- Что ж, и я бы не стать учеником такой школы! - воскликнула Таня. - Но вы действительно безнадежно русский, Иван. Американцы - а мне много доводилось с ними работать, и для нашей фирмы, и до этого, - так вот, американский бизнесмен не будет рассуждать и оправдываться, как вы. Он любит жизнь, он наслаждается обществом красивой женщины, не думая о работе и приобретении деловых привычек.
- Вы особенно хороши сегодня, - Иван долил ей вина и в просторном зале разнесся звон бокалов. - Я хочу выпить за вас, за наше сотрудничество.
- Всего лишь за сотрудничество? - из голоса Тани исчезла обычная робость, не было в нем и строгих интонаций деловой женщины. Ее пышные волосы отливали платиной и осенними листьями.
- Не дразните меня, Таня, - сказал Иван нерешительно, чувствуя, как нарастает между ними напряженное электрическое поле, готове в любой миг родить молнию. - Вы знаете, как я предан своему делу, как мало от него отвлекаюсь.
- А жизни вы преданы, Иван? Или вы - в глубине души - из тех, кого называют холодными спортсменами? Чем вы дышите за стенами кабинета, кого вы любите?
В этом нежном голосе звучало неподдельное волнение. Но вместо того, чтобы спокойно напомнить Тане, что впереди - насыщенный рабочий день, что он не может себе позволить поддаваться страстям, когда мозг его должен работать безотказно, словно компьютер - он налил Тане еще вина и испытующе посмотрел в ее ясные, словно июньское небо, голубые глаза.
- Значит, вы считаете меня сухарем, Таня? - в его словах вдруг прозвучала неожиданная в этом сильном человеке печаль.
- О нет, Иван! - воскликнула она. - Что вы! Неужели я стала бы разговаривать с вами в таком тоне, если бы знала, что меня не поймут? Мне просто кажется, что вы лишаете себя стольких жизненных радостей! Когда вы в последний раз были в отпуске? Вот видите. Зачем же вам зарабатывать столько денег, губить свое здоровье, когда все это оборачивается только тяжелым трудом, пускай и во имя благородной цели! Большевистской диктатуры больше нет, для вас открыт весь мир. Любая газета полна объявлениями о зарубежных поездках на отдых, которые не могут себе позволить наши несчастные соотечественники. Вы - один из немногих счастливцев. Поезжайте отдохнуть за границу, забудьте о своих делах. Вы были на Ниагарском водопаде, например? А в Париже?
О чем она? Ведь полгода тому назад Иван со своим заместителем Федором Тютчевым и с Таней летали в Париж, продавать крупную партию деревянных ложек. Иван посмотрел на Таню с немым вопросом.
- О да, - саркастически засмеялась она. - Мне ли не помнить этой поездки?. Мы вылетели в воскресенье вечером, после напряженного дня, а прилетели обратно утром в среду. Что мы видели в Париже, кроме сувенирных магазинов, улиц из окна лимузина и кабинетов предпринимателей? Даже наши единственные два вечера были заняты деловыми обедами, и с Тютчевым вы разговаривали много больше, чем со мной. Конечно, я понимаю, что он - ваш заместитель, а я - всего-навсего секретарь-референт, что с ним у вас куда больше тем для разговора. Стратегия и тактика бизнеса, все те тонкие вещи, недоступные, как вы считаете, женщине...
- Перестаньте, Таня, - недовольно сказал Иван. - Неужели вы считаете, что я держу вас на работе, как говорится, за красивые глаза? Вы настолько талантливы, что я постоянно боюсь, как бы вас не переманили к себе конкуренты...
- Оставим эту тему, - сказала Таня с усталостью. - Скажу вам только, что от Парижа у меня осталось тяжелое впечатление. Закажите мне лучше "Кока-колы" и расскажите, зачем к вам приходила эта кинозвезда в черном платье.
Он рассказал ей о замыслах Анны. Она мечтала о славе сценариста и режиссера, и была - вместе со своим другом Алексеем Татариновым - соавтором оставленного в кабинете Ивана сценария.
- Она держалась так, словно вы давно знакомы, - сказала Таня задумчиво. - А вы выглядели взволнованным и расстроенным.
- Знаете, как мне хорошо сейчас с вами, - невпопад сказал Иван, словно хотел уклониться от разговора об Анне. - Наверное, потому, что мне так редко доводится отдыхать. Белые скатерти для меня означают работу, работу, и еще раз работу... Вы говорили об отпуске, а меня сегодняшним утром посетила странная мысль... я вдруг почувствовал, что устал... что мне, возможно, и впрямь следует поехать на какой-нибудь Ниагарский водопад... Я все время на людях, все время в гуще событий, в последнее время я недоволен Лермонтовым - мне приходится, вместо того, чтобы пробегать глазами по его докладам, углубляться во все эти новые законы самому, а ведь юридического образования у меня нет. Да и сами законы такие путаные. Иногда мне кажется, - он поднял бокал и полюбовался игрой солнечного луча в густой багровой влаге, - что большевики, лицемерно дав нам свободу, все же остались у власти, и теперь пытаются вернуть утраченное, преследуя честных бизнесменов вроде меня. Вы читали последний закон о налогах на добавленную стоимость. Ведь он, в сущности, способен удушить любое дело. А экспортные пошлины? А экспортные лицензии? А недавний приказ перевести все валютные средства русских компаний в Москву, не держать счетов в зарубежных банках? Вы знаете, какие хлопоты предстоят нам, чтобы вырваться из этой петли?
Иван увлекся монологом на свою любимую тему. А прекрасная, всегда такая сосредоточенная и деловитая Таня, напротив, поскучнела, и оживилась, лишь когда усатый официант подал им невиданное в Москве диво - элегантно разложенных на фарфоровом блюде лангустинов под французским соусом. Нежно-зеленые ломтики киви, окружавшие розовых лангустинов, сообщали всему блюду непередаваемое изящество. Другой официант - когда успел Иван шепнуть ему об этом? - подал стакан ледяной "Кока-колы" и бутылку рислинга. Двое скрипачей в углу зала уже наигрывали трогательную, бесконечно грустную цыганскую мелодию. Таня увидела, что Иван вдруг начал вслушиваться в музыку, словно она будила в нем какие-то давно забытые воспоминания. Вдруг ей стало жалко Ивана, даже чуть стыдно за свои недавние колкости.
- Значит, десять лет тому назад у вас не было даже велосипеда? - спросила она.
- Я жил с матерью в подвальной комнате, - пожал плечами Иван, - и отдавал ей всю свою скудную стипендию. Иначе нехватало бы даже на хлеб. После смерти отца мы страшно бедствовали.
- Что же случилось с вашим отцом?
- Он умер в тюрьме КГБ, - вздохнул Иван, - арестованный по ложному обвинению. Он был директором крупного завода, и большевики не могли простить ему, что он пытался устроить сносную жизнь своим рабочим.
- Боже мой, - покачала головой Таня, - сколько гнусных преступлений на совести этого режима! И как хорошо, что все это - в прошлом, что уже не надо бояться ночного обыска, что нет больше гнусного КГБ, которое держало досье на всех несчастных граждан нашей страны!
Лицо Ивана потемнело, и Таня сама уже была не рада, что вызвала его на этот разговор. А Безуглов вспоминал, с какой радостью отец рассказывал ему, шестнадцатилетнему подростку, о своих мечтах и планах. Безуглов-старший прекрасно видел, как унизительна жизнь рабочего люда при большевиках, сколько утомительных часов приходится проводить в очередях, в каких тесных, жалких квартирах влачить убогое существование. В свободной стране он не совершил бы никакого преступления. На деньги, полученные от предпринимательства, Безуглов-старший строил рабочим новые жилые дома и детские сады, обеспечивал их бесплатным питанием, увеличил им отпуска. Увлекшись, он потерял осторожность и в один прекрасный день попытался отменить пайки, которые за бесценок получала на заводе коммунистическая элита. Ему не простили ни честности, ни предприимчивости, и однажды ночью в скромную квартиру Безугловых пришло три офицера КГБ, и после двухчасового обыска увели Безуглова-старшего. Иван навсегда запомнил прощальное рукопожатие отца, и его последнюю фразу на пороге дома. "Я был честен, - с гордостью сказал он сыну, - не верь никаким наветам, и продолжай мое дело, Иван".
Сейчас, за крахмальной скатертью ресторана, он вновь и вновь вспоминал, как отец по вечерам учил его азам экономики, как с огнем в глазах твердил, что дни большевизма сочтены, как настаивал, чтобы сын, поступив в университет по экономическому отделению, не верил преподавателям-коммунистам. От отца в наследство Ивану досталась настоящая драгоценность - чемоданчик с учебниками по экономике на английском языке, которые тот с риском для собственной свободы, если не жизни, покупал на черном рынке, порою отказывая семье в самом необходимом. Этих книг невежественные офицеры КГБ не заметили, однако же, уводя отца, они захватили с собой все ценное в доме, и главное - фамильную Библию, которая была спрятана в самом укромном месте квартиры.
Иван невольно нащупал нательный крестик на груди. Его тайно крестили в раннем детстве, но, едва закончив университет, он гордо сказал матери, что не будет больше таить свою веру, и начал носить крест открыто. Его бы несомненно выгнали за это с работы, но начались новые времена, и на самом почетном месте в кабинете Ивана, как и в библиотеке особняка, красовалась теперь увесистая черная Библия - точная копия той, что конфисковали тогда офицеры КГБ.
