— Сергей Вадимыч, к нам сегодня нельзя.
— Почему? — спросил он монотонно и равнодушно.
— У нас сегодня облава на китайцев, — участливо сказал я.
— Хорошо, — сказал он, — я уйду, но пятерки по физике вам, Шифрин, не видать.
И ушел. Никто даже не засмеялся, а Вовка Мулин сказал мне:
— Ну и дурак.
У меня получилась лишняя четверка. И медаль мне не дали.
Я приступил к работе.
Типография у нас большая, новая, мы печатаем книги и брошюры для детей. Когда я в первый раз пришел к директору (его зовут Лев Яковлевич), он показался мне тихим маленьким невзрачным человеком. Он сильно картавит и никогда не смотрит на собеседника.
Я сказал:
— Здравствуйте, меня распределили к вам на работу.
Он сказал:
— Я слышал. Садись, мальчик, мы тебе сейчас придумаем должность.
Он нажал кнопку, вошла секретарша Галя.
— Позовите ко мне этих… Ну, вы знаете кого.
Пришли итеэровцы — мои будущие начальники и товарищи.
Лев Яковлевич показал на меня пальцем и сказал им:
— Этого мальчика распределили к нам после института. Он дипломированный инженер. Куда мы его поставим?
Главный инженер сказала:
— Пусть идет диспетчером в отделочные цеха.
И я стал диспетчером.
Утром я прихожу на работу. Это делается так. Я просыпаюсь под будильник. Это отвратительно, потому что самое сладкое — поспать после будильника. Я вскакиваю и несусь на кухню. Яичница. Это доступнее всего. Яичница с колбасой. Краковской. Я, стоя, со сковородки, сжираю яичницу и бегу на автобус.
Работа начинается ровно в восемь. Если я прихожу в три минуты девятого, табельщик пишет донос и меня казнят как прогульщика и лодыря. Задача — уложиться к восьми. Высунув язык, я мчусь по улице, чтобы до восьми отбить свой номер в проходной. Я влетаю во двор типографии — и все! Спокойно, засыпая на ходу, я медленно бреду в контору, сажусь за свой стол и сплю. Эти дремотные минутки прекрасны, — я грежу, я вижу какой-то чудный недосмотренный сон. Это время мое. Потом я сбрасываю оцепенение и вспоминаю, что я — диспетчер. Я должен обойти цеха, посмотреть, что идет сегодня на машинах, собрать наряды мастеров с выработкой за вчерашний день, подсчитать план, составить сводку и дать задание цехам на сегодня и завтра.
Конечно же я не могу сразу охватить все производство. Я всегда что-нибудь забывал. Поэтому на ежедневной летучке у директора я выглядел смешно и глупо. Директор относился ко мне снисходительно, но всегда издевался надо мной. «Встань, — говорил он мне на совещании. — Скажи, что мы шьем на „Кристензенах“?» А я не помнил, потому что не успевал обойти цеха. «На „Кристензенах“ сейчас идет это… Ну, как его… Это…» — мямлил я. «Смотрите на него, — говорил директор, — смотрите на этого дипломированного болвана, он не знает, что идет на „Кристензенах“. А что ты вообще знаешь?» И я не мог ничего возразить, потому что он был прав. Нас учили в институте чему угодно, только не работе на предприятии. Я молчал, виновато поглядывая на сочувствующих коллег, и тихо улыбался.
После работы я шел домой, думая о том, что я, наверное, бездарен, как пень. Что же делать, кто-то должен быть бездарен…
Я студент! Правда, у мамы прибавилось седых волос, папа стал совсем тихим, но это все позади.
А было так. Я вышел из школы без медали. Физик таки сдержал свое слово. Он поставил мне годовую четверку.
Я сказал себе: «Ну и что? Миллионы детей по всей стране не получили медали, они будут сдавать экзамены и пойдут в вузы. Я ничуть не лучше других».
И я пошел поступать на редакционный факультет. Я полагал, что буду хорошим редактором. По секрету скажу, что я давно готовился к поступлению на этот факультет. Когда на уроках я выдавал что-нибудь новенькое, все ахали, а учителя говорили: «Посмотрите на Шифрина, у него голова на плечах». Но голова тут ни при чем. Просто, я читал не школьные нудные учебники, а вузовские. Ну, а с русским языком все было в порядке: учителя давали мне проверять диктанты и сочинения наших учеников. Каюсь, приятелям я ставил четверки и пятерки, даже Рафке Раскину, который писал «карова». Я был очень уверен в себе.
Конкурс в институте был большой — 12 человек на место. Вступительный диктант был «хитрый», и в каждом слове неподготовленный мог сделать от 2 до 5 ошибок. А я наизусть знал эти дурацкие диктанты: «Аполинария Никитична разожгла конфорку и отправилась на галерею…»
Диктант я написал здорово. А потом начались устные экзамены. Я отвечал как пулемет. Я знал все вопросы. Географ спросил: «Где расположено..?»
Я: тр-р-р!
Географ: «Правильно. Идите. Тройка».
Историк спросил: «Назовите мне, пожалуйста…»
Я: тр-тр-тр!
Историк: «Правильно. Идите. Тройка».
Литератор спросил: «Расскажите нам о…»
Я: тр-тр-тр!
Литератор: «Правильно. Идите. Тройка».
Они все поставили мне тройки! Я ходил как сумасшедший. В чем дело? Историк в коридоре мне сказал:
— Ничего не поделаешь. Так надо.
— Кому надо?
Но он уже отошел не оглядываясь. Кажется, я начал понимать.
Они не хотели, чтобы я стал редактором! Они нарочно ставили мне тройки! И они сказали мне, что я не прошел по конкурсу. Я схватил свои документы и сунулся в другие институты. Куда там! Со мной даже не говорили! Я понял, что пропал. В этом году я провалился!
Я печально спускался по институтской лестнице, думая о том, что я, в сущности, очень несчастен. Навстречу мне шел председатель приемной комиссии.
— Что вы нос повесили, юноша?
Я сказал:
— Вы меня не приняли в институт. Что же мне делать?
Он сказал:
— Ну, расстраиваться еще рано. Идите на другой факультет.
— На какой факультет?
— Ну, скажем, на механический. Будете инженером-механиком. Вам очень пойдет.
— Да что вы, — сказал я, — ну какой я инженер! Я и предметов-то этих в школе никогда не учил, списывал всегда контрольные работы у товарищей. И вообще, я хочу стать редактором.
— Редактором — нельзя, — сказал он, — а механиком — еще можно. У нас недобор на механическом. Сдайте ваши документы на этот факультет.
— Какие там экзамены?
— Да ерунда: алгебра, геометрия, тригонометрия — письменно и устно, физика, химия и язык. Вот и все. Подумаешь! Даю вам на все целых 5 дней. Сегодня у нас 22 августа. Если все сдадите, с 1 сентября начнете учебу. До свидания.
И он пошел дальше, а я остался, лихорадочно соображая, как мне поступить. Как только я подумал о том, что все ребята будут учиться, а я, несчастный, буду с утра до ночи шляться без дела, — я весь похолодел. Я хочу учиться! В конце концов, не все ли равно, кем быть? Буду механиком! Все равно высшее образование! Я хочу учиться!
Я побежал в приемную комиссию и подал документы на механический факультет.
Я вышел из дверей приемной комиссии и перевел дух. В углу толпилось несколько робких мальчиков в очках.
— Что сдаете? — спросил я.
— Физику, на механический, — уныло ответили они, уткнувшись в толстенные фолианты «курсов физики».
Я с тоской посмотрел на эту ужасную книгу и подумал, что я ее никогда в жизни не одолею.
— А как он принимает?
— Ничего, мужик неплохой.
Я выбрал среди этих очкариков одного, самого ученого с виду, и сказал:
— Я тебе переправлю записку, а ты мне передай шпаргалку, ладно?
— Ладно.
Я вошел в комнату и взял билет. Потом я сел за стол и добросовестно переписал содержание билета в бумажку. Потом я моргнул одному из тех, кто готовился к ответу, и незаметно подбросил ему бумажку. Он ответил преподавателю, вышел в коридор, и я стал терпеливо ждать моего очкарика. Через пять минут он вошел, взял себе билет и, проходя мимо моего стола, бросил мне на стол шпаргалку. Я изучил шпаргалку, ничего не понял, все переписал и пошел отвечать.
Когда ты отвечаешь по шпаргалке, надо вести себя так, чтобы преподаватель был абсолютно уверен, что ты знаешь предмет в два раза лучше его.
Я проговорил свою шпаргалку, делая ударения в тех местах, которые казались мне важными (в этих местах я смотрел преподавателю в глаза и говорил: «Понимаете?»). Третьим вопросом была задача. Очкарик написал мне решение, но я-то ничего не петрил, поэтому я сказал: «Необыкновенно изящная задача мне попалась. Мне кажется, что я выбрал забавное решение. Посмотрите, пожалуйста, по-моему, это очень красивая формула. Не правда ли?» Преподаватель согласился со мной.
— Молоток! — сказал мне в коридоре очкарик. — Ну, ты даешь!
— Шифрин — пятерка, — сказал преподаватель, выйдя в коридор.
Я задрожал. Как же так? Значит, достаточно мне таким арапским путем сдать эти экзамены — и я инженер! Зачем же я готовился пять лет стать редактором?
— Когда химия?
— Завтра, — сказал очкарик. — Тебя как зовут?
