— Я опаздываю. — Фран надкусила тост и выпила кофе залпом. — Пока, до вечера.
— Ты попрощалась с сестрой?
— Ой… забыла. — Она побежала наверх.
— Они расстаются почти на полгода, — сказала я Джеффри. — Как она могла забыть?
— Подростки — существа странные, — ответил он.
Наверху Фран задержалась минуты на две, не более, а спустившись, мигом надела куртку и шагнула к входной двери, словно предстоящая долгая разлука с сестрой-двойняшкой ее ничуть не волновала.
— Значит, тебя это устраивает? — спросила я, когда Фран открывала дверь. — Назначение на процедуру?
— Ну да.
— И ты действительно хочешь пройти через…
— Мама, не сейчас, ок? Я опаздываю. Поговорим в другой раз.
— Ты постоянно откладываешь этот разговор…
Но Фран уже торопилась по дорожке к выходу на улицу. Я беспомощно смотрела ей вслед, потом вернулась в дом. Джеффри, жуя тост, читал «Гардиан».
— Я что, единственная в этой семье, кто умеет переживать? — набросилась я на него. — Одна наша дочь беременна, другая улетает в Австралию. Почему только я не могу чувствовать себя так, будто ничего особенного не происходит?
— Это все твои средиземноморские корни, — ответил Джеффри, и тут я взбесилась.
— Афины не в Средиземноморье находятся! — закричала я. — И моя мать родилась в Лондоне, а отец был наполовину словенцем, и подавлять эмоции я научена не хуже любого из вас.
— Одни и те же обстоятельства люди воспринимают по-разному, — ответил Джеффри очередным по-идиотски глубокомысленным обобщением.
— Ты даже не соизволишь поехать с нами в аэропорт, — не унималась я, хотя упрек был несправедливым.
— У меня лекционный день, — развел руками Джеффри. — Расписание составлено полгода назад. Пойду попрощаюсь с ней прямо сейчас.
Он поднялся в комнату Арианы. Как и мне, серьезной работы в киноиндустрии Джефу давно не предлагали, и он все больше времени проводил в Школе кино и телевидения в Биконсфилде, обучая студентов. Конечно, он поехал бы с нами в аэропорт, если бы не преподавал сегодня. В этом я не сомневалась. Я просто срывала на нем злость и печаль. По-моему, если вы прожили в браке лет двадцать пять, можно позволять себе нечто подобное, хотя и нерегулярно.
Я встала у стеклянной двери, за которой начинался наш сад.
Мы жили (и до сих пор живем) в террасном доме с четырьмя спальнями в Хаммерсмите. Купили мы его дешево, а сейчас цена на него взвилась до небес. Эту черту британцев, между прочим, я никогда не могла понять: они более чем склонны относиться к своим домам как к финансовым активам, а не как к семейному очагу. Джеффри постоянно бродил по сайтам недвижимости, отслеживая, насколько подросла стоимость нашего дома, но для меня прежде и более всего наш дом был не стенами и квадратными футами, но родным домом, и я надеялась, что мои дочери испытывают те же чувства. К примеру, в то утро, когда я смотрела на сад через стеклянную дверь, я видела картограмму детства Арианы. Этакий атлас воспоминаний. Яблоня, на которую Ариана любила залезать. Длинная толстая ветвь, где Джеффри вешал качели, и они до сих пор там висят, пусть их и загораживает буйная зелень лаврового куста, но разглядеть их можно, если постараться. Уголок, заросший травой, где девочки летом устраивали пикники и где в одну из редких снежных зим они пытались слепить снеговика. Чугунный столик, сидя за которым Арина рисовала, морща лоб от усердия и высунув кончик языка. Я до сих пор храню эти рисунки в картонной коробке под нашей кроватью, хотя дочь умоляла выбросить их.
Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично?
В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию — что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец («отец»! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков.
— Уф, попрощался, — доложил Джеффри, спустившись на кухню.
Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз.
* * *
Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает.
Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила:
— Ты ведь не расплачешься, правда?
— Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение.
— Надеюсь, с Фран все будет в порядке.
— Я тоже надеюсь. Это кошмар, но мы с вашим папочкой окажем ей… любую посильную помощь.
Ариана замялась, будто намереваясь произнести нечто крайне веское и не слишком приятное. «До свидания», предположила я.
— Кстати, — сказала Ариана, — отныне я буду называть вас мама и папа. «Мамочка-папочка» звучит как-то… ну, не знаю. Словно мы до сих пор маленькие дети.
— Прекрасно, — просипела я, вдруг лишившись голоса. Мы застыли в неловком молчании.
Ариана потянулась ко мне, обняла:
— Всего через несколько месяцев мы снова увидимся.
— Точно. — Я обняла ее в ответ. — Время пролетит быстро.
Но плечи мои дрогнули от сдавленного рыдания. Ариана обняла меня покрепче, погладила по спине:
— Ну что ты, мам. Не надо себя так мучить.
Я помотала головой, не в силах выговорить ни слова.
— Твоя мама была такой же?
— При чем тут моя мама? — выдавила я.
— Ей ведь тоже пришлось через это пройти, — ответила Ариана. — Она провожала тебя в аэропорт, так ведь? Когда ты улетала в Америку.
— Тогда было все по-другому, — возразила я.
— Насколько по-другому?
— Это была просто поездка.
— Ладно, думай о моем Сиднее как просто о поездке.
Она поцеловала меня, прижалась ко мне в последний раз, а затем высвободилась из моих чересчур крепких и чересчур оберегающих объятий. Я смотрела ей вслед, очередь в зону досмотра двигалась еле-еле; наконец Ариана обернулась, помахала, улыбаясь, стеклянные двери открылись, она вошла, завернула за угол и исчезла из вида.
Утерев слезы рукавом пальто, я в одиночестве побрела на автостоянку. Размышляя о том, что сказала Ариана. Может, она права? И моей матери было столь же тяжело расставаться со мной тогда, в 1976-м? С ее смерти и дня не проходило, чтобы я не вспомнила о ней. Но, как ни странно, прежде я никогда не задавалась подобными вопросами.
ЛОС-АНДЖЕЛЕС
В ответ на вопрос Арианы: нет, моя мать не плакала, когда махала мне вслед в афинском аэропорту в первых числах июля 1976 года. По крайней мере, я так думаю. Но заметила бы я ее слезы? Моя дочь права: молодые люди глухи и слепы к чувствам своих родителей, а многие даже и не подозревают о том, что у папы с мамой тоже есть чувства. Касаемо родительских эмоций молодежь пребывает в блаженном состоянии социопатии.
В любом случае я слишком нервничала, чтобы обращать внимание на мать. Мне только что исполнился двадцать один год, прежде я никогда и никуда не ездила одна, и целые три каникулярные недели путешествовать по Америке с рюкзаком за спиной было для меня чем-то абсолютно необычайным. В самолете, летевшем в Нью-Йорк, вместо того чтобы смотреть кино по бортовому телевизору (пародийный детектив «Ужин с убийством»[5], вроде бы, но утверждать наверняка поостерегусь, поскольку в те времена кинематограф меня совершенно не интересовал), я усердно изучала путеводители и расписание американских междугородних автобусов. Полет был долгим и тягостным. Я попробовала включить концерт классической музыки, предложенный авиакомпанией. Персональных проигрывателей в семидесятые, разумеется, не было, ты зависел от выбора других людей, и кто-то составил банальнейшую программу из Бетховена, Моцарта и им подобных, а качество звука было чудовищным. Тогда я уже страстно увлекалась музыкой, но мои любимые композиторы — Сати, Дебюсси, Равель, Пуленк (все французы почему-то) — внимания составителя не удостоились. Время текло медленно, и моя нервозность нарастала. Не знаю как, но я оказалась в курящем отсеке, и мой сосед, мужчина средних лет, курил очень едкие тонкие сигарки. Когда мы приземлились в аэропорту Кеннеди, чувствовала я себя ужасно и в мой первый вечер в Америке никуда не пошла, просто отлеживалась в хостеле, изнывая от тошноты, усталости и спрашивая себя: во что ты вляпалась?
