Первую неделю, по привычке, я пытался выступать на собраниях, ругал руководство в курилке и даже схватил за локти кассиршу в день зарплаты.
Нелегко было свыкнуться с мыслью, что офис – теперь навсегда моя обитель, и при этом меня здесь в упор не замечают.
Потом я стал буквально ощущать ту презрительную прохладу, которая исходила от людей, равнодушных ко мне и в прежние времена… Сейчас они просто смотрели сквозь, и мороз пробегал по моей коже.
Я рыдал на своем пустом столе. На мое место искали сотрудника. Долго, и, кажется, даже свыклись с мыслью, что я и не нужен был вовсе.
Я садился в свое кресло, а потом в сломанное чужое, которое кто-то подсунул вместо моего, и выл в голос. Временами у меня получался такой истошный вопль, что кто-нибудь отрывался от своего монитора и растерянно оглядывался по сторонам. Видимо, чуткое ухо улавливало вибрацию в воздухе.
Я перестал мучиться только недавно. К их прохладе я привык.
Я подумал, что это, наверное, нехудший вариант из того, что могло случиться со мной после смерти…
3
А до этого я рвался на свободу.
Пытался выскочить во входную дверь, проскользнув мимо ресепшена, пару раз неимоверным усилием мне даже удалось на несколько секунд приоткрыть ее миллиметров на 18–20, точнее, воспрепятствовать ее закрытию, но выйти сил уже не оставалось, да и не мог я в эту щель протиснуться…
«Какой жуткий сквозняк, даже доводчик не спасает!» – заявила секретарша Любочка и буквально вырвала мне руки, захлопнув дверь.
Произошла невероятная ошибка Господа.
Из-за того, что я просиживал на работе вечерами, а затем стал забирать и часть ночи, Он, вероятно, посчитал, что главное для меня – остаться в офисе навсегда.
И сделал это Своим подарком свыше.
С Его стороны это было благословлением на новую жизнь, о которой можно только мечтать.
Я пытался вспомнить, какое мгновение моей земной жизни было последним, но не мог.
Неужели все случилось настолько плавно. Без какого-либо яркого эмоционального всплеска, повергшего за собой, например, инфаркт.
Ничего не вспоминалось.
Меня никто не ругал и никто не хвалил. Никто не замечал, если я не приходил на важные заседания, и не замечал также, если я приходил на них.
С коллегами связь пропала, как только я перестал ездить на бизнес-ланч и бросил курить, чтобы не отрываться от работы. Смутно я вспоминал какую-то сотрудницу, с которой мы договорились встретиться после полугодового отчета. Но и она меня не искала.
Больше всего меня бесила Любочка-секретарша. Бесила, несмотря на всю длину и красоту своих ног. Обладая потрясающе короткой памятью, она то и дело подходила к моему столу и спрашивала: «А за этим столом кто-нибудь сидит?»
Когда все вокруг пожимали плечами, она поправляла лифчик под блузкой и заявляла: «Надо же… Пустует столько места… Странно… И мы платим такие деньги за аренду».
Своим родителям я не звонил по полгода, так что немудрено, что меня не хватились даже они…
Но Любочке-то я звонил! Поздравлял ее с Восьмым марта и Новым годом. Улыбался ей при встрече, и, как мне казалось, она отвечала мне полной взаимностью… В смысле улыбки и обоюдной симпатии…
За это я разместился у нее под столом и добрую половину дня наблюдал ее шелковые колготки и все, что можно было разглядеть, располагаясь под столом сидящей в мини-юбке секретарши.
К тому времени я уже понял, что несмотря на полное отсутствие возможности механически воздействовать на окружающие меня предметы – кое-чего невероятным усилием воли мне удавалось добиться.
Например, я не мог подвинуть стул или ударить кого-нибудь так, чтобы это принесло ощутимые другим результаты.
Но у меня получалось, ценой невероятных усилий, навалившись всем телом, нажать несколько клавиш на клавиатуре.
Когда кто-то оставлял письмо на экране, я иногда дописывал пару слов.
Совершенно ненужных и нелепых, а иногда просто озорных… Во многих письмах появлялись эти неведомо откуда взявшиеся слоги. Мало кто прочитывает письмо перед отправкой еще раз.
В фразу «Добрый день» я мог добавить несколько букв и переврать ее до неузнаваемости. А все думали, что они просто опечатались, и пеняли на ширину своих пальцев.
Извините, но «добрый пиздень», пришедший нашей толстой дуре по финансам, встал кое-кому боком. А в фразе «надеюсь, теперь ты понимаешь, что я прав», трудно было удержаться, чтобы не вставить частичку «не» перед словом «прав».
И все пеняют на усталость…
На самом деле уставал от этих проделок я.
Немаленькая нагрузка для бестелесного существа.
После, обессиленный, я валился на пол и откатывался под стол к Любочке, если она была в этот день в чем-то новом.
Теперь, со стороны, мне многое становится понятно.
Я пользуюсь своим правом войти в любой кабинет.
Но мое отношение к офису и всему происходящему в нем переменилось после одного совещания. Посвящено оно было итогам первого полугодия. Во время совещания я, конечно, вел себя не очень хорошо.
Не любил я эти совещания и в бытность свою реальным менеджером, а уж в теперешнем состоянии не мог себе отказать в удовольствии немного побезобразничать.
Ходил по столу и в самый неподходящий момент, когда кто-то начинал выступать с докладом, ронял ручки со стола – если ручка не прилегала плотно к ежедневнику, откатить ее мне было по силам.
Позволял себе и покуражиться.
Вставал на плечи генерального и во время его выступления делал вид, что это самый удобный в мире стульчак, а его плешь не зря отдает фаянсовым блеском дешевого унитаза.
Испуганные взгляды, которые бросались в нашу сторону, были мне симпатичны. Казалось, все видели, где я восседаю и что делаю.
Как приятно было многим менеджерам узнать, что их директору тоже срут прямо в мозг.
Когда финансовый директор смотрела на окружающих сквозь свои полные презрения и высокомерия очки, я подходил к ней вплотную, снимал штаны и прижимался к ее линзам своими колокольчиками.
После чего она, рассерженная, срывала их со своего носа, протирала нелепым фиолетовым платком и ворчала: «Включите кондиционер, наконец! У меня даже запотевают очки».
Все удивленно переглядывались.
Никому особенно не было душно.
Конечно, жестоко.
Но эти люди не читали тех отчетов, которые я делал.
Теперь, пользуясь тем, что невидим, я часами стою за спиной у руководства.
Я стою и пребываю в бешенстве.
Мою папку на общем диске вообще никто не открывает.
Зачем я сидел над отчетом со страшным названием «Сэйлз репорт уиз деталз» по шесть вечеров кряду?!
Твои линзы всегда будут покрываться испариной, потому как я работал в никуда и не встретил ни человеческого, ни профессионального участия к результатам своей работы.
Зато теперь я вижу, какие файлы открываешь ты, плешивый Карабас, в своем тысячедолларовом кожаном кресле.
Но то собрание возродило во мне надежду, что все может исправиться.
Что в моей жизни снова может появиться общение, взгляд, улыбка, подаренная от души, а не подобная спазму прямой кишки в момент опорожнения.
4
Ее посадили за мой стол.
Дали другое кресло, но компьютер оставили мой.
И сказали все эти слова, которыми обманывают новеньких.
Слова, полные лжи и фальши.
Просто им надо было поставить галочку в графе «предприняты шаги по устранению недостатков».
Отметить плюсиком в пустом и давно заброшенном ежедневнике строчку «антикризисные меры: ужесточить финансовый контроль».
Ей сказали, моей бледной в первый же рабочий день принцессе, что:
1) на нее возлагаются особые надежды;
2) ее появление – значимое событие в жизни офиса;
3) ее работа будет под особым и пристальным вниманием;
4) с мотивацией в случае успешного сотрудничества не возникнет никаких проблем;
5) под это направление планируется в перспективе создать отдел, а то и целый департамент, и только на первых порах все придется делать самой;
