всех сил, мешая слушать. Сглатывая пересохшим горлом, поняла — в окно стучат. Потянула одеялко на плечи, будто собираясь укрыться с головой и страстно желая, чтоб стук прекратился. Но снаружи завозились, в приоткрытую форточку послышались какие-то стуки и шлепки. И после паузы — снова стук.
Ника сползла с постели. Пригибаясь, ушибая коленки об кресло, прокралась к окну сбоку, шевельнула занавеску, пытаясь разглядеть. В неверном свете фонаря, перекрытом тяжелыми ветками акации, было видно — кто-то топтался у окна, кто-то вроде жирафа, длинный и качающийся.
— Ну что там? — вопросил сдавленный мужской голос.
— Сичас, — прошипел в ответ шепот.
И стук раздался снова.
Ника, перебирая руками по дереву подоконника, просунулась ближе. И присела от грохота упавшего с гладильной доски утюга. Зажмурилась, проклиная себя.
— Куся? Ты там?
Голос Васьки над головой прозвучал одновременно испуганно и радостно. Ника взвилась, сдирая с головы занавеску, окутавшую плечи. Дрожащими руками повернула оконную ручку. Прошипела в щель, откуда тут же полез томный акациевый аромат:
— Чокнулась? Ночь же! Ты что тут?
— Кусинька, тс-с-с, я сказать пришла. Ну, Куся, не ругайся. Выйди, а?
Ника оглянулась на темную комнату, белеющую дверь. Когда мама просыпалась ночью и шла в кухню налить себе воды, дверь отделялась от комнаты узкой черточкой света. Сейчас черточки не было.
— Вас увидит соседка, черт. Черт!
— А вылези. Митя поймает. Ну, важное же, Куся. Я б не пришла.
Отодвигая босой ногой утюг, Ника тихо, как пушинка, проследовала обратно, все еще дрожащими руками натянула платье. И сидя на постели на секунду застыла, ухнув во времени почти на десяток лет назад. Когда они со Светкой возвращались с дискотеки, мама, гремя, проверяла замок и засов, заглядывала в комнату к дочери. А потом Ника кралась к окну и, открыв, выскальзывала наружу, нащупывая ногой отогнутую петлю арматуры в бетонной стене. Бежала к лавочке на площадке, где днем сушили белье. И там, вчетвером, они сидели еще часа два, шептались и пили сухарик, передавая друг другу бутылку. Сдавленно смеялись, толкая друг друга локтями. А потом ребята подсаживали Нику обратно и шли провожать Светку. Так было три. Нет, наверное, раз пять. Потому что Светка жила на пятом этаже, ее в окошко не подсадишь и на лавочку ночью могла только, если родители уезжали вместе на дачу, и она оставалась со старшим братом, который вообще возвращался к утру.
За окном гулко вздохнули, шепчась. Ника снова подбежала, и, леденея от собственной решительности, поставила босую ногу на шершавый подоконник. А потом ухнула вниз, неловко цепляясь за торчащие уши незнакомого Мити.
В кустах, что закрывали старую скамейку, вросшую в траву, она вздохнула свободнее, оглядев черные окна и пустынный двор.
— Васька, ну ты даешь. А если б я заорала, воры там?
— А мы б как дернули! Да, Митя? Знакомься, это Митя, он тренер в качалке. Ну, я тебе говорила же сегодня! А это Вероника, Куся, то есть.
Горообразный Митя что-то пробормотал, и Ника пробормотала в ответ. Щелкнула зажигалка, осветив горбоносый Васькин профиль. Красный огонек сигареты сел в темноту, разгораясь и угасая в такт словам.
— В общем слушай. Сперва, ты меня прости. Ну, прости, я болтаю, как дура полная. Я ж не знаю ничего. Про Никаса. Совсем-совсем не знаю. Вот.
— Ладно. И что?
— Ой, пахнет как. А? Обож-жаю, когда акация…
— Вася, ты блин, чего принеслась? Мне пора домой. Мать проснется если, мало не покажется. Ты бы позвонила просто!
— Ага, ночью. У тебя телефон в коридоре, вот тогда Нина Петровна точно в обморок свалится, а то я не знаю, как она на меня смотрит. В общем, я Митю спросила, про эти, что в письме.
— Анаболики, — подсказал невидимый Митя, благоухая дезодорантом и одеколоном.
— Да! Он сказал, привозят сейчас, из-за бугра. И мужики их жрут, чтоб мускулы росли. Вот смотри!
Маленькие пальцы нащупали руку Ники и потащили вверх, к арбузному плечу Мити.
— Чуешь, какой? О!
— И что?
Ника убрала руку.
— Ну, я думаю, а вдруг тебе пригодится? Девки не едят эту химию. Ну, почти. Может этот Крис, может, они с Никасом просто вместе занимаются? А имя, ну кликуха у него такая. Есть же имя такое. Помнишь, этот, который Смоки, ну сто лет назад, классный такой?
И Васька фальшиво запищала хриплым голоском:
— Ви шел лейди тудуда, вы шел лейди…
— А завтра не могли рассказать это все?
Васька прекратила вокальные изыски и возмутилась.
— Завтра! Я ж вижу, какая ты расстроенная. И Митя утром едет на сборы. Так что, вот сегодня мог рассказать, а завра уже нет.
Ника хмыкнула. Много же рассказал Митя, сидящий на краю лавки безмолвной горой.
— Ладно. Спасибо. Я обратно.
— Кусь, ну, давай посидим, а? Смотри, ночь, какая!
Звезды висели низко, запутывая свет в перистых черных листьях. По площадке, фыркая, ходил бесстрашный еж, шумно суя нос в кусты и возясь там. Маленьким черным привидением выходил обратно. Изредка покрикивали сонные стрижи, может, им что-то снилось? И запах акации стоял нагретыми за день пластами, кружил голову.
И, правда, сидеть бы и сидеть. И Ника поняла, кажется, почему шебутная Васька притащила терпеливого Митю сюда, а не погнала сразу в душную квартиру, счастливо пустую от папы. Ваське тоже хотелось просто посидеть, разглядывая звезды и прижимаясь плечиком к арбузным бицепсам очередного ухажера. Когда же в последний раз Ника сидела вот так, без всякой цели, просто задрав голову вверх и глядя, как плывут спутники между неподвижных звезд. Неужели еще до свадьбы? Так давно?..
Она поднялась, отодвигая сунутую Васькой пачку сигарет.
— Мне обратно надо влезть.
— Я помогу, — гулко сказал Митя.
У бетонной стены Ника поставила ногу в сплетенные митины руки и пролезла в полуоткрытое окно, с радостью ощущая, какая она легкая и быстрая. Спрыгнула на пол и высунулась, чтоб помахать Ваське.
Свет за спиной вспыхнул ярко, как удар. Волной прокатился по комнате теплый воздух, завизжали кольца на карнизе, когда Нина Петровна, строевым шагом пройдя мимо Ники, рванула оконную створку.
— Та-ак, — сказала в освещенное белое лицо растерянного Мити, что застыл с протянутыми вверх руками.
Ника, переводя взгляд на мать, отстраненно подумала, что мужик-гора с лица оказался мальчишкой — лет шестнадцати, не больше. Анаболики значит, мышцы, химия…
— Идите отсюда, молодой человек! — льдом в голосе Нины Петровны можно было наморозить грузовик мороженого.
— А ты! — она дернула штору, отгораживая комнату от Мити и сладкой весенней ночи, — ты! Ты!!! Только сына отправила и значит, сразу, все можно?
Ника прошла мимо и свалилась на смятую постель. Резко заболела голова при мысли, что сейчас надо все объяснять, говорить много слов, звонить Ваське и тыкать трубку в заледенелое лицо матери, чтоб услышала оправдания. Но сил не было. Оказывается, дурацкое письмо, тихо лежа в кармашке платья, высосало все силы, все их Ника потратила, пытаясь оправдать своего мужа, как там пишут психологи — подсознательно. Думая, вроде бы, о другом, но глубоко внутри перебирая варианты, защищая и после так радуясь аргументам безмолвного Мити — вдруг и, правда, просто товарищ по тренировкам, а никакая не Кристина…
