Пепе смотрит на них и говорит:
— Осторожней, еще упадете…
Хотя Пепе уже с полвека живет в Кастилии, в его речи чувствуется галисийский акцент. Мальчики отвечают: «Нет-нет, не упадем, сеньор», — и игра продолжается — без веры, без надежды, без радости, словно они исполняют тягостный долг.
Донья Роса вваливается на кухню.
— Габриэль, сколько унций кофе ты всыпал?
— Две, сеньорита.
— Вот видишь! Видишь! Ну кто это может вынести! А потом, того и гляди, начнешь болтать об условиях труда и черт знает о чем еще! Разве не сказала я тебе, чтобы не сыпал больше полутора унций? Нет, с вами нельзя говорить просто и ясно, вы ничего понимать не желаете.
И донья Роса, отдуваясь, заводит свою шарманку. Пыхтит она, как паровоз, неровно, прерывисто, вся ее туша вздрагивает, и в груди что-то с присвистом клокочет.
— А если дону Пабло кажется, что кофе жидкий, пусть отправляется со своей супружницей туда, где ему подадут лучший. Хорошенькое дело! Где это видано! Этому болвану несчастному, должно быть, не известно, что посетителей у нас хоть отбавляй. Понятно тебе? Если ему не по вкусу, пусть убирается, — нам это не в убыток. Подумаешь, персона какая! Жена его настоящая гадюка, мне уже тошно на нее смотреть. Прямо-таки тошнит от этой доньи Пуры!
Габриэль, как обычно, успокаивает ее.
— Вас могут услышать, сеньорита!
— Пускай слушают, если хотят. Для того и говорю. У меня рот не на замке! А вот чего я не пойму, — почему этому остолопу вздумалось порвать с Эльвиритой? Ведь не девушка — ангел, только и думала, чтобы ему угодить, и как он, точно баран, терпит эту скандалистку донью Пуру, эту гадюку, которая вечно исподтишка хихикает. Но, как говорила моя матушка — царство ей небесное! — поживем — увидим!
Габриэль старается замять конфликт.
— Если хотите, я немножко отсыплю.
— Ты и сам знаешь, как должен поступать человек порядочный и толковый — не вор, нет. Когда хочешь, ты отлично понимаешь, как надо себя вести!
Падилья, продавец сигарет, беседует с новым посетителем, покупающим целую пачку табаку.
— И что, всегда так?
— Всегда, но она не злая. Вспыльчива немного, но. в общем, не злая.
— Но она же назвала этого официанта дурнем!
— А, большое дело! Иной раз она и нас обзывает лодырями и красными.
' Новый посетитель не верит своим ушам.
— И вы так спокойно к этому относитесь?
— Да, сеньор, совершенно спокойно. Новый посетитель пожимает плечами.
— Странно, странно…
Падилья идет в очередной обход по залу.
Посетитель задумывается.
«Не знаю, кто из них гнусней — эта жирная свинья в трауре или это сборище баранов. Взяли бы ее как-нибудь за шиворот да всыпали все вместе как следует, она бы уж точно присмирела. Да где там! Трусят. В душе небось с утра и до ночи посылают ее куда подальше, но вслух — Боже упаси! „Убирайся, дурень! Вор, бездельник!“ А они в восторге. „Да, сеньор, совершенно спокойно“. Все понятно! Да пошли они все к черту, противно на них смотреть!»
Посетитель задумчиво курит. Его зовут Маурисио Сеговия, служит на телефонной станции. Спешу это сообщить, так как он, наверно, сейчас уйдет. Ему лет тридцать восемь — сорок, рыжий, лицо все в веснушках. Живет он далеко, в Аточе, а в этом районе оказался случайно — пошел следом за незнакомой девчонкой, а та, прежде чем Маурисио решился с ней заговорить, вдруг возьми да и сверни за угол и исчезла в каком-то подъезде.
Чистильщик обуви зовет:
— Сеньор Суарес! Сеньор Суарес!
Сеньор Суарес — он тоже здесь случайный гость — поднимается с места и идет к телефону. Он прихрамывает, раскачивая бедрами. Одет в.модный светлый костюм, на носу пенсне. По виду ему дашь лет пятьдесят, он похож на дантиста или парикмахера. Если приглядеться, можно, пожалуй, принять его и за коммивояжера по сбыту химикатов. У сеньора Суареса вид очень занятого человека, из тех, кто не переводя дыхания выпаливает: «Чашку кофе. Чистильщика. Мальчик, сбегай за такси». Когда такие вот всегда занятые господа заходят в парикмахерскую, они там сразу бреются, стригутся, делают маникюр, велят чистить им обувь да еще газету читают. Прощаясь с другом, они предупреждают: «С такого-то по такой-то час я буду в кафе, потом должен зайти в контору, а к вечеру загляну к своему шурину — если будете мне звонить, то именно в таком порядке. Сейчас я должен идти, у меня сотня мелких дел». Только взглянуть на таких людей, и сразу понимаешь — это победители, это избранные, это люди, привыкшие повелевать.
Сеньор Суарес говорит по телефону голосом тихим, пискливым, глуповато хихикая и жеманничая. Пиджак на нем коротковат, брюки узехонькие, как у тореро.
— Это ты?
— Нахал, ну прямо-таки нахал! Бесстыдник!
— Да ладно… Как хочешь.
— Договорились. Ладно, не беспокойся, еду.
— Пока, дорогуша.
— Хи-хи! Вечные твои шуточки! Будь здоров, голубок, сейчас заеду за тобой.
Сеньор Суарес возвращается к своему столику. На лице улыбка, хромота у него теперь какая-то подрагивающая, чуть судорожная — в ней даже есть что-то задорное, кокетливое, легкомысленное. Он расплачивается за кофе, требует такси, и, когда такси подъезжает, сеньор Суарес выходит на улицу. Выходит с гордо поднятой головой, как римский гладиатор, выходит, излучая самодовольство, сияя радостью.
Кое-кто провожает его взглядом, пока он не скрывается за вращающейся дверью. М-да, есть люди, которые обязательно привлекают внимание. Их сразу узнаешь среди прочих, как будто у них отметина на лбу.
Хозяйка делает пол-оборота и направляется к стойке. Никелированная кофеварка «экспресс» выдает, булькая, одну за другой чашечки кофе, а касса, отсвечивающая от старости медью, то и дело щелкает.
Несколько официантов с изможденными, бледными, унылыми физиономиями стоят в мешковатых измятых фраках, оперев край подноса на мраморную доску, и ждут, пока шеф выдаст им заказанные блюда и медные и серебряные монетки сдачи.
Шеф вешает телефонную трубку и начинает отпускать заказы.
— Опять вы тут болтаете по телефону, как будто делать нечего?
— Да видите ли, сеньорита, просят еще молока.
— Еще молока? Сколько привезли сегодня утром?
— Как всегда, сеньорита, шестьдесят.
— И этого не хватает?
— Да, кажется, будет мало.
— Но послушай, милый мой, здесь же не ясли! Сколько ты затребовал?
— Еще двадцать.
— Не слишком ли много?
— Не думаю.
— Что значит «не думаю»? Хорошенькое дело! А если останется, что тогда?
— Нет, не останется. Ручаюсь.
— Да, как всегда, «ручаюсь, ручаюсь», это для вас очень удобно. А если останется?
— Да нет, вот увидите, не останется. Взгляните, зал битком набит.
— Ну да, зал битком набит, битком набит. Говорить проще всего. А почему набит? Потому что у меня подают по-честному, сколько положено, а не то я бы всех вас разогнала! Лодыри этакие!
Официанты, потупив глаза, стараются проскользнуть незаметно.
— А ну-ка поглядим, что у вас там! Это почему на подносах так много кофе без сладкого? Разве люди не знают, что у нас есть булочки и бисквиты, и кексы? Ну конечно, не знают! Ведь вам трудно рот раскрыть! Хотите, чтобы я по миру пошла, на улице каштанами торговала? Хоть лопните, не бывать этому! Уж я-то знаю, на какую ногу вы хромаете. Хороши субчики! А ну-ка, поживей шевелите ногами да молитесь всем святым, чтобы я еще больше не рассердилась.
Официантам ее речи — как шум дождя, они молча отходят с подносами от стойки. Ни один не взглянет на донью Росу. Ни один даже не думает о ней.
Посетитель, из тех, что, как я уже говорил, сидят, облокотясь на столик и подперев рукою бледный лоб — взгляд у них унылый, горестный, выражение лица озабоченное и как бы испуганное, — беседует с официантом. Он силится кротко улыбаться, он похож на беспризорного ребенка, который зашел попросить стакан воды в дом при дороге.
Официант отрицательно качает головой и подзывает вышибалу.
Луис, вышибала, идет от него к хозяйке.
— Сеньорита, Пеле говорит, что сеньор не желает платить.
— Пусть делает с ним что хочет, да только чтобы деньги мне были. Это его дело. Скажи, если не вытянет денег, я вычту из его жалованья, и дело с концом. До чего мы докатились!
Хозяйка поправляет пенсне и приглядывается.
— Это который?
— Да вон он сидит, очки в металлической оправе.
— Вот это тип! Очень мило! Да еще с каким видом! Слушай, а по какому праву он отказывается платить?
— Да так… Говорит, что пришел без денег.
— Ну и ну, только этого недоставало! Да, чего в нашей стране хоть отбавляй, так это жуликов!
Вышибала, не глядя в глаза донье Росе, произносит чуть слышно:
— Он говорит, что, когда будут деньги, он обязательно рассчитается.
В ответе доньи Росы каждое слово звенит, будто отлитое из бронзы:
— Так говорят все, а потом на одного, что вернется заплатить, приходится сотня таких, что улизнут и поминай как звали. Да что говорить! Пригреешь ворона, а он тебе глаза выклюет! Скажи Пепе — он сам знает, что делать: на улицу выставить поаккуратней, а там — пару добрых пинков куда придется. Хорошенькое дело!
