– Послушай. Ты как, долго сможешь терпеть буратину?
– То есть?
– Ну, если я буду рядом? Неделю сможешь?
– Легко.
– А две?
– Без проблем. Чего это вопросы у тебя такие странные?
– Действительно твои деньги?
– Я же сказал.
– И можешь их потратить?
– А зачем деньги, если не тратить?
– Давай съездим к морю, а?
Он немного подумал. А чего бы, собственно, и нет? В Москве его ничего не держало. Спросил:
– Морей много, ты куда хочешь?
– В Геленджик, – ответила она без запинки.
– Была там, что ли?
– Я на море вообще не была.
– Сейчас же просто.
– Не получалось.
– Ну и что – название красивое, вроде Звенигорода?
– Ага, – засмеялась она и объяснила: – Туда подружка ездила.
Тимур согласился:
– Ладно, Геленджик так Геленджик.
– Правда поедем?
– Договорились же.
– А когда?
– Одно дело надо сделать. К другу съездить. Болеет.
– А чего с ним?
– Плохо с ним.
– А ты возьми меня с собой.
– Зачем?
– Я же медсестра. Хреновая, но все же. Мало ли… Вдруг пригожусь.
* * *
У Лешки Каравайкина он не был уже недели две. Перезванивались часто, а вот ездить – не ездил. Тяжело, когда друг болен, а помочь нельзя. Жене Глашке денег дал, месяца на два им хватит, потом даст еще. Врач был свой, бабки не брал, но, к сожалению, и не обнадеживал. Лешку обездвижило на левую сторону, по квартире передвигался, но не более того. Тимур ездил бы и почаще, хоть в шахматишки сыграть – но мешала Глашкина с трудом скрываемая неприязнь. В болезни мужа она видела и Тимурову вину – мол, пили когда-то вместе, вот мужика и заклинило. Хотя пили давно и не так уж много, и, скорей всего, отложенно сказалось давнее тяжелейшее сотрясение мозга: дня три тогда был без сознания. Оклемался вроде, все устаканилось, но врач сказал, что такие вещи даром проходят редко: сосудики в мозгу смещаются, а долгое время спустя какой-нибудь ослабленный лопается, и вот вам результат. Но на Глашку Тимур не обижался: ведь в главном она была неоспоримо права. Четверть века дружили, шли по жизни локоть к локтю, вроде бы все общее – но теперь он мужик в порядке, вон девки клеятся на Арбате, а Лешка даже в туалет ходит по стенке. Эту свою вину Тимур чувствовал без всякой Глашки. И теперь, уже на улице, подумал, что не надо было девчонку с собой брать: Лешка-то поймет все правильно, а вот Глашка легко может завестись. Перерешать он не любил, но тут, пожалуй, надо перерешить.
Пока он думал, как бы это сделать поестественней, вышли на бульвар, и девчонка остановилась у свободной лавочки. Лицо у нее было хмурое.
– Чего? – спросил Тимур.
– Давай посидим чуть-чуть.
Сели. Она сказала раздраженно:
– Слушай, Тимоха, чего ты все темнишь?
– В каком смысле – темню?
– Откуда у тебя деньги?
– Сама же сказала: если бы была тысяча. Вот я и достал с запасом.
– Я думала про рубли.
– Мне-то откуда знать, чего ты думала. Надо было сказать.
– Ты дурачка не строй. Откуда баксы?
Тимур примиряющее улыбнулся:
– Ну, какая тебе разница?
– Такая разница, что тебя посадят. А передачи тебе носить я не нанималась.
– Ну, не носи.
Она разозлилась:
– А кто будет носить? Кому ты нужен, придурок?
Тимур согласился:
– Вот это точно – никому. Никому я на хрен не нужен.
– Деньги украл?
Он ответил честно:
– Воровство не по моей части. Просто долг получил.
– Ну кто ты все же?
– Мы же выяснили: дурак.
Девчонка разозлилась еще больше:
– Пошел к черту! Чем ты занимаешься?
И опять он сказал чистую правду:
– Живу.
– Все живут. Но ведь зачем-то живут, планы какие-то.
Он мягко возразил:
– Значит, им нужны планы. А у меня планов нет.
– Но ведь ты мужик. Чего-то хочешь, так?
Он виновато вздохнул и улыбнулся:
– У меня желания короткие. Жарко – пива хочу. Иногда бабу. Нет денег – деньги хочу, ровно столько, чтобы о них не думать. Сейчас вот хочу с тобой на море. Ну, нет у меня планов на будущее. Все, как есть, полностью устраивает. Вот скажи: чего мне еще желать? Карьеру делать? А зачем? Да и стар я для карьеры. У тебя, например, какие планы?
– Чего ты сравниваешь? Я девка, зачем мне планы? Пока и так интересно. Года через три в медицинский пойду, медсестрам льгота. Может, ребенка рожу.
– От кого?
– От кого угодно. Хоть от тебя. Лишь бы мужик был здоровый, ни СПИДа, ни гепатита. И не алкаш – а то еще родится какой-нибудь даун.
Это походило на выяснение отношений, а чего Тимур не любил, так это выяснять отношения.
– Вот видишь, – сказал он примирительно, – у тебя планы есть, а у меня нет. Твои планы впереди, мои позади. Что хотел, вышло. А не вышло, и хрен с ним. Вот так, как сейчас, мне хорошо, ничего другого не надо. Считай, пенсионер. Зачем пенсионеру планы?
– А пенсионер, – буркнула Буратина, – так сиди дома. И не фига молоденьких девчонок трахать.
Но настоящей злости в голосе уже не было, просто женская привычка оставлять последнее слово за собой.
* * *
– Плохи мои дела, – это была первая фраза Лешки Каравайкина, когда Тимур вошел. Что дела у Лешки плохи, Тимур, конечно, знал – но чтобы до такой степени… Леха лежал на спине, а над кроватью, от стены к шкафу, была прилажена железная труба, и к ней крепились ремни с ручками, как в троллейбусе. Если надо было приподняться или повернуться, Леха хватался за эти ручки левой рукой: правая уже не держала. И говорил он тихо, с усилием.
– Да ладно, старик, – возразил Тимур, – болезнь – штука такая: то ухудшение, то улучшение…
– Брось, – почти шепотом оборвал друг, – мы же не бабы. Сколько-то протяну, и слава Богу. Сам понимаешь: сейчас для меня страшна не смерть, а слишком долгая оттяжка.
– Боли нет? – спросил Тимур: он хотел отвлечь Лешку от горьких мыслей, но вопроса умней не придумал, и отвлечь не удалось.
– В меру, – ответил тот и вернулся к своему: – Чего там, наша с тобой жизнь все равно кончилась. А новая… Я вот телек смотрю, радио слушаю… Знаешь – не о чем жалеть. Деньги, карьеры, возня. Ну их на хрен!
– Может, лекарства какие поискать?
И эта фраза была глупая, какие тут лекарства! Но больных полагается морально поддерживать, вот Тимур и попытался.
Леха слабо отмахнулся – шевельнул кистью левой руки, подвижной, но тоже вялой.
– Тут ко мне врач ходит, толковый, из госпиталя, сказал, что полгода гарантирует, да и год, наверное, протяну. Хотя, я так мыслю, чем скорее, тем лучше. У меня к тебе вот какая просьба. Когда оно случится, попроси мужиков подсуетиться, чтоб на Глашку все не свалилось, она и так на грани. Отец с матерью на Востряковском лежат, там еще место есть, ну, это Глашка знает. Дуростей всяких не надо, венков и прочего. Лишь бы водки хватило, – он улыбнулся, чуть растянув губы, – ну, это вы и без меня сообразите.
– Да будет тебе, – пристыдил Тимур, – ты живой и думай о живом.
– О живом я тоже думаю, – согласился Лешка, – я тебя за этим и позвал. Есть у нас с тобой обязательство, ну, ты помнишь. Теперь гляди: нас тогда было четверо, сейчас двое, ты да я. Значит, нам решать. Так вот я тебя от всего этого освобождаю. Ну его на хрен! Двадцать лет прошло. Срок давности десять лет, а тут – двадцать. Забудь и живи. Понял?
– Уверен? – с сомнением спросил Тимур.
– Уверен, – ответил Леха, – на хрена тебе заморачиваться? Бог прощал и нам велел. Пусть все живут. Все равно, кто раньше, кто позже…
Это было неожиданно: прежде в их кругу не было принято ни прощать, ни поминать Бога. Хотя кто знает, что происходит с человеком у последней грани.
– Ясно, – кивнул Тимур.
Он посидел у кровати еще минут двадцать, поговорили, посмеялись даже. К грустным темам не возвращались.
Когда уходили, Буратина с Глашкой обнялись, что было странно: ни в той, ни в другой Тимур прежде не замечал сентиментальности. Быстро сошлись.
На улице девчонка сказала:
– До чего же она хороший человек! И ничего нельзя сделать?
Он вздохнул:
– Чего тут сделаешь! У него контузия была, вроде вылечился. А два года назад… Кого только к нему не возили, даже академиков двух. Гомеопаты, экстрасенсы. Никакого результата. Говорят, вопрос лишь во времени.
– Ну, и что? Вот так лежит и ждет смерти?
– Все мы ждем смерти, – сказал Тимур и повторил Лехины слова: – Кто раньше, кто позже.
У него было время понять, что в уже недалеком будущем Лешку придется хоронить, понять и смириться с этим. Все равно было тяжко: ведь последний из тех друзей, которых уже не заменить, самый последний. Хотя, если точно, последним останется он сам, и его хоронить будет некому. То есть кто-то, конечно, найдется, на худой конец и военкомат похоронит, если к тому времени военкоматы останутся, но военкомат не друг, ни жалеть не станет, ни пить не чокаясь. Где-то была сестра двоюродная, но жива ли – кто ее знает.
Однако сквозь все эти грустные мысли просвечивало облегчение. Выполнять когда-то договоренное ему и прежде не хотелось: та война кончилась, и хрен с ней, забыть как дурной сон. Жизнь другая, все другое. Договор, конечно, дело серьезное, но Лешка от обязательства освободил, а больше никому ничего Тимур не должен. Свобода, мать ее. Живи, как нравится.
