И выпила из пригоршни, все время оглядываясь, гниловатую болотную жижу.
Ничего страшного, в реке вода тоже грязная, а в ней купаются и сглатывают, оправдывала себя эта одичавшая человеческая единица.
Как быстро она стала первобытной, как быстро поняла, что надо черпать водичку поверху. И ливень прошел вчера, заботливо думала она, как бы собираясь тут поселиться, обосновать стойбище. У воды же! Лужа стояла глубокая, сверху всегда бывает чище.
Она вышла наконец в переулок.
Дикая, странная девка вылупилась наружу, к людям, из тьмы той ямы. Как бездомная беженка под бомбами, как бомжиха со мгновенно приобретенным опытом. Она все просчитала, как дальше жить.
Домой было не дойти. До Зубовской, до подруги, ближе.
Глаза все еще стояли нараспашку, хотя уже набегала спасительная слеза.
По дороге шла Маугли, вышедшая из людских джунглей, уже наученная всему на целую жизнь.
Еще долго беглянка тащилась по неизвестным проулкам, шарахаясь от каждого автомобиля, от гаражей, от мужиков.
Прохожие смотрели на нее во все глаза. Видимо, кровь все-таки осталась кое-где, да и босые ноги привлекали внимание. Или мокрое, грязное платье в лохмотьях? Лицо?
Праздник грохотал петардами, налетали волны музыки, а мнимая Клава, как безумная, все скиталась по заулкам, боясь выйти на многолюдную улицу.
О метро и думать не приходилось.
В машину она бы не села ни за что. Да и денег не было.
Она шла босая, инстинктивно все вниз и вниз, добралась до реки, увидела набережные, Кремль весь в огнях, людей у парапетов, быстренько прохромала по мостовой и наконец ступила на мост.
Пришлось там долго стоять спиной к прохожим, как бы глядя на реку, пока не спустилась тьма. Все шло нормально, многие люди тоже позанимали места у перил, ожидая салюта.
На мосту уже не обращали на нее внимания. И слава богу. Народ не видел, что она босая и ободранная. Она ведь держалась лицом к воде.
Салют закончился.
Пока она добиралась до подруги на своих побитых ногах, настала ночь.
Ее несколько раз пытались остановить на ходу пьяноватые мужики, охотно, с погаными улыбками расставляя руки, ее окликали матом какие-то веселые компании, приходилось бежать, выскакивать на середину улицы к машинам, хотя было очень страшно, но там, на виду, ее не трогали, хотя некоторые водилы замедляли ход, что казалось ей еще ужасней. Она понимала по крикам прохожих, что у нее вид изнасилованной, употребленной девки, а это обстоятельство, видимо, распаляло воображение мужских масс.
Правда, встречались и проявления милосердия, скорбные, понимающие, заинтересованные бабские взгляды, а одна женщина с ребенком, которая шла навстречу Клаве по подземному переходу, вернулась, догнала ее и предложила пойти к ним домой. «Вымоетесь, чаю попьете»,— говорила она. Ребенок лет пяти смотрел на Клаву снизу огромными глазами.
Но цель была уже близка. Зубовская площадь.
Подруга встретила бродяжку плачем, криком «ты че людей с ума сводишь, где тебя носило, мне такое по телефону ответили, и сразу все время было занято», но потом подруга сквозь собственные переживания все-таки рассмотрела улыбающееся лицо, лохмотья, распухшие руки и сочащиеся кровью ноги, ахнула, обматерила, перевела дух, поднесла попить воды, отправила мыться, а потом, слушая радостный рассказ про форточку, тут же достала йод и пластырь из аптечки, прижгла все раны на лбу, на пятках, коленках и ладонях, а также ссадины и синяки, что надо залепила, нашла рыбу в морозильнике и ловко примотала скотчем заледенелые куски этой рыбы к запястьям, бормоча попутно «ведь сколько раз говорено, не садись в машину, где двое».
Был, был у нее, видимо, опыт, у красивой девочки. Недаром она тут плакала.
Дала бывшей Клаве тапочки без задников. Поставила чайник. Сделала бутерброды. Бросила подушку и плед на тахту. Велела спать.
— Дай маме позвоню,— опомнилась беглянка.— Скажу, что телефон потеряла. А то она в больнице уже с ума сошла.
Дальше все уже было как в жизни.
Одна девушка по имени Оля забеременела, причем она не хотела этого, все произошло случайно.
Возможностей такого рода у жизни припасено достаточно, потому что природа заботится только о пополнении, чтобы народу прибывало, а больше ни о чем.
Природе нету дела до того, как с ребенком на руках устроить жизнь дальше, без страданий о прошлом, без страха перед будущим, и как ростить дитя без отца.
Идите дальше сами, всё в руках судьбы.
И вот, повторяем, девушка Оля со страхом поняла, что она беременна. На отца ребенка никакой надежды не было, даже и говорить ему она не решилась, потому что знала — это не тот человек. Мало того, одна ее подружка уже была на сносях от того же парня.
Но эти двое поссорились, а наша девушка Оля, о которой идет речь, как-то однажды поддалась на ласку, на внезапные поцелуи, которых она никак не ожидала,— а в это время ее собственный бойфренд ушел к другой. Такая трагическая произошла предыстория.
И вот эта наша брошенная Оля, будучи в гостях на дне рождения, немножко выпила, и как-то вдруг, оказавшись в дальней комнатке с другом, не выдержала его ласковых поцелуев и слов утешения и, почти плача о своей несчастной доле, не воспротивилась. «Ну что ты, ну что ты,— бормотал этот друг, расстегивая ее,— ну что ты». Раз — и все произошло.
Дальше надо было делать аборт.
Однако по своей апатии, из-за безволия, из-за постоянных слез девушка пропустила срок, да она и не знала, когда можно, а когда уже нельзя.
И через два с половиной месяца, наконец собравшись с силами и пойдя к врачам сдаваться, она услышала, что уже поздно.
И девушка Оля оказалась в западне.
Та ее беременная подружка наконец помирилась со своим бойфрендом (так сказать, автором гола, т.е. Олиной беременности), и они поженились.
А у нашей девушки все надежды кончились.
Она старалась ничего не есть, чтобы никто в доме не заметил. Убегала в институт на учебу, потом сидела в библиотеке, потом долго, два часа, добиралась домой пешком, чтобы сохранить форму, на кухню даже не заглядывала, а принимала душ и тут же ложилась спать.
Мать ее была тоже еще молодая, со своим бойфрендом, они жили в соседней комнате и занимались собой и своим мелким бизнесом.
Хорошо, что мама оплачивала учебу и давала на жизнь. Мама была у девушки добрая, но буквально рвала жилы, чтобы заработать.
Так, одинокая, задавленная своей беременностью, девушка Оля дожила до весенней сессии, хорошо ее сдала, так что ее перевели на бесплатное отделение.
Наступало решающее время, то летнее время, когда уже надо было прожить последние два месяца перед родами.
Мать заметила наконец, что дочка плохо выглядит (перестаралась, переучилась),— и принесла ей денег, чтобы она отдохнула, поехала на две недели в Турцию.
Девушка согласилась, взяла деньги и изобразила, что все в порядке, что она купила себе в турагентстве путевку на проживание в отеле.
И в назначенный день девушка ушла из дома с чемоданом и деньгами.
Но на самом-то деле она уехала недалеко, на окраину: сняла там недорогую квартиру у хозяйки, которая переехала на дачу, и именно на эти же самые два месяца. Нашла объяву в Инете.
Хозяйка квартиры была рада, что у ее жилища будет охрана, и даже оставила девушке прошлогодние запасы варенья и круп. Со словами «ты это ешь, потому что я привезу новое».
Девушка начала питаться, уже ничего не скрывая, пополнела, много гуляла, чувствовала себя как нормальная беременная, как будущая мать, а своей маме соврала, что из Турции поехала с новой подругой к ней на Украину. Мама не возражала.
Когда пришла пора рожать (девушка поняла это, как это понимают все беременные, что час пришел), бедная Оля вызвала такси и приехала в родильный дом.
Роды прошли нормально, на свет появился мальчик, крошечный, с длинными черными волосиками. Девушке сразу дали его кормить, положили дитя ей на грудь, и маленький припал к соску. Дорогой, беспомощный, жалкий человечек, самое главное в жизни, вот так оказалось.
И девушка принесла его в снятую квартиру, где уже кое-что припасла, к примеру подгузнички, пеленки, одеяльце и старую коляску. Пока она гуляла в местном сквере, удалось познакомиться с местными мамочками, и они ей натащили всего, что уже было не нужно их детишкам. Самое главное было кенгуру, рюкзачок для ребенка, поэтому она спокойно ходила и гулять, и в магазин, и все делала по дому, держа ребенка при себе, то есть в кенгуру на груди.
Однако вскоре должна была приехать хозяйка. И надо было идти в институт.
Свою мать девушка не хотела уведомлять о происшедшем, да и в институте никто ничего не должен был знать — не говоря уже об отце ребенка и о его жене. У них родилась девочка, ей было уже пять месяцев (Оля звонила общим подругам).
