— А чего Сидиром не появляется? — поинтересовался Саша у Борьки. — На дело то он придёт?
За фанатичную любовь к электронике Романа в компании прозвали Сидиромом, удачно соединив в одно слово его фамилию и имя.
— Что–то у него там дома, не знаю… — цыкнул слюной Борзый. — Отзвонился мне поутрянке, сказал, что всё будет чики–чики, как договаривались. Ты только этого не бери, — он мотнул головой в сторону Скучина и сморщил нос. Их шкафчики стояли по соседству.
Скучин заглянул Саше в глаза.
— Да ладно тебе, Боб, пусть… На атасе постоит.
Команда Иноходца сегодня вечером собиралась «пощупать» вконец обнаглевших торговцев спайсами.
* * *
От протестного движения малоохтинские откололись. В ночь на пятое декабря прошлого года, сразу после разгона несанкционированной акции движения «Русские» и ареста их лидеров, Иноходец, Борзый, Сидиром и ещё трое их одноклассников помчались в Москву. Ехали — радовались: революция! вернём народу власть!; кричали, как в семнадцатом: «Даёшь!», а потолкались на Чистопрудном бульваре, послушали выступления лидеров и, не дожидаясь окончания действа, вернулись домой. На трибуне — буржуи, те же самые, что в девяностые страну разваливали… Пацаны, вроде, сначала зажглись — вокруг людское море, все возбуждены, — но Саша, походивший в своё время с дедом на антиельцинские митинги, нутром почувствовал фальшь массовки и махнул рукой в сторону вокзала: «Отчаливаем!».
Назад ехали как побитые собаки. В школе, правда, обошлось. Растерялся тогда учительский коллектив. Не знали, откуда ветер завтра подует.
— Нет, — сказал парням Саша, — нас дурят. За кого драться? За бывших ельцинских министров, клоунесс из шоу–бизнеса? Или, может, за проворовавшегося выпускника Йельского университета?
Будем наводить порядок у себя дома. Мало не покажется!
* * *
За торговцами спайсами ребята следили давно. План операции разработал Саша. Рома Сидихин играл главную роль в сценарии. Как самый безобидный на вид, он должен был делать «контрольную закупку» курительной смеси. Ну, кто будет всерьёз опасаться тощего задумчивого очкарика? Ботаник, он и есть ботаник. Разве же догадаешься, глядя на недокормленного «студента», что тот ломает кулаком двухдюймовую сосновую доску. Саша страховал Сидирома с улицы. Борзый гулял внизу, по переходу, протянувшемуся под Заневской площадью. Скучин стоял на стрёме у входа в метро, где дежурят полицейские.
Погодка в тот день удалась на славу. На небе — ни облачка, едва заметный ветерок шелестел страницами «жёлтой» газеты на лотке у входа в книжный магазин. Вереницей, отфыркиваясь, ползли по площади поливальные машины. Из их серебристых струй рождалась радуга.
Сидиром шёл первым. Он шаркающей стариковской походкой спустился в подземку. Сутулится, глаза опустил долу. Сразу видно — «кумарит» человека. Перед пуском в подземный переход он поднял голову и оглянулся по сторонам. Следом, стараясь не потерять из виду капюшон его ветровки, на довольно почтительном расстоянии следовал Саша. Он не спешил, довольно щурился на солнце, небрежно помахивал полиэтиленовым пакетом с ярко–красной эмблемой «Юлмарт». Рабочий охтинский паренёк, решивший в свой законный выходной прошвырнуться по городу.
На третьей ступеньке сверху Сидиром на секунду остановился и о чём–то спросил покуривающего на лестнице чернявого парня лет тридцати с колючими глазами. Тот, не оборачиваясь, ответил.
Спустившись, Сидиром огляделся и тут же направился к галантерейному киоску. Девушка–продавщица, мгновенно пересчитав деньги, нырнула под прилавок и сразу протянула ему розовый полиэтиленовый пакетик–маечку.
Сидиром улыбнулся продавщице. От его людоедской улыбочки у незнакомых с ним по коже пробегал мороз. Девушка изменилась в лице и попятилась вглубь киоска. Но уже было поздно — поздняк метаться, говорил в таких случаях Борзый, — скрутив на горле продавщицы ворот блузки, Сидиром подтянул её к самому окошечку и, продолжая скалиться, что–то шепнул. Девушка быстро–быстро закивала и потянулась к задвижке двери. Глаза продавщицы побелели, в лице ни кровинки. Пара шагов — и Сидиром внутри павильона. Девушка дрожащими руками протянула ему тёмно–синюю коробку из–под обуви. На крышке изображён английский национальный флаг. Сбоку, белым — «Reebok». Сидиром забрал коробку и, оттолкнув торговку, вышел из павильона. Продавщица тут же захлопнула дверь и закрылась изнутри.
Коробка была полна разноцветных пакетиков с изображением широко открытого глаза. Сидиром не спеша направился к выходу на проспект, один за другим вскрывая упаковки. Юноша выпрямился, походка сделалась упругой, летящей. Широкими жестами сеятеля он стал разбрасывать отраву по сторонам, под ноги спешащим к метро пассажирам:
— Кому спайс? А ну, кому курнуть?
Люди от Ромки шарахались.
Метнувшегося наперерез Сидирому парня в дешёвом спортивном костюме Борзый встретил головой в лицо, охранник медленно сполз по сырой стене перехода.
Любитель покурить на свежем воздухе закувыркался по ступеням после Сашиной мастерски проведённой подсечки. Занесённая для удара нога опустилась. Достаточно.
По переходу тяжело затопали армейскими ботинками два полицейских. В руках — дубинки, один на бегу включил рацию.
Борзый помчался к выходу, крича на весь переход:
— Скунс, твою мать, урою козла!
Сидиром, дожидался полицейских и, продолжая улыбаться, швырнул им в лицо пригоршню курительной смеси. Пока те чихали и протирали запорошенные глаза, он успел выскочить наверх.
Саша, пропустив пацанов вперёд, чуть помедлил, давая им возможность оторваться от преследования. Те прыснули в разные стороны. Теперь полицейские гнались только за Сашей. Да разве ж за ним угонишься.
Пересечь Новочеркасский, а там — Стаханова, дворы. Санька Енохов здесь вырос, знает каждый закоулочек. Полицейские безнадёжно от него отстали.
«Надо бегать по утрам трусцой, а не пиво на халяву пить», — рассмеялся Саша на бегу.
Он уже на той стороне, считай, ушёл. И тут вдруг справа отчаянно вскрикнула гуляющая с ребёнком по тротуару женщина. Девочка лет четырёх с крупным розовым бантом в кудряшках вырвала из маминой руки ладошку и выскочила на дорогу, пытаясь поймать унесённый порывом ветра воздушный шарик.
Время для Саши остановилось.
Девчушка, звонко смеясь, медленно–медленно наклонилась над оранжевым шариком, ярким пятном выделяющимся на асфальте в паре метрах от тротуара. Удивительно красиво: солнечный свет пронизывает льняные волосёнки малышки, красный шарик, розовые банты, перламутровый кабриолет, летящий по проспекту.
Шарик, как живой, отпрыгнул дальше, на дорогу.
Девочка, смешно переступая ножками в оранжевых сандалиях, побежала за ним. На ней белые гольфы. Мамаша бросилась за ней следом.
Саша на автомате, как в поединке, гигантскими прыжками выскочил на проезжую часть и остановился лицом к летящему по проспекту потоку автомобилей. Глаза его сузились, ладонь поднялась к обожжённому виску.
Протяжные гудки.
Визг тормозов.
Мат водителей.
Незадачливая мамаша подхватила дочурку на руки и унесла с дороги. Девочка растерянно оглянулась на шарик.
Рядом с Сашей затормозил ДПСовский фордик. С той стороны, воспользовавшись остановкой движения, бежали запыхавшиеся полицейские…
В отделении Саша просидел до позднего вечера. То и дело хлопала входная дверь, в «обезьянник» заводили задержанных: каких–то расхристанных баб, бомжей; таскали их по одному в дежурную часть, сажали обратно в загородку. Бабы выпрашивали у полицейских сигареты, мужики матерились сиплыми пропитыми голосами. Саше казалось, что он на всю жизнь пропитался запахом немытых тел и дезинфекции. Когда всех рассортировали, к решётке подошёл дежурный, пожилой худощавый майор, постоял, задумчиво покачиваясь с пятки на носок, поглядел на пригорюнившегося парня с обожжённой мордой, смачно потянулся, хрустнув суставами.
— Выгоняй и этого, нахрен! — приказал мордастому флегматичному сержанту.
Тот отомкнул лязгнувшую решётчатую дверцу, мотнул головой:
— Выходи.
Саше вернули паспорт, мобильный, ключи и мелочь.
— Александр Игоревич, распишитесь, что вы предупреждены о совершении административного правонарушения, — предложил дежурный.
Он склонился к протоколу и процитировал: «…мусорил в подземном переходе».
— Мусорил?
Сержант хмыкнул.
— Мусорил, — признался Саша. — Виноват, больше не повторится.
Майор, собрав морщины на лбу, поднял глаза на парня. Видно было, что немолодой офицер смертельно устал от суточного дежурства, от своей проклятой работы. Его мучила язва. Хотелось на пенсию.
— А что у тебя с лицом, парень? — дежурный перешёл на «ты».
