— Молчи. Мне нельзя отказать, я за тебя кровь проливал.
— Отойдите, отойдите, Николай Ефимыч.
— Молчи. Знаешь, почему грудь — одна, бюст — один, а сиськи две? Сиськи две, потому что и руки — две. Так придумано… — и партизан схватил девочку двумя руками.
Людмила пришла в себя, начала отбиваться, схватилась за медаль, оторвала ее от пиджака и тихо, почти по слогам сказала:
— Я сейчас закричу. Закричу так, что здесь будут все.
Лученко отпрянул:
— Учти, я ветеран. Тебе никто не поверит.
Она кинула медаль к двери. Он решил, что зашел далеко, поднял награду и медленно, как дрессировщик клетку, стал открывать дверь, вынимая стул из ручки двери.
— Постой здесь, успокойся, — сказал он и вышел.
Людмила не рассказала ни отцу, ни матери о том, что случилось, она не знала, как об этом говорят, как девочке рассказать о том, что на нее уже смотрят, как на статную женщину с большим бюстом. Раз так, то она в чем-то виновата. Она пришла домой, где мать привычно ругала пьяного отца, и даже сама возможность обмолвиться о случившемся растаяла. Мила нашла новую общую тетрадь за 48 копеек и ученическим девичьим почерком написала первое короткое письмо:
“Дорогой Павлик. Если бы ты не утонул, ты бы, конечно, учился. Поступил бы и учился. На первом курсе какого-нибудь института, и ждал, что и я закончу школу, и тогда мы с тобой поженимся. Я бы тебе все-все рассказывала. Все-все, без утайки. Но сегодня произошло то, что я никому не могу сказать. Только тебе. Я не знаю, как такие люди могли защищать нашу советскую Родину. Они, наверное, ее и не защищали, они просто были предателями. Этот Луч — он приставал ко мне, своими немецкими руками хватал меня. Он седой весь и думает, что я никуда не пойду и не расскажу, потому что мне никто не поверит. А почему, Павлик, мне никто не поверит, разве я плохая, разве я что-то сделала такого? Я ни о чем таком не думаю, мне надо учиться и все. И я учусь. Пусть они думают, что хотят. Потом, когда я закончу школу, я буду думать о любви. Но не с предателями же. Прошлым летом я ездила в Желтые воды к твоим родителям. Я им помогала, им дали участок под картошку, и мы ее окучивали. Участок рядом с рекой, было жарко, но я не могла там купаться, потому что, когда я вхожу в реку, я думаю, что эта вот та же вода, она тебя утопила и может забрать меня. Мне страшно, и поэтому я в Желтой не купаюсь никогда. Не волнуйся, я всегда помогала и буду помогать твоим родителям, они относятся ко мне как своей дочке. Все. Я написала тебе, и мне стало легче, я не пойду в милицию, и вообще никуда не пойду, и не буду рассказывать ничего. А за этим партизаном надо еще следить, может, он до сих пор служит в гестапо”.
Несколько дней она заходила на сайт знакомств, часами пропадая в комментариях, лицах, а потом зарегистрировалась. Сама себя сфотографировала в библиотеке на фоне книг, еще там же — около компьютера, и получилось неплохо, ей понравилось: красивая, серьезная женщина, которая должна нравиться мужчинам. Анкету заполнила, как у всех, не утруждая себя формулировками: “…порядочного, умного, доброго, с юмором”. Целую неделю на сайте не было никаких откликов, будто огромная интернет-машина переваривала и рассылала в разные концы ее нехитрые данные, но в один из дней к ней пришло сразу восемьдесят сообщений. Мужчин как будто прорвало. Большинство сообщений были смайлы: “круто”, “клево”, “воздушный поцелуй”, “сердце” и так далее, иногда они выстраивались в несколько рядов, как бы захлебываясь от восторга. Несколько таких сообщений пришло из Турции и Германии от бывших русских граждан, которые дописывали латиницей “priezgay ko mne” или “gdy”. Абсурдность приглашения была налицо, но международный аспект женской карьеры тогда доставил Тулуповой несколько приятных минут.
Она сидела за компьютером у себя в библиотеке одна — ее помощница из числа иногородних студентов, первокурсница флейтистка Машуня, заболела — и заинтересованно рассматривала большую олимпийскую команду, как она ее назвала, состоявшую из женихов, любовников и сексуальных маньяков. Последних было немало — мальчики в 20–25 лет готовы были служить рабами, выполнять любые приказы, смотреть порно и дублировать все, что там происходит. Один писал, мол, не подумайте обо мне плохо, я не сдвинутый, я коллекционер, и просил отдать ему что-нибудь из нижнего белья: трусы, бюстгальтеры, чулки, все старенькое, “чем старее, тем лучше”, писал он. Ему она ответила сразу: “Еще поношу. Ждите”. Вообще тот день запомнился ей как праздник. Восемьдесят сумасшедших мужиков как будто пришли в ее библиотеку и выстроились у стойки в очередь, она это так представила, и как добропорядочный институтский библиотекарь решила всем дать то, что они просят, тем более что ее женская жизнь никогда не имела такого оглушительного успеха. Отвечать решила смайлом на смайл, приветом на привет, на слова “вы красивая” отвечала “вы — тоже”. Она чувствовала себя виртуальной принцессой в большой западной чистенькой психиатрической лечебнице, где собрались очень милые, смешные пациенты, не стесняющиеся своих заболеваний. “Малышам”, так она назвала молодых людей, предлагавших новые позы и методы, она отвечала с ехидцей, но по-доброму: “Спасибо, за вас уже все это сделал Карлсон”. К вечеру, к концу рабочего дня у нее остались неотвеченными всего семь сообщений, все они просили дать телефон, но у троих не было фотографий. Людмила не знала, что делать. Дать — будут названивать, потом не отвертишься, а если не давать — тогда зачем все это? К звонкам она еще не была готова — одно дело стучать по клавиатуре и совсем другое говорить, своим голосом. А представить, как она будет с кем-то встречаться, и вовсе невозможно.
— До свидания, Людмила Ивановна, — учтиво попрощался охранник на выходе из института.
— Да, Олег, до свидания, я все поставила на сигнализацию, как обычно.
Но ничего обычного не было.
Она совершенно иначе посмотрела на тридцатипятилетнего охранника, который уже лет пять менялся с бодрым стариком Михаилом Ефимовичем, как на человека с сайта знакомств. Да, подумала она, он тоже мог бы там быть, и, может, в самом деле, он в интернете сидит, ведь с женой он уже не живет, говорил, что разводится. Хотя зачем ему — здесь у него девчонки, он с ними заигрывает… Она ехала привычной дорогой домой, а в голове была непроваренная каша из писем и ответов, которые она сочиняла, из лиц, бицепсов и торсов на пляжных фотографиях, кажется, со всех мест Земли. Неожиданно возникшее сомнение — а тем ли занимается взрослая женщина, мать двоих детей — зачем?
Это была пятница. В субботу дети, как всегда, разбежались, и она, занимаясь домашней, рутинной женской работой, думала — что делать с оставшимися семью пациентами ее сумасшедшего дома. Вечером она спустилась с пятого этажа своей квартиры и в ближайшем магазинчике купила самый дешевый телефон и новый мобильный номер, по которому собиралась жить этой тайной, стыдной, подпольной жизнью. В номере было три семерки, правда, не рядом стоящие, но “все равно к счастью”, решила она. Теперь, когда семь лаконичных принцев получили возможность поговорить с Милой Тулуповой, она все время смотрела на новый сотовый телефон, откуда в любой момент мог раздаться звонок из неизвестной жизни, и на него, по неписаным правилам игры, необходимо отвечать.
Но телефон молчал. Ей казалось, что в магазине что-то не так продали, не активировали карту или еще что-то. Казалось непростительно стыдным, что она так волнуется, ведь ничего, совершенно ничего нового не могло произойти, жизнь уже состоялась — такая, какая есть, и изменить в ней что-либо нельзя.
В середине следующего дня раздался звонок. Телефон ожил — Мила некоторое время стояла возле него, думая, не будет ли слишком по-девичьи сразу взять трубку.
— Алло, ты что с ума сошла, — говорил звонкий доброжелательный женский голос.
— Вам кого?
— Тебя, конечно. Это Надя, загримированная под Андрея…
— Зачем вы мне звоните?
— Не бросай трубку. Ты только не обижайся, Мил, не обижайся, я знаю, я дура — мозгов нет, и не было. Вот ты только что на сайте, а я всех новеньких нашего возраста обзваниваю, мы же одна команда, живем тут по многу лет. Я уже четыре года, да, четыре года в мае будет. Тут уже мы все — родные.
— И что? — Мила никак не могла опомниться. — Не понимаю, как вас…
— Надя. И на “ты”. Все нормально. Не волнуйся, но телефон сразу не давай. Это правило, иначе у них спермой все перемыкает. Они же на всех нас реагируют — они должны знать, что это не бесплатный публичный дом, а мы не старые бабы по вызову. Нельзя сразу соглашаться на встречу…
— Почему?
— Ты чего сейчас делаешь?
— Ничего.
— А где живешь — какая станция метро?
Мила простодушно назвала станцию.
— Во, хорошо — на одной ветке. Я сейчас далеко не хожу, нога болит, наступать больно. И непонятно с чего — не падала, не поскользнулась. Ну, давай через час, нет, не успею одеться, через два — посередине встретимся.
