Настоящие мусульманки, не вмешиваясь в дела мужчин на площади, стояли на периферии толпы. Какая-то экзальтированная девица, по виду курсистка, видимо приняв меня за немца или скандинава, на ломаном английском стала горячо объяснять мне почему они здесь собрались. Объяснять было не надо — в толпе над головами парили плакаты на которых были изображены отвратительного вида армяне и, даже не понимая азербайджанского языка, можно было прочесть: «Бей жидов… — извините, ну конечно — армян!».
Все это было до противности знакомо по Москве и по «Памяти» и мы поспешили уйти.
Мы уже знали о событиях в Сумгаите, в гостиницу к нам приходила наша бывшая сотрудница вместе с мужем — офицером. Его военная часть дислоцировалась где-то на Апшероне и он рассказывал, как российские войска восстанавливали там порядок и останавливали армянские погромы.
Нам пришлось пробыть в Баку еще несколько дней — каждый день нас будил «Арарах» на площади, а по дороге в институт, место моей командировки, я видел колонны, марширующие в направлении площади — впереди для представительства седобородые почтенные «аксакалы» неизвестно зачем спустившиеся с гор, следом чернопиджачники с криком «Карабах!!!» замыкала каждую колонну визжащая толпа женщин.
Мы видели русские танки в Баку на улицах… нет, не тех, где жили армяне, на правительственных улицах. Куда они исчезли, когда в Баку вспыхнула резня?
Дальнейшее известно — толпа идиотов и фанатиков «связанных одной целью» везде одинакова — будь то азербайджанцы в Баку, армяне в Ереване или антиглобалисты в Цюрихе или Вене.
Были, конечно и нормальные люди, они, как это случалось во все времена, спасали, прятали армян. Их было немного, но они были — зам. директора института, куда я приезжал, Алиев, большой, вальяжный, настоящий азербайджанец, прятал в своем кабинете другого зам. директора, армянина Багирянца, когда в институт ворвалась толпа, жаждущая армянской крови.
Сальвина с мамой и дочкой унесли ноги из «интернационального» Баку в самом разгаре Бакинской резни. Их спасла азербайджанская фамилия, которая Сальвине досталась в наследство от исчезнувшего мужа, но они потеряли все — квартиру, имущество, работу. Они прожили у нас в Москве первое время, потом умерла Сальвинина мама. Россия не была гостеприимна к жителям окраин великого союза, везде полыхали войны, а «Москва — не резиновая» — как сказал Сальвине кто-то из какого-то учреждения, ведавшего беженцами. Помыкавшись некоторое время, «девушки» уехали в Америку, благо армянская диаспора со всем возможным радушием приняла из, а Америка всегда была достаточно эластичной.
Уезжали от погромов азербайджанцы и армяне, от войны молдаване и абхазцы.
Уезжали из России евреи, уезжали от антисемитизма, стыдливо декорированного и откровенного, уезжали, когда надоедало доказывать, что они всё же во-первых жители этой страны, а уж потом… Да и в самом деле — что было еврейского к примеру в родителях моей жены? Они не знали языка, еврейские праздники были лишь детским воспоминанием, а из всей религии они наверное знали, что в синагоге, куда они не ходили, есть тора, которую читают религиозные евреи. Ну, хорошо — были фамилии — Голберги, Гриндберги, были лица, которые говорили сами за себя. Когда-то, в советские времена, их не принимали на работу, не выпускали за рубеж, но ведь это было в том «коммунистическом далеко», а шла перестройка, уже маячили свобода, равенство и братство. В чем же дело? Что гнало из страны это неспокойное племя, когда, казалось еще немного и зашагает Осип Гринштейн «… как хозяин необъятной родины своей»?
Тут мы подошли к ключевой проблеме, проблеме, которая и для меня оказалось роковой.
Перестройка сопровождалась гласностью, а она оказалась ядовитой для русского обывателя. Вместе с чистыми родниками, забили зловонные струи. (Эк я красиво загнул!) Вместе с правдой повсюду зазвучала ложь, за которой скоро не стало слышно правды.
Ложь всегда была стилем жизни Советской России, она окружала с момента появления на свет, всех жителей страны советов и мою скромную персону в том числе. Мы жили в придуманном, игрушечном мире, где урожаи собирались только невиданные и с опережением сроков, где существовала такая абсурдная с точки зрения экономики вещь, как «перевыполнение планов». (Это на нормальном языке означало или диспропорции в производстве или неправильное планирование). Убийства называлось «выполнением интернационального долга», а простым американцам было всегда невесело… Мы привыкли, приспособились жить дурача и обманывая — вспомните так называемые митинги и профсоюзные собрания — потому, что в сущности все было предсказуемо, определено наперед. Мы читали газеты между строк и тайком книги, которые были не разрешено читать. Мы ловили интонации дикторов телевидения и определяли, что случилось в стране по исполняемой радиостанциями музыке. Нам разрешали и запрещали, всё было выверено, взвешено и разделено.
В середине 80-х этим, казалось, было покончено раз и навсегда, можно было начать «жить не во лжи», но вдруг выяснилось, что ничего не изменилось, только на смену власти партократии, пришла власть быдла.
Были еще порядочные люди, были и наверное порядочные, кто-же к ним в душу-то заглядывал, но они были лишними и тихо исчезали, а впереди ликующих толп уже шагали КГБешники Гдлян и Иванов, другой ГБмен с лицом кастрата обличал всех и вся, забыв, как в далекой выслуживающейся юности фабриковал ленинградское дело евреев-угонщиков. Слоноподобного партийного демократа, покушаясь на его жизнь, отданную целиком народу, сбрасывали с мостов в речки-переплюевки некие таинственные силы (вместо того, чтобы попросту пристрелить).
Васильев (не танцор, а антисемит), Проханов и компания, гипнотизировали народ не хуже Чумака и Кашпировского. Начиналось смутное время и кто-то уже ловил в мутности большую рыбку. Незабываемые визиты в кабинеты новых чиновников-демократов по делам организованной на волне перемен строительной фирмы, где мне довелось поработать перед отъездом. Фирма оказалась всего навсего прикрытием для перекачки денег за границу, а демократы — некомпетентными жуликами.
Как всегда начали искать внутренних врагов, благо горючего материала для этого было более, чем достаточно — страна разваливалась, магазины пустели, всё что еще было жизнеспособно — разворовывалось. История повторялась, грабили награбленное коммунистами, народу не доставалось ни крошки, главными передельщиками были сами коммунисты, только новое, злое и голодное поколение. Они сладко пели, они обличали Сталина и Ленина, Горбачева и Брежнева, они рассказывали самые страшные истории о прошлом и обещали — ну конечно же — сладкое будущее.
Становилось противно.
Самым противным было, что народ отнюдь не безмолвствовал. Обретя голос, он заговорил, да еще как! Заговорил «во весь голос» языком революций и улиц — и вот уже зазвучала старая тема — бей и спасай, которая в сегодняшней России звучит несколько видоизменено, главный инструмент трубит — «Бей черных (чеченов, азеров, армян)», но если бы я был евреем и не уехал тогда, я не раздумывая уехал бы сегодня.
Уезжали первые «новые русские». Многие из них спасали свои жизни — начинался беспредел. Политэкономический термин «конкуренция» в прекапиталистической России перевели как «стрелка» от слова стрелять, и стреляли и продолжают стрелять.
Некоторые, как я подозреваю, уехали, чтобы как можно глубже, вернее, как можно дальше спрятать какие-то концы. Я уже говорил, что компания в которой я работал и честно пытался организовать строительство, была лишь ширмой и распалась через год после моего отъезда. Где сейчас мои бывшие боссы? Может быть кто-то из них живет сейчас в Кейпе или купил себе винную ферму в Стелленбоше, как таинственный зубной техник с миллионами и вселенскими связями Марк Волошин. Они очень много знали — куда и зачем перекачивались деньги, для кого они были предназначены (я сам узнал об основной деятельности нашей фирмы случайно, когда один из моих бывших коллег неожиданно посетил меня в Йоганнсберге).
Конечно уезжали в расчете на лучшую жизнь. Некоторые справедливо, а еще больше совершенно без всяких оснований считали, что с их профессиями и коммерческими талантами они уже через год — два будут разъезжать в кабриолетах и два раза в год отдыхать на Канарах. Наша эмиграция знала и таких, но для большинства первое столкновение с реальной «заграницей» оказалось шоковым. Их оказывается здесь не ждали. Я еще расскажу о них, а пока только яркая врезка в памяти: первый вечер в Израиле, гостиница «Герцелия» на улице Кармелия в Хайфе — пересадочный пункт для новых эмигрантов, длинный коридор по которому взад и вперед, сжав голову руками, ходит женщина и что-то тихо повторяет про себя. Прислушайтесь — она монотонно повторяет одну и ту же фразу: «Зачем мы сюда приехали!»
