— Мам, что же с ней теперь будет? — тревожился Андрей Он уже учился в третьем классе. Третьекласснику плакать не полагалось, и он, спрашивая, низко-низко наклонял голову над столом.
— Не знаю, не знаю, — я не старалась его утешить. Я на самом деле не знала, как поступят с кошкой. Издалека мы ничем не могли ей помочь. Единственное, что пришло нам в голову, — пообещать обидеться, если кошку выкинут на улицу. Так мы и написали.
А еще через месяц Борьку взяли к себе какие-то знакомые наших родственников. У них тоже была дочка, только звали ее Юлей. Андрей очень надеялся, что Юля не ездит верхом на кошках и что у ее куклы отечественные локоны.
Поездка принесла столько новых впечатлений, что Борькина судьба отодвинулась на второй план. Андрей тоже заговаривал о кошке все реже и реже.
С новой силой воспоминания о доме нахлынули к концу командировки. Чем меньше оставалось до отлета, тем больше тянуло домой и тем медленнее текли дни. Снились уральские зимы с метелями и сугробами по колено, весенние хрустально-звонкие ручьи, желтые чаши купав на майских лугах Стоило отчеркнуть день, лечь в постель и закрыть глаза, как сам собою выплывал из густых зарослей сирени наш небольшой трехподъездный дом с бабой Катей на крыльце и с нервным перелаем дворовых собак. Далеко-далеко от дома, в чужой стране, среди ночи, под зудение комаров и кондиционеров, я, казалось, кожей пальцев ощущала шершавость и тепло знакомых книжных обложек, порой изрядно потрепанных и не раз подклеенных. С портретов, прижатых к книгам, смотрели Чехов и Чайковский. Они у нас всегда стояли рядом, вместе, как мы их купили когда-то в Ялте, в Доме-музее писателя. За стеной нудно пела дрель — сосед был мастер на все руки. Мастерил ли он и сейчас? А с высокого подлокотника кресла не сводила с нас глаз наша лохматая и величавая Борька. Сидела она основательно и уютно, иногда подремывала, но чаще следила за нами, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. В такие часы она походила на старую и строгую свекровь, которая давно свое отработала, ни во что не вмешивалась, но все видела: кто что делает и что делает не так, как ей хотелось бы. И это безголосое лохматое существо виделось издалека частичкой нашего дома, и казалось странным, что вот мы вернемся, а она не ткнется преданно в ноги, помахивая хвостом.
Возвращение, как любое другое после долгого отсутствия, было шумным. После суеты и неразберихи аэропортов, после деклараций и таможенных досмотров нам хотелось одного: приняв душ, прийти в себя. Но нас гладили, хлопали, тискали и, словно волейбольные мячи, передавали дальше. Кто-то звал в гости к себе, кто-то напрашивался к нам — посидеть наедине. До кошки ли было.
И только через несколько дней, когда наши постояльцы вместе с дочерью навестили нас, Андрей не выдержал:
— Дядя Женя, а где Борька?
— Какой Борька?
— Кошка. Вы кому ее отдали?
— А-а, — наконец понял тот. — Ты хоть пройти дай. Дядя к тебе в гости пришел, а ты ему про кошку. На вот тебе Дашу, поиграйся с ней, а мы посидим с папой.
— Дашка Дашкой, а кошка кошкой, — терпеливо наступал Андрей.
— Нет больше твоей Борьки, Андрей. Не хотел я тебя огорчать.
— Почему нет?
— Сдохла потому что.
Гость так широко и безмятежно улыбался, что Андрей ему, конечно, не поверил.
— Я вполне серьезно говорю.
— Будет тебе, не дразни мальца, — заступился папа за сына.
— Да нет вашей кошки, я вам правду говорю. То ли отравилась она, не помню; Спрошу у напарника, если интересно. Я ему ее сплавил. Ну что ты, расстроился, что ли? — Андрей насупился и хотел пройти в комнату. Дядя взял его за чуб и, пытаясь заглянуть в глаза, поерошил. — Ну, ну, не раскисай. Хочешь, я тебе сиамского кота подарю? Да и не мальчишеское дело — кошки. Собаки — другой форс. Проси щенка у отца. А то давай я его попрошу.
— Спасибо, не надо, — Андрей с неудовольствием отвел дядину руку и ушел к себе. Дверь невежливо захлопнулась перед самым носом Даши.
VI
Прошел год. Другой кошки мы не завели. У Андрея рос маленький братишка, который только начинал ползать, и, конечно, кошка в доме была ни к чему. Да и Андрей уверял, что другой Борьки такой нет и не будет. Я с ним не спорила.
Но однажды дождливым осенним вечером он влетел в квартиру с победным криком:
— Ура-а! Борька жива!
— С чего ты взял? — не поверила я.
— Дашка сказала! Она в гости поехала к тем, кому ее отдавали, и там увидела.
— Кто?
— Дашка — Борьку.
— А может, это не она? Зачем бы дяде Жене обманывать нас?
— Она это, мам. Юля не хотела кошку отдавать, и они упросили дядю Женю соврать. Вот он и соврал.
— Ты это не выдумал?
— Нет, дядя Женя сам сказал. Дашка его выдала. Он так и назвал ее — предательница! Ему некуда было деться, вот он правду и выложил.
— Что же теперь делать?
— Как что? Поедем и заберем.
— Они ведь могут и не отдать?
— Но кошка же наша!
— Наверно, ей неплохо там жилось, если жалели возвращать. Да и девочка младше тебя, привыкла к Борьке. И Борька уже нас не узнает. Кошка же не человек, сам подумай. Она три года нас не видела.
— Мам, она узнает нас, вот увидишь. Или снова привыкнет. Это же несправедливо: взяли и зажулили.
— Ну и слово ты нашел!
— Зажулили, конечно. А дядя Женя не дает их адреса. Я бы уже сегодня съездил.
— Зачем ехать тебе? Попросим дядю Женю. Его же друзья, не наши.
Но дядя Женя только рукой махнул, пожалуй, даже несколько презрительно: сколько шуму из-за кошки. Неожиданно сторону Андрея взял отец.
— Знаешь, Женя, — огорошил он родственника, — зря ты так. Придется кошку вернуть. И, кстати, не такие уж это глупые существа. Я где-то читал, что их можно, как собак, обучить многим премудростям. А кошка Данте, говорят, даже держала горящую свечу, когда он писал стихи. Вот мы с тобой не услышим подземные толчки, а кошка услышит.
— Рассказывай сказки, — хохотнул гость.
— Ничего не сказки, — заступился теперь уже сын за отца. — Это все сейсмологи знают.
— Чего?
— Да, да, вы почитайте «Знание — сила» или «Наука и жизнь».
— Ну вот, двое на одного. Добро бы коня делили, а то кошку.
— Давай так, Женя, кошачий вопрос решаем в нашу пользу. По справедливости.
Борьку привезли в воскресенье. Торжественно, на такси, а не трамваем, как стыдливо когда-то поступила я. Ну да, тогда это был всего-навсего кот в мешке. А теперь на нее предъявили права две семьи.
Андрей с сияющими глазами внес кошку в квартиру и спустил на пол.
— Ну, ну, добро пожаловать, — сказала я. Борька посмотрела на меня и спокойно двинулась осматривать квартиру. — Юля плакала?
— Еще как, — в голосе сплетались огорчение и радость.
— Значит, одержал победу?
— Мам, мы ведь все по справедливости сделали. Кошка ведь наша. Я же не виноват.
— Я тебя не виню. А девочку жалко. Справедливым быть хорошо, но можно еще и добрым.
— Пусть не обманывают.
— Хорошо, хорошо, — согласилась я. — Что теперь спорить. Дело сделано. Справедливость восстановлена. Иди, корми себя и кошку.
— Я Юле котенка обещал, — оправдывался сын.
— Обещал — сдержи слово. Разогрей ужин с папой. Я поставлю Антошке термометр. Снова температура высокая…
Странная это была ночь.
За окном спал уставший, словно онемевший город. Лишь за рекой ухал бессонный завод.
Андрей с отцом сладко посапывали во сне. На потолке белела полоса света — фонарь во дворе подглядывал за жизнью нашего дома. В углу комнаты тускло горел ночник.
А я с больным ребенком до утра прошагала по квартире. И вместе со мною до утра ходила Борька. Она вплеталась в мои шаги так, что я порой спотыкалась об нее и едва удерживалась на ногах. Хвост она неотрывно держала прижатым к моей ноге. Наш маршрут — двадцать семь шагов — пролегал от балкона в комнате через коридор до окна на кухне. Дойдя до конца пути, я поворачивала назад и за мною — кошка. Иногда я задерживала шаг у стены. Тогда поворачивала назад Борька и, помахивая хвостом, ожидала меня. Не знаю, сколько километров мы за ночь с ней намотали. У меня слипались глаза и ныли ноги. Часам к четырем утра начало пошатывать Борьку. Хвост ее нет-нет да и соскальзывал с моей ноги. Покачивая малыша, я опускалась отдохнуть на краешек кровати. Кошка садилась на полу мордашкой ко мне. Глаза — огромные и зеленые — не мигая смотрели на меня. Жутковато было видеть в полутьме эти два тревожных огонька: они били в мои глаза и спрашивали, почему остановилась.
«Ах ты, моя маленькая женщина в белых гольфах! Лохмачка, моя лохмачка! — улыбалась я ей. — Да неужели же ты узнала меня после трех лет? Что заставляет тебя ходить за мной от стены до стены? Два родных человечка спят и не проснулись ни разу. А ты, глупое создание, меряешь со мной квартиру…»
«Глупое? Может быть, — словно соглашалась она. — Разве это так уж важно сейчас?» Она валилась на бок, вытягивала все четыре лапы в белых гольфах и прикрывала глаза.
