— «Betty Crocker», — добавляет он. И продолжает после секундной заминки: — Аврора сидит на безглютеновой диете. Так что сегодня печет Сван.
Он говорит, что кекс уже в духовке и скоро будет готов.
Я задумался. Мне по-прежнему нужно попросить у него охотничье ружье.
— Для мужчины хорошо, когда у него есть с кем поговорить, открыть душу, слышу я его рассуждения.
Говорю, что сейчас приду.
Но сначала схожу к себе на чердак кое-что проверить.
Я — акварель, а она легко смывается
Из кухонного окна видно полгоры и кусочек моря, которое холодным сегодняшним утром было зеленым; гора исчезнет, когда в доме напротив добавится еще один этаж, его уже начали строить.
Я включаю компьютер и вбиваю в поисковик запрос о знаменитых писателях, покончивших с собой. Количество всплывших сайтов стало большой неожиданностью, я и не представлял, что столько известных мужчин и женщин решили в тот или иной момент своей жизни положить ей конец. Как я правильно помнил, автор романов «И восходит солнце» и «Иметь и не иметь» использовал свое любимое охотничье ружье. Мне также не потребовалось долгих изысканий, чтобы убедиться в истинности собственных предположений, что мужчины в основном стреляются; естественно, это касается прежде тех стран, где разрешено иметь оружие. Прокручивая очередную страницу, нахожу упоминание об авторе рассказов, пустившем в себя пулю прямо на горнолыжном склоне и обагрившем его своей кровью; о тридцатилетием поэте, который сначала застрелил свою юную возлюбленную, затем застрелился сам, и когда его тело обнаружили в номере парижского отеля, ногти на его ногах были покрыты красным лаком, а на одной ступне — татуировка в форме креста.
Гораздо реже мужчины выбрасываются из окна, и лишь немногие прыгают с моста в реку, при этом некоторые реки популярнее других, например Сена. Одним из тех, кто утопился в Сене, был Пауль Целан, автор того самого сборника стихов из маминого шкафа, все еще лежащего в кармане моей куртки. Римский поэт Петроний вскрыл себе вены и, желая умереть, но в то же время отложить смертный час, то срывал, то накладывал повязки, слушая, как его друзья читают стихи о жизни. Снотворное тоже актуально, когда хотят спать дольше, чем обычно, можно сказать — целую вечность; так, кажется, писал Павезе в гостиничном номере в Турине.
Женщины, как я успел заметить, применяют другую тактику: они скорее откроют газ или заведут машину в запертом гараже, предварительно влив в себя стопку водки.
А еще женщины чаще пишут предсмертные записки. Иногда всего лишь несколько слов: «Моему любимому, который вернулся к своей жене», и добавляют о себе: «Что же до меня, то я — акварель, а ее легко смыть». Вирджиния Вулф оставила любовное послание своему мужу, а потом, надев пальто и набив карманы камнями, утопилась в реке Уз. «Не думаю, что два человека могли быть счастливее, чем были мы», — написала она. Другие прощаются проще, например, как поэт, бросившийся с палубы корабля в воды Мексиканского залива со словами «Будьте все счастливы».
Мое внимание привлек тот факт, что почти все эти мужчины и женщины были моложе меня, некоторые даже лет на двадцать. Самый кризисный возраст — тридцать плюс-минус год, один автор романов решился в тридцать два, другой в тридцать три, есть еще тридцатичетырехлетний поэт, Маяковскому было почти тридцать шесть, Павезе — сорок один. Тридцатисемилетний рубеж сложно дается художникам, и далеко не у всех получается через него перешагнуть; музыканты еще моложе: Брайан Джонс, Джими Хендрикс, Дженис Джоплин, Курт Кобейн, Эми Уэйнхаус и Джим Моррисон, — всем им на момент смерти было двадцать семь. Я уже преодолел тот возрастной рубеж, когда творческие люди умирают.
Видимо, обычный человек — совсем другое дело.
Мне скоро исполнится сорок девять
Мужчина
Разведен
Гетеросексуал
Не обладающий властью
Не живущий половой жизнью
Умелый
Рубец — это ненормальное кожное образование, возникающее вследствие заживления ран или повреждений
Сван стоит на выложенном плиткой кухонном полу в одних носках и повязывает фартук, на нем футболка с надписью Shit happens.
Я наблюдаю, как он надевает красную варежку-прихватку, открывает духовку, вытаскивает решетку, на которой стоит форма с кексом, и проверяет его вязальной спицей.
— Еще семь минут, — говорит он, наливая сливки в миску и включая миксер.
Повернувшись ко мне спиной, Сван сосредоточился на процессе приготовления. Взбив сливки, снимает насадки и, ополоснув, засовывает в посудомоечную машину.
Я же размышляю, когда лучше попросить ружье.
Выкладывая сливки из миски, он признается, что стал замечать у Авроры явные признаки душевного беспокойства. На меня все еще смотрит его спина.
— Никогда не знаешь, о чем думает женщина. С непроницаемым лицом она вдруг принимает решение и объявляет тебе, что больше не любит. Она меняется втайне от тебя.
Достав кекс из духовки, Сван вынимает его из формы, отрезает кусок и внимательно изучает разрез. Убедившись, что кекс пропекся, он осторожно перемещает кусок на лопатку, а с нее на мою тарелку, поддерживая толстыми пальцами.
Сван озабоченно спрашивает, не замечал ли я какие то знаки, прежде чем ушла Гудрун.
Я задумался.
— Она говорила, будто я повторяю все, что она сказала.
Он онемел.
— Повторяешь… это как?
— Ну, когда она мне что-то говорила, я повторял ее слова, меняя утверждение на вопрос.
Лицо Свана — один большой вопросительный знак.
Я поясняю:
— Например, она говорила: «Лотос звонила», а я ей в ответ: «Да, Лотос звонила?» Вот это она и называла повторением.
Вид у Свана такой, словно я предложил свой физический закон черных дыр. Он растерянно спрашивает:
— А почему плохо повторять?
— Нипочему, просто Гудрун не нравилось.
— А что ты должен был говорить — вместо повтора?
Я немного растерялся.
— Ты просил ее не уходить?
— Нет, не просил.
Достав пакет молока из холодильника, он наливает два стакана и пододвигает один ко мне. В памяти тут же всплывает стакан молока и кусок слоеного шоколадного торта с белым масляным кремом, которые мама держит для меня на ночном столике, но то молоко теплое, оно из стального молочника и предназначено для кофе, мне хорошо знаком этот вкус.
Мы оба молчим.
Затем сосед вновь возвращается к теме:
— И теперь ты ловелас.
Я подумал, что ослышался, или мы с ним понимаем это слово по-разному. Однако Сван не из тех, кто говорит метафорами.
Сказать ему, что я не обнимал обнаженное женское тело — во всяком случае, намеренно — вот уже восемь лет и пять месяцев, или с тех пор, как мы с Гудрун перестали спать вместе, и что кроме моей матери, бывшей жены и дочери — трех Гудрун — в моей жизни вообще не было женщин.
Это, однако, не означает, что меня совсем не трогают женские тела; напротив, некоторые из них приводят меня в волнение и напоминают, что я мужчина. В бассейне, поплавав, женщина ступает на бортик, с ее тела ручейками стекает вода; бассейн открытый, а на улице около нуля, и от женщины поднимается пар; молодой месяц, выглянувший из облаков, освещает всю эту картину. Возможно, я даже случайно дотрагивался до голой руки, стоя в очереди рядом с женщиной, одетой в футболку с короткими рукавами, или женщина, склонившись, касалась меня волосами. Мне также вспоминается девушка, которая меня стрижет. Стоя позади меня, она моет мне голову и массирует виски, говоря при этом, что у меня хорошие волосы. Однажды я спросил, о чем она думает, на что девушка, рассмеявшись, ответила: «Об одном человеке и рецепте». Нет, мне определенно нужно стреляться, разорвать тело стальной пулей, чтобы ощутить его.
— Просто какие-то приятельницы Авроры полюбопытствовали у нее, не в поиске ли ты сейчас. Она спросила меня, и я ответил, что нет. Затем они поинтересовались у Авроры, нет ли у тебя женщины, она осведомилась у меня, и я ответил «нет». Тогда они захотели узнать, ходишь ли ты в кафе или в театр, и я сказал, что не ходишь. Когда они спросили, читаешь ли ты книги, я ответил Авроре «да», и она передала мой ответ приятельницам. Это их, похоже, заинтересовало, и они захотели узнать, какие книги ты читаешь, и я сказал, что романы и стихи, тогда они спросили, исландские или переводные, я предположил, что и те, и другие.
