— Заткнись ты, к чертовой матери, — сказал Мэтью. Его щеки вздулись дрожащими холмиками. На миг мне почудилось, что он сейчас расплачется. — Боже, что за поганая жизнь.
Мы поужинали на крыльце под мягким теплым ветерком. Мы ели бефстроганов, приготовленный Мэтью из полуфабриката, и пили из кофейных кружек холодный джин, поскольку Боб заявил, что строганчик без джина — это как свадьба без драки.
— Алан, — сказал Мэтью.
— Да, — отозвался я. — Что?
— Те дедовы деньги, твоя доля. Они еще у тебя или уже просвистел?
Я сказал, что до сих пор не притронулся к ним — они лежат в банке. Услышав это, он приободрился.
— Сколько там, тысяч двадцать?
— Да. — На самом деле их было почти сорок, но я не видел нужды поправлять брата.
— Прекрасно, потому что я хотел с тобой кое о чем поговорить.
— О чем именно?
Слабый ветер шелестел листьями, еще оставшимися на ветках. На гребне холма, в последних закатных лучах, кувыркалась стайка летучих мышей.
— Вот о чем, — сказал он. — Сосредоточься. Как по-твоему, сколько на свете придурков вроде нас, вроде меня? Хотя бы примерно.
— Что значит «вроде нас»?
— Я говорю о мужиках, у которых не выгорело с браком, которые работают в таких местах, что хоть вешайся с тоски. Обо всех, где бы они ни жили — в Шарлотте, Бостоне, Чаттануге. Которые сидят и смотрят, как зарастают лужайки у них перед домом. Которые обломались по всем статьям и не видят впереди ничего хорошего. Сколько, по-твоему, таких обормотов?
— Это трудно оценить, Мэтью.
— А по-моему, миллионов двадцать, если не больше. Чего хотят эти полудохлые недотепы? Им много не надо. Они хотят одного: поступить, как я, слинять куда-нибудь подальше от всего этого дерьма, вот чего они хотят.
Продолжая развивать свою мысль, он нарисовал мне картину, которая виделась ему в мечтах: эта самая гора, нашинкованная на крошечные участки, на каждом участке стоит по домику, а в каждом домике живет одинокий человек. Он собирался создать вебсайт, разместить рекламу на обороте мужских журналов. Не далее как следующей весной эти страдальцы начнут стекаться сюда сотнями, чтобы жить в целительном лесном уединении, почитая Мэтью как своего некоронованного владыку. Это будет свободный и счастливый край, уголок, где радости жизни, позабытые с детской поры, снова вернутся ко всем и каждому. Он устроит здесь стрельбище и проложит трассы для снегоходов. Вероятно, даже откроет на вершине бар, где летом можно будет посмотреть кино или послушать заезжих музыкантов.
— Я серьезно, — сказал он. — Дело уже на мази. Я кое-кого подключил. Поделился этой идейкой с Рэем Броутоном, он был в экстазе. С Броутоном, и с Тимом Хейзом, и с Эдом Литлом. Они все в восторге. Все дают по пятьдесят.
— По пятьдесят чего? — спросил я.
Он посмотрел на меня, как на идиота.
— Они уже выслали чеки. Но я вот что скажу: я еще могу тебя взять, даже с твоими двадцатью. Если внесешь эти двадцать, я включу тебя на равных паях с остальными.
— Не могу.
— Брось. Ты не потеряешь ни цента, Алан. Я за все отвечаю.
— Послушай, Мэтью. У меня нет акций, нет пенсионных отчислений. Если моя практика накроется, эти двадцать тысяч будут единственным барьером между мной и продуктовыми талонами.
Мэтью поднял руку с прямыми растопыренными пальцами.
— Можешь помолчать секунду и дать мне сказать? Спасибо. Ты не понимаешь одного, Алан: я делаю на этом деньги. Я беру землю и немного денег, а потом превращаю их в целую прорву денег. Вот что я делаю, а я очень, очень хорошо умею это делать. Я не собираюсь терять твои деньги, Алан. Наоборот, благодаря мне ты, скорее всего, станешь очень богатым человеком. И вообще, если бы не этот долбаный кретин Окинклосс, я бы к тебе не обратился, но куда теперь денешься. Все, чего я прошу, — это просто занять у тебя твои двадцать штук на пару месяцев, а взамен ты получаешь шанс кардинально изменить всю свою жизнь.
— Не могу, — сказал я.
Он глубоко вдохнул, раздув ноздри.
— Черт тебя подери, Алан, а сколько можешь? Десять? За полный пай? Десять ты можешь вложить?
— Извини, но…
— Пять? Три? Две тысячи? Как насчет восьми сотен или, к примеру, двух? На две ты можешь подняться или это тебя разорит?
— Две сотни будет в самый раз, — ответил я. — Считай, что за эти деньги я твой.
— Да не препирайтесь вы попусту, — сказал Боб. — Какой смысл цапаться из-за того, чего не произойдет даже через миллион лет?
— Ну нет, еще как произойдет, — сказал Мэтью. — И я был бы тебе очень признателен, если бы ты не лез туда, где ни шиша не смыслишь.
— Перво-наперво, есть закон насчет участков по пятьдесят…
Мэтью отмахнулся от него, как от комара.
— Не имеет значения. Ты подаешь протест, только и всего. Платишь несколько долларов, назначается слушание — и дело в шляпе. Округу позарез нужно строительство. Он загибается от нехватки налогов. Все пройдет легко, как орех в гусиную глотку. Это не мои слова, а одного парня из аппарата.
Боб поразмыслил над этим.
— Все равно не получится.
— Брось каркать, Боб, — сказал Мэтью. — Ты тоже внакладе не останешься. Кто, по-твоему, будет строить домики? Ты нагребешь столько денег, что не сможешь придумать, куда их девать.
Боб покачал головой.
— Не получится, — повторил он.
— По этой части ты не эксперт, Боб, — сказал Мэтью. — Все уже получается. Колесики крутятся. Мяч в игре.
Боб ненадолго умолк.
— Ну, во-первых, — сказал он погодя, — если тут появятся все эти люди, возникнет серьезная опасность пожара.
Мэтью презрительно хмыкнул.
— Что, молния? Неисправные печки? Чушь собачья.
— И это тоже, — сказал Боб. — Но я имел в виду, что если ты натащишь сюда беспризорных разъебаев со всего континента, мне, пожалуй, придется взять канистру с бензином и поджечь все их дома по порядку.
— Не придуривайся, — сказал Мэтью.
Смех Боба откликнулся эхом из его кофейной кружки.
— Ты ведь ничего обо мне не знаешь, Мэтью. Ты не знаешь, на что я способен.
— Я объясню, на что я способен, — сказал Мэтью. — Я расшибу тебе башку, а потом посажу тебя за решетку, и когда ты оттуда выйдешь, ты уже будешь носить подгузники. Нравится тебе такой план?
Боб допил свой джин. Потом пару раз лизнул тарелку, поставил ее на крыльцо и припечатал Мэтью жесткой улыбкой.
— Ты знаешь такого Джей Ти Данлапа?
— С бензозаправки, что ли? Это который с бельмом?
Улыбка Боба была по-прежнему безупречна.
— Его самого. Иди спроси Джей Ти Данлапа, что произошло между его братом и Бобом Брауном. Он расскажет кое-что интересное — то, что тебе не мешало бы знать, прежде чем ходить тут и сыпать угрозами.
Хотя Мэтью обожает подначивать других, сам он никогда не был склонен к насилию. Мой брат чувствует себя уверенно лишь в тех соревнованиях, где твердо рассчитывает победить, а бестолковщина физической схватки мешает ему оценить уровень разумного риска. Я видел, как в школьные годы Мэтью удирал от мальчишек, которых мог бы порвать на мелкие клочки, — он и тогда предпочитал позор драке с сомнительным исходом.
Мэтью пожевал нижнюю губу и кинул на Боба задумчивый взгляд из-под полуприкрытых век. Потом встал и швырнул свою тарелку в стену дома. Она разлетелась вдребезги прямо под фонариком, освещающим крыльцо. Некоторое время он стоял без движения и смотрел, как медленно сползает на пол жидкий ком лапши, сдобренной белым соусом. Затем ушел внутрь, хлопнув дверью с такой силой, что у меня загудело в кишках.
Боб прищелкнул языком и сказал, что пора на боковую. Он встал и протянул мне руку. Я слегка помедлил, прежде чем ее пожать.
— Так я разбужу вас еще затемно, — сказал Боб. — И если мистер Сердитый Медведь будет не в настроении охотиться, что поделаешь — пойдем без него. Бонсуар! — Он поправил кепку, подмигнул мне и исчез в ночи.
Единственным предметом меблировки в хижине Мэтью был матрас без простынь, который он расстелил посреди гостиной. Когда я вошел, мой брат не шелохнулся. Я угнездился в теплой нише между его коленями и выброшенными вперед руками и заснул крепким безмятежным сном.
Перед рассветом раздался скрип двери.
— Хватит дрыхнуть, джентльмены, — сказал Боб, хлопая в ладоши. — Ну-ка, подъем!
Он протопал к плите, зажег фонарь и вскипятил воду для кофе. Я встал и оделся. Воздух в хижине был плотным от холода.
Мэтью не шевелился. Я покачал его ногой за плечо.
— Отвали, — сказал Мэтью.
— Ну и ладно, — жизнерадостно сказал Боб. — Наш толстячок хочет баиньки. Оставь его, Алан.
Я снова толкнул брата. Мэтью резко, хрипло вздохнул и поднялся с треском с постельных принадлежностей, глухо стукнув коленями об пол. Он надел камуфляжный комбинезон, парку и охотничий жилет сложной конструкции с уймой кармашков на молнии и гофрами патронташа поперек груди. Потом Мэтью перенес ружья из своего пикапа в старенький белый фордик Боба, стоявший перед домом с алюминиевой лодчонкой на прицепе. Мы залезли в машину и покатили с холма вниз. Я сидел, зажатый между Бобом и братом. Мэтью прислонился головой к окну в потеках росы и дремал или притворялся, что дремлет. Боб был полон энтузиазма. Вчерашняя размолвка, казалось, не оставила у него в памяти никакого следа. Он тараторил без умолку, с маниакальной быстротой меняя темы в широчайшем диапазоне, от доисторических двадцатиметровых акул, якобы обитающих в Марианской впадине, до своих бесед со знакомым кришнаитом, утверждающим, что бедные афроамериканцы были в прежней жизни богатыми белыми рабовладельцами.
