– Лак мой не брала?
– Не брала я твой лак, ты про Джона-то расскажи!
– Слушай, некогда мне, Агаша, опять на работу опаздываю, Тофик мне морду набьет, ей-богу!
– Ну так отдай тогда мне визитку Джона, — ровным тоном попросила Агаша, — у меня сегодня выходной, и я ему позвоню.
И тут Наташка застыла на месте. Сжалась вся, губы в струнку стянула, напряглась, как кошка при виде собаки.
– Слушай, а ведь Джон просил меня, чтоб больше никому его телефон не давать.
Сказала — и глядит не мигая. Агашу даже оторопь взяла. А Наташка совсем стыд потеряла. Перешагнула за пограничную черту дозволенного и, преодолев ее, решила идти ва-банк.
– Погоди, постой, но ведь он сам мне первой свой телефон дал, и ты у меня его попросту вытащила, — беспомощная перед вопиющей ложью и обезоруженная жуткой несправедливостью подруги, лепетала Агаша.
А Наташка с колготками в руках тут и выдала:
– Ну и что, что тебе первой дал, надо было первой и звонить, тут, подруга, кто первый съел, тот и смел.
Агаша даже поперхнулась от такого поворота в Наташкиной логике.
– Значит, не дашь телефон?
– Значит, не дам, и не обижайся.
Хлопнула за «компаньонкой» дверь. Агаша так и осталась сидеть на неубранной кровати, опустошенная и брошенная.
– Надо искать, с кем другую квартиру снимать, — сказала она себе и, вздохнув, повалилась спиной в подушки.
* * *
– У нас в прямом эфире Ирма Вальберс. Здравствуй, Ирма!
– Здравствуй, Сережа.
Джон стоял, прислонившись спиной к стене так называемой «большой» эфирной студии, откуда делались передачи с приглашенными гостями.
На самом деле «большой» эта студия называлась с большой натяжкой, как условно называются «большими» комары или муравьи. Комнатка пять на четыре, где посредине стоит эфирный микшерский пульт с диск жокеем, а напротив, впритык к пульту, придвинут стол, на который можно поставить три микрофона и посадить максимум трех гостей.
На радио по сравнению с телевизионными масштабами вообще все всегда гораздо меньших размеров. И студии, и сами АСБ,[1] и деньги, что вертятся здесь, да и сами люди — соответственно. И пенисы у этих людей — тоже короче и меньше, во всяком случае Джон был в этом уверен. Он всегда считал себя человеком более телевизионным, чем радийным, но не брезговал и на радио частенько забегать, обделывая здесь всякие свои делишки.
Вот и сегодня — это он привел на утренний эфир Ирму Вальберс. Привел ее в эфир к диджею Сереже Мирскому за тысячу долларов своих административно-посреднических.
Ирма, естественно, ничего об этом не знает, а Джону лишняя тонна грюников никак не помешает. В этом вся его останкинская жизнь — крутись, вертись, прокручивай поганки.
Он наблюдал за тем, как Мирский раскручивает Ирмочку на то, чтобы та сказала в эфир какую-нибудь сальную непристойность.
Тесная студия. Даже дивана здесь не поставить, чтобы сопровождающим с комфортом присесть.
Джон вспомнил, как однажды был здесь с ребятами из «Мазерз Продакшн», которые привозили в Москву группу «Грин Калчур». Трех англичан-музыкантов рассадили тогда за столик с микрофонами, рядом на корточках примостился программный директор, у того на спине сидели продюсеры из «Мазере» и администраторы с канала МТБ. Да еще вдоль стен, подобно кариатидам, подпирая низкий в дырочках подвесной потолок, теснились охранники, которых по договору с принимающей стороной «Гринкалчуровцы» таскали за собою даже в ванную и в туалет.
Вот на телевидении, в АСБ1, — там да. Где деньги, там и простор. И наоборот, где простор, там и деньги.
Но и радио тоже иногда бывает полезным. Радио — этот младший робкий брат большого и сильного брата — телевидения. Это все знают.
Мирский уже вошел в раж и, соря повсюду своими привычными, ставшими частью его имиджа орешками и чипсами, крутился на стуле, елозил толстым неспортивным задом, хохотал, хихикал, повизгивал своим шуточкам и все подводил Ирму к тому, чтобы в тон ему, пошляку, та сказала в эфире что- нибудь этакое сексуально-непристойное.
– Ирмочка, скажи пожалуйста, а ты когда у себя в квартире одна, вот ты утром встаешь — ты голая по квартире расхаживаешь: На кухню, в ванную, в бассейн? У тебя есть в квартире бассейн?
– Я, Сереженька, не в квартире, я на даче живу.
– По Рублевке, что ли?
– Нет, по Киевскому, в Переделкино.
– Ух ты, тоже неплохо! Бибигона там голого не видала?
– Нет, голого Бибигона не видела.
– А на меня голого хочешь посмотреть?
– Нет, Сережа, на тебя голого не хочу.
– Но если захочешь, Ирмочка, я к твоим услугам, — Мирский в очередной раз неуклюже подпрыгнул на стуле и, зайдясь в восторге, протяжно крикнул:
– У нас в эфире сексидол и одновременно секс-символ современности Иррррма Вальберррррррс! Она разыгрывает в эфире сексуальные призы от нашей сексуальной радиостанции! Сегодня это чашки в виде, пардон, в виде задницы, очень такие красивые чашки или, вернее, кружки, из которых удобно и приятно пить чай по утрам и вечерам. А еще, глядя на эти кружки, можно мечтать о маленькой круглой попочке Ирмы Вальберс.
– Или о большой толстой заднице моего визави Сережи Мирского, — вставила-таки Ирмочка.
– Правильно, дорогая Ирма, if you feel lonely tonight you may dream of my sweet ass.
– Это ты по-какому сказал?
– По иностранному, Ирмочка, прости, дорогая, но я еще хочу напомнить нашим радиослушателям телефон, по которому надо звонить, чтобы выиграть кружку в виде попочки, похожей на попку нашей Ирмы, это телефон нашей студии: 8885888. Легко запомнить, звоните и выигрывайте, а мне, как самому главному победителю, представится возможность воочию полюбоваться попкой Ирмы Вальберс.
– Воочию? — изумилась Ирма. — Ты хочешь сказать, что у попки есть очи?
– Да, есть, — в очередной раз подпрыгнул в своем кресле Мирский, — недаром обитатели тюрем на своей фене попу еще называют «очком», впрочем, по этому поводу есть анекдот, но я расскажу его после песни «Буча-Буча-Буча» в исполнении ансамбля «Загадка Би», которую мы сейчас будем все вместе слушать…
* * *
Агаша, сама не зная, зачем она это делает, взяла и набрала номер.
Наташка номер продюсера Джона украла, что теперь ей остается? Только и остается, что звонить на радио.
Три восьмерки, пять и снова три восьмерки. Все равно ведь не попаду! Агаша затосковала. Ну что за жизнь! В Ипполитовича не поступила, и еще не известно, поступит ли в этом году, Наташка обманула… Бах — попала! Вызов… Длинные гудки.
Голос оператора:
– Вы позвонили на «Москва-сити FM», не отсоединяйтесь, сейчас вам ответят…
Агаша даже дышать перестала.
Лежала с закрытыми глазами на спине и только слушала музыку, доносившуюся из радиоприемника. И такая же музыка, только с секундным отставанием, слышалась в телефоне.
– Алло, вы еще не отсоединились, хорошо, сейчас вас переключаю на эфир.
Музыка в телефоне сменилась узнаваемым голосом Сережи Мирского.
– Алло, мы вас слушаем, представьтесь, пожалуйста, вы в прямом эфире «Москва-сити FM».
– Меня зовут Агата, — сказала Агаша и вздрогнула, вдруг услышав свой голос в приемнике.
– Радио у себя сделайте только потише, Агата, чтобы микрофон не заводился, — фамильярно заговорил Мирский, — и ответьте на наш вопрос, Агаточка, а вопрос вот такой в связи с вашим именем… Скажите, как вас называет ваш любимый мальчик, или муж, или любовник, когда вас начинает обнимать и целовать? Он называет вас Агата или Агаточка? Или Агафончик?
Агаша почувствовала, что краснеет. Она уже сильно пожалела, что позвонила в этот эфир, черт ее дернул!
– Нет, никак не зовет, — выдавила она.
Он что же у вас, глухонемой? — спросил Мирский. Спросил и, не дожидаясь ответа, тут же принялся комментировать: — Представляешь, Ирма, у Агаты такой парень, что он только сопит и молчит, сопит и молчит и никак не называет свою красавицу — Агату, никак. А ведь существует поговорка: берешься за грудь, говори что- нибудь. Вот я, когда беру девушку за грудь, я всегда так нежно ей шепчу, Иррррррмочка, Иррррмочка моя дорррррррогая!
Агаша уже собралась дать отбой, как Сережа Мирский вдруг прокричал:
– Дорогие радиослушатели, Агата выиграла две кружки с задницами — с моей и с попкой Ирмы Вальберс, выиграла, потому что у нее глухонемой любовник, одна кружка ему, другая Агате, Агата, вы не отсоединяйтесь, наш администратор вам сейчас скажет, куда и как подъехать за выигранными вами призами…
ГЛАВА 2
Радио «Москва-сити FM»
Дюрыгин поморщился.
– Какая пошлость, е-мое!
Но сделал радио погромче.
Этот Мирский — воплощенная распущенность, а было бы здорово в контрасте с миленькой Ирмой попробовать его в телеэфире. А что? Разве плохая идея? И зачем только поехал по Садовому?
