Ника прошла мимо и свалилась на смятую постель. Резко заболела голова при мысли, что сейчас надо все объяснять, говорить много слов, звонить Ваське и тыкать трубку в заледенелое лицо матери, чтоб услышала оправдания. Но сил не было. Оказывается, дурацкое письмо, тихо лежа в кармашке платья, высосало все силы, все их Ника потратила, пытаясь оправдать своего мужа, как там пишут психологи — подсознательно. Думая, вроде бы, о другом, но глубоко внутри перебирая варианты, защищая и после так радуясь аргументам безмолвного Мити — вдруг и, правда, просто товарищ по тренировкам, а никакая не Кристина…
И вот родная мать стоит над ней, с готовностью прожигает обвиняющим взглядом. Будто Ника чужая, незнакомая, от которой можно ждать самых гадостных гадостей.
— Мам, ты бы хоть меня спросила, в чем дело.
Нина Петровна, уперев руку в бок, саркастически рассмеялась. И ушла в коридор, хлопнув за собой дверью.
Ника повалилась навзничь. Потом вскочила, хлопнула рукой по выключателю. И снова легла, глядя в темноту сухими глазами.
Все. Хватит. Вот теперь уже баста. Она выйдет утром, умоется ледяной водой, туго завяжет хвост, наденет то серое строгое платье. Нет, лучше юбку и белую рубашку с пуговками. Холодно расскажет матери о Кристине, что пишет ее ненаглядному Коленьке. И уйдет искать себе жилье. Завтракать не станет.
«Скитаться уйдешь» — подсказал внутренний голос, — «котомку не забудь».
— Да иди ты, — вслух ответила Ника.
Крепко зажмурила глаза, желая, чтоб утро не наступало вовсе.
Глава 3 Ника и майские хлопоты
Но утро наступило. Неумолимое и прекрасное майское утро, полное радостного солнца и криков ласточек за криво задернутой занавеской.
— Ма-ла-ко-о, — шаркая, прокричал парень, ведя в поводу потрепанный велосипед с бидоном на багажнике, и повторил, удаляясь, — ма-ла-ко-о-о.
Девять часов, поняла Ника и прислушалась. В квартире стояла тишина. Проспала. Мама час назад уехала на огород, хоронить вместе с товарищем Эдуардом экзотический топинамбур. Это обрадовало, не придется смотреть в скорбное лицо, можно спокойно позавтракать, обдумывая ночное решение.
Ника стащила платье, в котором заснула. Подумав, сунула ноги в шорты, извиваясь, как вчера Васька, натянула их на круглую попу и, выдохнув, попробовала застегнуть пуговицу. Как и у Васьки, пуговица не застегивалась. Ника печально выдралась из шортов и повесила их на спинку стула, чтоб укоряли постоянно. Накинула халат и, не застегиваясь, отправилась на кухню, убеждая себя, что поесть придется, день предстоит хлопотный.
На столе в плоской тарелке громоздилась горка оладьев, рядом стояла баночка с медом. Намазывая блестящий жидкий янтарь на румяный оладушек, Ника совсем загрустила. Мама, конечно, глупит, сил терпеть уже нету. И логично и правильно жить отдельно. Но как набраться решимости?
Она насыпала в чашку кофе и плеснула туда кипятку. Села, печально кусая оладушек.
Если бы только решимость. Но Никас, уходя в рейс, оставил ей денег впритык прожить до начала лета. И что теперь? Дома она месяц проживет, а если снимать квартиру, это ж сколько сразу нужно выложить? Да еще еда. И на автобус. А потом еще ехать встречать Никаса в порт, если они придут из рейса в другой город. Ну, на билет ей займет Клавдия Сергеевна, как всегда будет противно, когда станет тыкать пальцем в свою записную книжечку и повторять:
— Вы молодые, а то не знаю, вам бы тока покидать денежки, куда ни попадя. Вот записую, а как вернете, я вам на сберкнижку и положу.
Получается, если менять жизнь, то всю целиком. Бросать работу… Никас прав, в детсаду платят копейки, да еще сменной воспитательнице, которая заменяет отпускниц и заболевших. А на полную ставку как идти, если муж моряк и каждые пару месяцев приходится срываться и мчаться в другой город! Иногда вечером принесут телеграмму, и утром уже надо ехать. А Никаса пароход постоит три дня в одном порту, пять в другом, и снова в рейс, на два, а то и четыре месяца. Так и мотаются жены следом за судами, не на каждой работе такую сотрудницу держать будут.
Ника намазала третий оладик и отодвинула тарелку подальше, чтоб не соблазняться. Васька сегодня на своих парикмахерских курсах. До вечера. Хоть бы ухо кому не откромсала, после страстной ночи с арбузным Митей.
Ника вспомнила белое лицо атлета, мускулы и черную майку-алкашку. Маму с ее обвиняющим лицом. Письмо в кармане платья.
Совсем непонятно, что делать. Может быть, не надо ничего делать? Дождаться Никаса, пусть все объяснит. И вместе с ним посмеяться. Рассказать ему, как влезала в окно…
Выполаскивая чашку, подумала — ну уж нет, нельзя ему про окно рассказывать. Все они там в рейсах цыкнутые на изменах жен. Не поверит. Сожрет потом ее, при каждой ссоре будет вспоминать. Или уйдет сразу.
Чашка звякнула о прутики сушилки. Ника села, тяжело, как старуха. Еще когда встречались, Никас отвадил от нее всех подружек, а она наивно сначала и не понимала, что делает это специально. Был и разговор, изрядно позже, Никас раскричался, разбудив маленького Женечку, и долго упрекал Нику, рассказывая, как тяжело болтаться в море месяцами, думая о том, что она каждый день выходит из дому, стукая каблучками, и идет, куда хочет. И может быть, у нее там завелся кто, а Никасу остается кусать подушку, маясь в консервной банке посреди соленой воды.
Она тогда сперва рассмеялась, не веря, что он это всерьез. А он ушел, хлопнув дверью. И уже утром позвонила мама Клава, с криками, чтоб Ника бежала срочно, Колинька в милицию попал, напился.
— Плакал! — пугала Нику в трубку, — рубаху на себе порвал всю, вот кричал, она меня не любит совсем. И убежал.
Ника тогда закричала в ответ, что не пойдет, что взрослый, нечего было по улицам шляться с дружками, из одного бара в другой, а сама уже нащупывала ногой туфли, понимая — придется идти. Ведь муж.
Но тут позвонил в дверь. Сам пришел. Белый, как смерть, небритый. С лохматыми розами разной длины. Зашел следом за молчащей Никой в комнату, двери закрыл и обнял ее, притиснул к себе, сказал в макушку:
— Не могу без тебя…
В коридоре затрещал телефон и Ника, вытирая руки, ушла из кухни, стараясь оставить там и воспоминания тоже.
— Кусинька я чего звоню я быстро у нас тут перерывчик у меня пациентка сидит с химией ну ты поняла да? Не клиентка а пациентка ух вредная бабища так я что хотела сказать ты знаешь что ты пойди к своей Тинке она же опытная пусть скажет чего и как ты слышишь меня? А я…
— Да слышу. Хорошо. Все равно сегодня в сад идти. Там рядом.
— Ну я вечером еще тебе расскажу про Митю ой слушай Митя это ваще прикол прикол он в комнату зашел и так это сел бочком на мою кровать погладил и говорит «узкая девичья постелька» я чуть не уссалась прикинь это он про мою койку тыж помнишь я рассказывала как мы на спор кто больше мужиков за лето перетрахает ну два года назад и я тогда победила у меня двадцать один нет вру еще же Пыпы заявился значит двадцать два если не считать Холика и тут Митя — узкая девичья постелька ой блин я и щас уссусь наверное ну пока Кусинька ты побеги к Тинке пусть посоветует.
— Ага, — сказала Ника коротким гудкам и пошла одеваться.
* * *
Май в Южноморске бывает грозовым и дождливым, будто южная зима, дерясь с весной, кидает холодные лапы, стараясь вцепиться в соломенные выгоревшие волосы лета. И огрызаясь громами, сверкая молниями, льет злые холодные слезы, неохотно уползая в прошлое.
Но бывает, раз в несколько лет, май — маленькое лето, летичко перед палящим зноем, через край полное зеленых сочных трав, расцвеченных толстыми алыми тюльпанами. Ласковое солнце днем греет по-летнему, ложась на белую кожу первым легким загаром, а к вечеру воздух становится нежно прохладным, чтоб девочки могли поносить свои тугие блестящие колготки, на длинных ногах под коротюсенькими юбочками. Какая бы мода не диктовала свои условия в мире, никто и никогда не заставит девочек Южноморска отказаться от мини-юбок и крошечных шортиков.
Выглянув в окно, Ника распахнула створки, вдыхая теплый запах свежей зелени и цветов. И решительно вывалила из шкафа сложенные на дальнюю полку летние вещички. Повертела в руках белые шорты, вздохнула и отложила в сторону. Взяла платье, купленное в бонном магазине «Альбатрос», синенькое, по колено, с сетчатой кокеткой и вышитым цветком на груди. Была бы Ника моложе, обстригла бы юбку повыше. И еще ужасно, ужасно, что выкинули их всего двух цветов, и белого ей не досталось, а синие в городе встречаются, и сразу становится ясно — в каком магазине дамы в один день отоварились. Многие этим гордились, вот мол, вход по пропускам, у меня такое платье и у тебя тоже, мы — жены загранщиков.
Надев, покрутилась перед зеркалом, не понравилась сама себе, просто тетка какая-то. Но время поджимало, и Ника махнула рукой, по делам бежать, пусть будет.
