В стену стучат: двенадцать уже, скоты, милицию вызовем. Он уходит ссутулившись, вобрав голову в плечи. Хлопнула дверь, в комнате остался запах его ног. За стенами — шепотки. Их не слышно, но тетушка Матильда ощущает их физически, как привычное бремя…
Так и живет тетушка Матильда — хуже ли, спокойней ли, чем мы с вами?
Каждый вечер он надевает пеструю рубашку, и они с Тони отправляются на проспект.
Сегодня в городе душно, значит, должен быть дождь. Они стоят у остановки. За стеклами троллейбусов смятые лица. Возле кафе знакомая блядь ждет клиента.
— Ха-ха, тетушка Матильда, пополнел, педик, а ведь ты стареешь. Кисюля, как дела?
Из цикла «Запретная зона»
(1974 — 1976)
ПРЕЗЕНТ
Тем из вас, кто робок в любви
Случилось так, только собрался мой приятель жениться, как привез ему дядя по материнской линии из Лондона удивительный презерватив. Получив подарок, приятель невесте ничего не сказал, пошуршал целлофаном, сувенир разворачивая, а развернув — глазам своим не поверил. Долго проверял он презент нарастяг и на ощупь, смотрел на просвет и нюхал, а потом обзвонил нас, хвастаясь, и приглашал смотреть.
Я зашел к нему после работы. Не поздоровавшись толком, он увлек меня за лацкан к секретеру, щелкнул замочком:
— Вот он!
Презерватив и впрямь был баснословен.
Легчайшего веса и тонюсенький, прочности неимоверной, был он шелковист, безразмерен и маскировочно-телесного цвета. Но и это еще не все. В то время как наши отечественные изделия бесхитростны, словно воздушные шарики, зарубежный их собрат не имел вовсе крепежного ободка, видно рассчитан был обливать, как лайковая перчатка, и обладал секретом. Из пористой резины, легкой, мягкой, как бы дышащей, на конце его была присовокуплена к самому чулку еще и пятисантиметровая шишечка. На глаз ее было и не заметить, на ощупь, верно, не определить, так что был это не презерватив, а как бы иллюзия и мечта, не менее того.
— Ему сносу не будет, — заявил приятель с напором. Только тут я разглядел как ново выглядит и он сам, и его жилище. Повсюду в комнате были признаки будто сборов в дорогу. Справочники по сопромату, книги по вакуумным приборам, брошюра до технике безопасности и логарифмическая линейка — все было сринуто со стола, разбросано и валялось до углам. На столешнице оставался лишь толстый словарь Мюллера и глянцевая инструкция на четырех языках.
— Я перевел до середины, — сказал приятель негромко, — там написано, что это последнее слово. Там сказано, что он — абсолютно универсален, я дословно привожу.
И тон его, и лицо настораживали.
Был он очень трезв, бордовые жилки под глазами и на переносице исчезли вовсе, необычно и с вызовом свеж.
— Сегодня первая примерка, — пояснил он, уловив мой встревоженный взгляд, — в девятнадцать ноль-ноль…
Через неделю я застал его лежащим в мятых брюках прямо на скомканных простынях, всклокоченным, но блаженно довольным.
— Старик, — произнес он мечтательно, — ты не поверишь, я только теперь начал жить.
— У тебя была Лена? — спросил я осторожно, на всякий случай.
Леной звали его невесту. Он стал близок с ней в день выпускного бала в школе, и они были вместе все студенческие годы.
— Лена? — вскричал он, едва услышав мой вопрос, — кто такая Лена! — И он посмотрел на меня диковато. — Слушай, я его стираю.
— Кого? — переспросил я ошарашено.
— Презерватив. Милый мой, я стираю его в порошке «Лотос».
Он заломил пальцы и заговорил горячечно.
— Ты не представляешь, что это за вещь. Он сохнет в четверть часа, эластичности не теряет, не дубеет, не линяет, не липнет и полностью гарантирует.
— От чего? — спросил я тупо.
— Как — от чего? Не от ОРЗ, конечно. Милый, я ничего не боюсь, — закричал он вдруг и сделал неожиданную «березку». Он стоял на лопатках, выгнув торс, весь потный и красный, будто его душили. Ноги его в давно не стиранных носках выписывали кренделя по обоям, и на стене оставались неверные жирные полосы. Когда я выходил, он прокричал мне в спину:
— Если бы я не знал, что он фабричного производства, я сказал бы, что это индивидуальный пошив!
В подъезде я столкнулся с несказанно тощей девицей, на измалеванном лице которой прочел лишь презрение. Она вышла из лифта и позвонила в его дверь. Даже по тому, как двигала она ягодицами, было ясно, что есть в ее жизни нечто, что делает ее положение много устойчивее, чем у других женщин.
Еще через неделю я позвонил ему.
Он снял трубку и крикнул в нее хрипло:
— Ждите.
Я ждал. В трубке слышались отдаленные звуки борьбы. Наконец, его голос официально и вместе как-то влажно произнес:
— Слушаю.
— Юра, — позвал я его, — ты слышишь меня?
— Слышу, — произнес он отдаленно и как бы в задумчивости. — Я хорошо тебя слышу.
— Что с тобой?
— Я прекрасно слышу тебя, — повторил он невпопад, будто занимаясь еще чем-то.
Вдруг послышался треск и вскрик. Какое-то время в трубке были лишь далекие вздохи. Потом связь оборвалась.
Я сидел у немого аппарата и вспоминал его прежним. Он был тих и романтичен в общие наши годы, весь в юношеских прыщах от раннего созревания и очень честный. Бывало, на уроках он робко чертил в тетрадках зыбкие какие-то профили. Как-то учитель черчения, отложив рейсшину, заглянул через его плечо.
— И это теперь называется ортогональной проекцией? — только и спросил учитель.
Зачастую прогуливая уроки, мы бродили аллеями Нескучного сада. Как-нибудь поздним октябрем по палой листве. Он сокрушался:
— Отчего нам всегда хочется, а им — никогда…
Лена позвонила мне за полночь.
— Что с ним? — спросила она.
Я не мог не врать.
— Поверь, я не знаю.
— С ним что-то страшное. Мне в голову приходят дикие мысли. Может быть он болен, но не говорит. Может быть, он боится связать меня. Это возможно, ты же знаешь, какой он жутко благородный.
Я знал, конечно.
— Он прячется от меня. По телефону бубнит что-то несвязное. Приходить к себе запрещает, на работе взял отпуск за свой счет…
И она заплакала.
— Я не знаю что делать, я не знаю что предпринять. Я взяла билеты на «Лебединое озеро».
— Что?
— Во Дворец съездов. Ты же знаешь, он всегда так любил балет…
Балет, я думаю, он терпеть не мог. Но, видно, говорил ей обратное как-то, а она запомнила. Ведь то, во что им хочется верить, женщины схватывают прямо-таки на лету.
— Ты его друг, ты не можешь, не имеет права сидеть сложа руки. Ты должен, должен, должен…,- твердила она, продолжая горько плакать.
— Я пойду к нему, — пообещал я твердо, внезапно решившись. — Я отниму, проткну.
— Проткни, пожалуйста, — попросила она, жалобно всхлипывая. — То есть о чем ты?
Но я повесил трубку.
У его подъезда я долго стоял в раздумье — с чего начать? Можно было говорить о его здоровье, о его диссертации, о его женитьбе. Но с чего начать?
Кто-то тронул меня за рукав. Это была женщина средних лет, в очках, с хозяйственной сумкой, из которой выглядывали парниковые огурцы, и похожая на учительницу начальных классов: — Вы к нему? — зябким каким-то голосом тихонько осведомилась она. — Буду за вами.
Я взглянул на нее с негодованием и быстро вошел в подъезд. На лестнице, на подоконниках сидели женщины разных лет. Одна была даже с детской коляской. Две девицы разгадывали кроссворд в «Вечерней Москве». На его двери висела косо записка, написанная коряво и с дрожью: «Без вызова не входить».
Я долго ждал, пока мне открывали. Сперва доносилось из-за двери долгое надрывное кашель, шарканье, вздохи. Потом голос приятеля крикнул:
— Еще только без четверти два, перерыв еще, куда вы претесь!
Но я звонил настойчиво, дверь приоткрылась. Он подозрительно уставился на меня, не снимая цепочки. — Дружище, дружище, — вдруг повело в сторону его челюсть, а на глазах блеснули слезы. — Милый мой…
За мной дверь с силой захлопнулась, потому что кто-то бросился в квартиру следом, успев закинуть в щель пакет с отрезом какого-то материала, завернутого в фирменную бумагу универмага «Москва».
— Милый! — вздрагивал он, хлюпая носом, — ты не поверишь: они приводят подруг и сестер, они идут и днем и ночью. Что делать, я не знаю — что мне делать.
— Сядь, — попросил я его мягко.
На веревке, протянутой из угла в угол, болтался прищепленный презерватив. Приятель бессильно опустился на диван, безвольно свесив кисти рук. Он постарел, седина пробивалась в его висках, плечи то и дело вздрагивали от приступа глубокого кашля.
— Все еще можно поправить. Лена взяла билеты в балет, ты пойдешь с ней на «Лебединое озеро».
— Я не смогу, — тихо выдохнул он.
— Почему?
— Я не смогу, мне не в чем, у меня нет больше сил…
