— Джесси, — пыталась урезонить ее Шейла, — не оскорбляй сестру.
— Мама, само ее существование является оскорблением для любого индивидуума, наделенного нормальным интеллектом.
— Хочешь, я вымажу тебе физиономию арахисовым маслом? — осведомилась Паула.
— Замолчите обе, наконец, — сказал Роберт. — Нобелевский комитет учитывает манеры членов семьи.
— Ох уж мне эти американские мужчины, — ни с того ни с сего вздохнула Джессика.
— Извини, я не совсем поняла, что ты хочешь сказать, Джесси, — заметила Шейла.
— Американские мужчины целиком и полностью находятся во власти честолюбия. Поэтому они так провинциальны.
— Тебя это очень волнует? — осведомился Роберт.
— Я просто рассматриваю этот феномен с точки зрения социологии.
Паула подошла к отцу и встала перед ним, чтобы заслонить его от словесных снарядов враждебно настроенной старшей сестры.
— Папа, она просто тебя дразнит. А когда тебя нет, она все время хвастается. Старается произвести впечатление на мальчишек.
— Врешь! — завопила Джессика, покраснев от возмущения.
Соперничество дочерей на мгновение отвлекло родителей от того, что их занимало, и они обменялись улыбками. Но тотчас вспомнили, что это утро — не такое, как обычно, и спрятали свои улыбки, надеясь, что дети не успели ничего заметить.
— Ты хвалишься перед всеми членами футбольной команды, — сказала Паула, тыча пальцем в сестру.
— Умолкни, слабоумная, — слегка смутившись, отвечала Джессика.
— Сама ты слабоумная!
— Дети, успокойтесь, пожалуйста! — рявкнула Шейла, начиная терять терпение.
— В этом доме есть только одно дитя, — возразила Джессика, не замечая растущего раздражения матери.
— Милые дамы, — вмешался Роберт. — Я намерен довезти вас до школьного автобуса. Прямо сейчас. — Он озабоченно глянул на Шейлу.
— О’кей, — согласилась Паула и побежала складывать учебники.
— Официально заявляю, что я против принудительных поездок на автобусе.
— Джесси, но ведь ты же едешь не куда-нибудь, а в школу, — сказал Роберт.
Джессика посмотрела на отца. Ясно, что он ее ненавидит. Презирает ее убеждения. И вообще. С некоторых пор она стала подозревать, что он ей вовсе не отец. В один прекрасный день мать признается, что они с Жан-Поль Сартром… — «Скорей, Джесси!» — Но пока мама все еще на его стороне.
Роберт ждал девочек, стоя у двери.
— Послушай, ты еще будешь здесь, когда я вернусь? — робко спросил он у Шейлы.
— Не знаю, — отозвалась она.
Она была еще дома.
— Ты уезжаешь?
— Нет.
— Я имел в виду на работу.
— Нет. Я позвонила в издательство и сказала, что поработаю дома.
Когда он вернулся, посадив девочек на автобус, отправлявшийся на другую сторону реки, она все еще сидела за кухонным столом, тупо изучая свое отражение в кофейной чашке.
Я так страшно ее обидел, подумал он, испытывая омерзение к самому себе. Он сел против нее. Она не начинала разговор, и после полного молчания он произнес:
— Шейла, как я могу загладить свою вину?
Медленно подняв голову, она глянула на него.
— Думаю, что никак.
— Ты хочешь сказать, что из-за этого мы расстанемся?
— Не знаю. Я ничего не знаю. Я только…
— Что?
— Я только хотела бы и тебе сделать больно. Выразить свой гнев… — голос ее задрожал. Она чуть не призналась, что вопреки всему все еще продолжает его любить. Но об этом она умолчит.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — сказал он.
— Думаешь?
— Да, во всяком случае, подозреваю. Наверно, лучше б я ничего тебе не говорил.
Конечно, лучше, подумала она.
— Так зачем же ты мне это сказал, Роберт? — Ее слова прозвучали как обвинение.
— Сам не знаю.
— Нет, знаешь, черт тебя побери. Знаешь! — взорвалась она. Потому что поняла, чего он от нее хочет. Будь он проклят.
— Этот ребенок.
Слова Шейлы обрушились на него с такой силой, что ему стало страшно.
— Я… я не уверен…
Зато она была абсолютно уверена.
— Послушай, Роберт. Я тебя знаю вдоль и поперек. Ты этого не хотел, у тебя этого и б мыслях не было, но раз уж так случилось, ты чувствуешь себя ответственным.
Он боялся даже задуматься о том, права она или нет.
— Не знаю, — повторил он.
— Ради бога, будь честен с самим собой. Ничего не поделаешь, нам надо смотреть правде в глаза.
Хватаясь за соломинку, он понял слово «нам» как знак, что она еще не окончательно потеряла надежду на их дальнейшую совместную жизнь.
— Ну так что же? — Она ждала ответа.
В конце концов он набрался смелости оценить свои чувства и признался:
— Да, ты права. Не могу объяснить почему, но чувствую: я должен что-то сделать.
— Вообще-то, ты ничем ему не обязан. И ты это знаешь.
Конечно, знает. Объективно…
— Он совершенно один, — сказал Роберт, чувствуя облегчение, что можно, наконец, сказать то, что он думает. — Наверно, я мог бы чем-то ему помочь. Придумать что-нибудь… чтобы его не забрали.
Ты не родитель ему только от того, что потрахался с его мамашей, крикнула Шейла про себя, но вслух ничего не сказала.
— А как именно ты мог бы ему помочь?
— Не знаю. Может, если б я туда слетал…
— Зачем? Разве ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы взять его к себе? Разве у тебя есть какой-нибудь план?
— Нет, Шейла. Ничего у меня нет.
— Тогда какой тебе смысл туда лететь?
Он не мог ничем подкрепить свое побуждение. Он не мог даже измерить всю его глубину.
И тут она его поразила.
— По-моему, есть только один выход, Роберт. Взять его сюда.
Он изумленно посмотрел на нее.
— Ты понимаешь, что говоришь?
Она утвердительно кивнула.
— Ведь ты же именно поэтому мне все и рассказал.
Он не был точно уверен. Но подозревал, что она права. Опять права.
— И ты сможешь это выдержать?
Она грустно улыбнулась.
— Придется, Роберт. Это не великодушие. Это самозащита. Если я не позволю тебе попытаться помочь ему сейчас, то в один прекрасный день ты скажешь, что из-за меня твоего… твоего сына отправили в сиротский приют.
— Никогда я этого не скажу.
— Нет, скажешь. И потому скорей бери его сюда, Роберт. Пока я не раздумала.
Он посмотрел на нее и смог произнести только два слова:
— Спасибо, Шейла.
И вот, взвалив на плечи своей очаровательной жены всю тяжесть этого чудовищного обмана и надругательства, он принялся вместе с ней обсуждать предстоящий визит его сына из Франции. Мальчик сможет пожить у них, когда они переедут на Кейп-Код.
— Но только месяц, — сказала Шейла. — И ни на один день больше. За это время твой Луи вполне сможет найти какое-нибудь приемлемое решение.
— Ты понимаешь, о чем ты говоришь? — спросил он. — Да.
Но он все еще не верил.
— А что мы скажем девочкам?
— Что-нибудь изобретем.
Боже, откуда в ней столько великодушия?
— Ты совершенно фантастическая личность.
Она покачала головой.
— Нет, Роберт. Просто мне уже тридцать девять.
Спустя две недели Роберт шагал взад-вперед в зале ожидания международных рейсов аэропорта Логан в Бостоне.
За последние дни, полные волнений и забот, он без конца разговаривал по телефону с Луи Венаргом. Обсуждали разные детали поездки мальчика в Америку. Один месяц — и ни днем больше. За это время Луи должен во что бы то ни стало найти какую-то альтернативу сиротскому приюту.
Жан-Клоду Луи должен был сказать, что он приглашен в Америку старыми друзьями его матери. Вполне правдоподобная идея — ведь Николь наверняка рассказывала сыну, что когда-то целый год проучилась в Бостоне.
Однако ни при каких обстоятельствах Луи не должен говорить мальчику, что Роберт Беквит — его отец.
— Ну конечно, Роберт. Как скажешь. Я знаю, тебе не легко. Я понимаю.
В самом деле? — подумал про себя Роберт.
Существовала еще одна непростая задача: что сказать девочкам. После долгих тяжелых раздумий Роберт созвал семейный совет.
— Умер один близкий нам человек, — начал он.
— Кто? — с тревогой в голосе спросила Паула. — Бабушка?
— Нет, — ответил Роберт. — Вы ее не знаете. Она жила во Франции…
— Она француженка? — снова поинтересовалась Паула. — Да.
Тут в разговор вступила Джесси.
— Так зачем ты нам говоришь, раз мы ее не знаем?
— У нее был сын…
— Сколько ему лет? — быстро спросила Джесси.
— М-м-м… Точно не знаю. Он, кажется, ровесник Паулы.
— Вот здорово! — воскликнула Паула.
Джесси бросила уничтожающий взгляд на младшую сестру и, повернувшись к Роберту, продолжила свой допрос:
— Ну и что?
— Он — сирота, — Шейла произнесла это с подчеркнутой многозначительностью, всю глубину которой мог оценить один лишь Роберт.
