Михаил медленно к нему развернулся. Поставил стаканчик:
— Вот ты как, да? Ну молодец, молодец... Нет, я понимаю, тебе же неохота ссориться с этим твоим приятелем, да?
— Да с каким, на фиг, приятелем?!
— Ну давай, кинь друга, шагай домой, давай, давай! Я все равно поеду, а ты — как хочешь.
— Миш, перестань, а?
Попытка не удалась. Этого, с нехорошими глазами, уже не свернешь. И вот в спину давит жесткая скамья, сложенная из лаковых жердочек — невесть когда, и древняя электричка по-молодому несется в ночи.
Михаил упорно таращился в окно, где беспросветно и кинематографичны редкие встречные поезда. Он, кажется, остыл наконец и сам (хорошо бы!), свинцово задумывался: а зачем это все? Олег был вынужден смотреть вперед. На другом конце вагона подвыпившая гоп-компания, этакие лбы с окраин, докапывались до перепуганного парня лет восемнадцати, который — куда ехал в такое время один?.. зачем, на свою голову?.. Он молча сидел с остановившимся от ужаса взглядом. Эти же придирались все настойчивее и начинали слегка, пробно так, толкать в плечо. Видеть было невыносимо, редкие пассажиры отворачивались кто куда. С туго сидящей шапкой черных кудрявых волос, с распахнутыми глазами, парень здорово кого-то напоминал; Олег сообразил наконец. В детстве он, потрясенный, смотрел по телевизору долгие, многотысячные, полощущие флагами похороны трех защитников Белого дома, бабушка даже плакала: “Совсем же мальчишки еще”. Особенно один портрет бил в глаза совершенно иконной внешностью, и это делало все происходящее каким-то очень библейским. Потом, уже взрослым, Олег случайно узнал, как звали того погибшего, — Илья Кричевский. Потом, уже взрослым, Олег случайно подумал, что какой-то его детский краткий период осмысления жизни совпал с уникальными, краткими, честными временами, и в этом — наверное, везение.
— Пошли покурим, что ли, — мрачно бросил Мишка, сам поднимаясь.
В продуваемом насквозь тамбуре лунно взбалтывался дым.
— Слушай, может, как-то к этим парням подойдем, как-то вмешаемся? — заговорил наконец Олег. — Смотреть же невозможно. Они же его щас бить будут.
Михаил задумчиво, неспешно затянулся.
— Ты понимаешь, — начал он очень рассудительно, серьезно. — Их же больше. То есть будет драка, и тогда мы не сможем добраться до дачи, а если сможем, то будем не в той кондиции. Нам же и там надо будет драться. А ты сможешь драться со сломанным носом, с сотрясением, допустим, мозга, я не знаю?..
Олег не верил своим ушам. Он не понимал, шутит Мишка или нет. Тот посмотрел испытующе, без тени улыбки:
— А ты думал, зачем мы туда едем?
— Я не знаю... — пробормотал Олег.
— Ты готов?
Это какой-то непрекращающийся, кошмарный экзамен.
— Да.
Плутали по ночным садам, с печальной нотой какой-то птицы. Огоньки кое-где были, но неожиданно мало для долгих выходных, и вода из колонки хлестала в слив в полном безлюдье, обдавая по ногам осенним уже холодом. Искали долго, объедая свесившиеся за заборы яблоки. На горизонте пугала, стояла черная цистерна, вознесенная на множество безумных конструкций; Олег вспомнил, что есть такое направление в фантастике — где все на паровых двигателях; это вполне могло походить на звездолет какой-нибудь из тех книг.
— Там должны быть огни, голоса, музыка, — твердил, как заклинание, Михаил, похоже сам боявшийся подумать, что Анжела поехала сюда не на праздник.
Нашли кое-как: пьяным странно везет. Везет ли? Двухэтажный дом темен и пуст, калитка, приметная кованая калитка, которую Олег сразу узнал, заперта; Миша стоял в ступоре, Олега охватывало отчаяние:
— Это тот самый дом! Ты что, мне не веришь? Зуб даю... И говорил он “ко мне на дачу”, я точно слышал... Я не мог ошибиться!
— Может, и не мог. Может, они сейчас спят внутри. — По лицу Михаила блуждала страшная улыбка...
Перелезли через забор. Долбили в дверь. Портвейн тяжело долбил в ответ. Чертыхаясь, Миша уже орудовал чем-то тонким в скрипящей раме, пытаясь выставить стекло на веранде.
Как страшно влезать в чужой дом! Когда Миша пошел по комнатам, исчезая в черных проемах и щелкая зажигалкой, Олегу казалось, что сердце выпрыгнет из груди. Никого. Бух-бух. Даже воздух застоявшийся, со сладкой тягучестью старого дерева, клея какого-то, что ли... Бух-бух.
— Да, это точно он. — Олег старался говорить спокойно и даже как будто приходил в себя. — Видишь вот этот самовар?
Тускло блестел эмалированный уродец, от которого тянулся грубый шнур, черно-белого нитяного плетения, как раньше были на утюгах, а на “фасаде” намалеваны не менее грубо пузатые церкви в зеленой листве.
— Рустик еще прикалывался, там сзади этикетка: “Самовар, культовая роспись”... Мы даже водку туда заливали и пытались потом разливать по рюмкам через краник, бред, конечно.
— Браво, — сухо оборвал Миша. — Ну вот не зря приехали, ты хоть поностальгировал по этим вашим милым временам. А твой приятель, видимо, кувыркается с моей девушкой где-то в другом месте, но мы этого уже не узнаем.
— Давай я сожгу этот дом, — сказал Олег, сжав зубы.
— Что?
А он бы мог. Мишка уже настолько извел его всеми этими сценами, что хотелось — кроме того что спать — просто уже все разнести, взорвать ситуацию; так, наверное, бойцы бросались на амбразуру — не на подъеме, а на смертельной усталости.
Дальше стало совсем неинтересно.
— А насрать на стол слабо?
Это было мучительно. Повеселевший Михаил, обнаруживший в соседней комнате свечку, зачитывал что-то из наугад взятой книги — из “Судьбы человека”. А потом, когда выбрались обратно в сад, это походило на выпадение из пьяного бреда. На фоне бледной промокашки запада рисовались крыши разной высоты и воткнутые в небо разными углами, так что выходила — кардиограмма земли.
— А хорошо, — произнес Михаил, набрав полную грудь свежего воздуха.
И его хотелось убить.
V
Электричка отправлялась в семь двадцать две.
“Восьмерка” неслась по утреннему городу, пустые дороги золотые — одно удовольствие.
— Закрой окошко, ребенка продует, — попросила мама. — И не гони так.
Славик сидел сзади, приник к стеклу, напросился провожать бабушку на вокзал — обычно в садик его не поднимешь, а тут встал в полшестого, сам, смурной, как взрослый, и теперь стоически держался, как будто если уснет, пропустит что-то очень важное. Олег поправил зеркало. Он любил эту размазанную солнечную рань, хотя у самого сейчас — как песок в глазах. Мама наконец задремала...
Машина грохнула, когда он не сбросил скорость перед трамвайными путями, грохнула, вся уже разбомбленная и развинченная, — может, и правда пора менять... Косые улочки спускались к вокзалу, полному солнечной игры в высоких пыльных окнах; стекло и бетон тянулись вверх, как овеществленные звуки органа, если на нем наигрывают что-то дебильно простенькое.
Олег ткнулся к бордюру. Рановато прибыли.
— Может, в воскресенье за тобой все-таки приехать в Кустово?
— Нет, что ты, — отмахнулась мама. — У тебя, наверное, свои планы...
Он полуулыбнулся. Со сладкой странностью подумал, что раньше это было для них такой роскошью — свободная хата на выходные. Клетушка на улице Юнг Северного флота слишком далеко находилась от цивилизации, а еще бывало, что к Мишке приезжала родня из района — обычно транзитом, обычно переночевать, — и тогда хозяин сам шатался по друзьям, не зная, к кому приткнуться. Но, может, и завтра пригодится.
— Ладно, я пойду, а вы поезжайте. — Мать завозилась с ремнем. Олег помог выйти, открыл заднюю дверцу, чтобы забрать сумку. Слава спал — очень серьезно, даже сосредоточенно, с обиженной губой.
Смотрели на него с полминуты.
— Олежа, как он все-таки похож на тебя...
Отец. Олег его почти не помнил. Осталось смутное чувство своей руки в его руке, когда ходили по воскресеньям в парк, катались, кажется, на лодке. А когда Олегу исполнилось, наверное, четыре года, папа подарил ему дефицитную и дорогушную по тем временам игрушку — огромный луноход из белой пластмассы с черным проводом. Луноход ревел, взбираясь на загнутый угол ковра. Олег испугался этого рева, ползущей штуки, разрыдался, потом боялся лунохода. Подарок не получился.
...Пятница развивалась как обычно. На входе в детский сад Олег столкнулся с “англичанкой”, но она едва поздоровалась, скользнув мимо по коридору, полному карликовых скамеек. Олега всегда как-то подсознательно пугало, что в коридоре разбросана родительская обувь, но никого при этом нет... — и почему-то лезли в голову кадры хроники из Освенцима с горами обуви. Мама прислала sms: доехала. На работе загрузили счетами-фактурами. Олег мчался по проспекту, когда зазвонил телефон: Михаил.
