Мои дремотные мысли прервал Леня, принесший весть, что пора мне получить свою часть обещанного им довольствия, в смысле ужина. Может в честь нашего с Леней приезда, а может и по другим серьезным причинам явились хозяева дома. Они привезли еды, ящик пива…
— Для знакомства с нашими постояльцами, — пояснил глава семейства, страшно рыжий с большим добродушным лицом дядька.
Кроме него прибыла еще жена и два сына, тоже рыжих увальня, толстые, как бочки, но характером явно пошедшие в отца. Противореча моим мрачным представлениям о типичном немецком характере, люди оказались на редкость приветливые.
Коллеги-азюлянты, собравшиеся на званный Леней и хозяевами ужин, представляли разные регионы нашей планеты. Здесь и русские и болгары, один араб, турок, семья югославов. Всех объединяет полное незнание немецкого и английского. Немцы, в свою очередь, никакого, кроме этих не знают. Глупый Леня умудрился ляпнуть, что я могу переводить, и мой ужин превратился в призрачные надежды, канувшие в пыль. Но, я на нем, на Лене, еще отыграюсь. В завязавшемся разговоре, немцы и азюлянты задавали друг другу традиционные вопросы, и чтобы переводить, не нужно выслушивать ответы, ибо они такие же традиционные, как и вопросы. Когда круг интересов поиссяк, я смог таки насытиться и тоже и откинувшись на спинку стула принялся задавать хозяевам вопросы посложнее. Порция алкоголя, нужно отметить, ослабила тормоза, но можно о том не жалеть.
— Вот, скажи честно, — я пристал к похожему на порядочного борова сыну хозяйки. — Но только честно! Что вы думаете обо всем этом деле, что Германия принимает такую тучу иммигрантов и их содержит.
Он неопределенно взглянул в пустую тарелку, но я так просто не отстал.
— Вот наша страна, к примеру. У нас есть белые и много черных народов, живущих на окраине. Так белые этих окраинных не любят, знаешь. И мы это не скрываем. Когда они приезжают, то комфорт им никто не создает. А вы азюлянтам и то и то…
— У нас так не принято говорить, но если честно, то… — он скривил на лице гримасу, красочно выразившую его мысли об иммиграции в Германию.
— Хороший человек! Я уважаю, когда говорят правду! Знаешь, будь я немцем, то стал бы первым борцом за права немцев и никого бы сюда не пускал.
— Но ты же — азюлянт?!! — непонимающе уставился парень на меня.
«Эх ты, Федя, — думалось мне, — что ты, как и все вы понимаете! Человек, по-вашему только двух категорий бывает: или немец, или азюлянт. Других нет. Если ты не немец, то просто азюлянт.»
— Очень просто, — проскрипел я ему в ответ. — Дерьмо они порядочное, эти азюлянты. Причем все!
Недоуменный взгляд проводил меня в толчок.
Может и обидятся на меня мои коллеги, но хоть разок-то можно и правду про нас всех сказать.
Следующим утром в поезде по пути домой, наши лица выглядели столь ужасно, что попутчики со страхом на нас заглядывались. Посматривая на себя изнутри и, особенно, на Леню снаружи, я с ними соглашался. Единственный способ привести себя в порядок — отпиваться пивом, заблаговременно приобретенным в магазине прямо рядом со станцией. Голову, кроме инерции поезда, раскачивала еще и боль, смешанная со злобой на весь род человеческий, и в особенности на немцев и азюлянтов, заставивших меня вчера упиться.
— Вот ты! — я ткнул в Леню пальцем, — какой у тебя в жизни смысл? Если он у тебя вообще есть…
Он глупо на меня посмотрел и улыбнулся:
— Вот, пива попить.
Я хмуро махнул рукой и глотнул из бутылки.
— Я серьезно спрашиваю.
— Ну я не знаю… — он поискал глазами по стеклу, — «гольф», вот, хочу, бабки…
— А потом?
— А потом домой поеду.
— Ну и там что?
— А там будем пить дома, будет весело, на дискач пойду.
— А деньги кончатся?
— Ну так я сначала заработаю…
— Ну хорошо, а когда кончатся?
— Работать пойду.
— Кем?
— А я не знаю… Все равно. Где денег много платят.
— Ну а кроме «Гольфа» и дискача?
— Дом хочу.
— А кроме дома?
— Так что еще надо?
— Вот я тебя про то и спрашиваю.
— Ну я не знаю… Женюсь!
— А тебя интересует что-нибудь, может?
— «Гольф», — он глупо улыбнулся.
— Ну ясно. За «Гольф»! — я открыл ему новое пиво и себя не забыл.
По пути посетили мы Франкфурт, где Леня уничтожил остатки своего пособия, прикупив себе джинсы и еще одежды.
— А как ты Владику отдавать будешь?
— Да ну его!.. Что ему отдавать, он же нас угощал. — Леня скривился. — И, вообще, дурак он дураком, что мне с ним общаться.
Потом он подумал и добавил:
— Ты ему не говори, что я деньги получил, я скажу, что в следующем месяце…
Я знаю точно, почему Владик перестал вдруг быть его лучшим другом: деньги у него кончились. Пропили все.
К вечеру мое настроение не улучшилось, лишь испоганилось вконец и пришлось взять еще два ящика пива, чтобы не впасть в депрессию. Теперь я выбрал объектом своего исследования Юру и принялся донимать его.
— Скажи, чего ты хочешь?
— Бабу хочу! Я бы ей сейчас показал! Я в армии двадцать раз мог! Я бы… Вот я бы!..
— Ну ладно! А после бабы?
— Спать после бабы. А после опять бабу.
— Отвалится.
— Да я двадцать раз могу!..
— Да не он отвалится, а язык отвалится трепать. Я тебя серьезно спрашиваю. Как ты свою жизнь видишь?
— А что тут видеть? Я здесь женюсь, и так ясно. Я в журнал напишу, потом выберу себе телку получше, чтоб крутая и с паспортом…
— Да ты уж лучше женщину. Какой у коровы паспорт-то?
— Дурак! Что ты понимаешь? Я, как куда прийду, так жабы начинают пачками липнуть…
— Вот человек! Да я же тебе говорю: бери простых баб. Что ты все с извращениями? Ты что — зоофил?
— Дурак!
Опять по пиву с колбасой, но пытать я его все-таки продолжил.
— Ну, так чего ты от жизни главного хочешь?
— Ну женюсь, или бабок заработаю, возьму себе «Калибру» и телик с видиком. Я, вообще, буду круто жить!
— Да… — я тяжело вздохнул. Это, конечно, — аргумент твердый. Если человек будет жить круто, то зачем его и пытать, что да как. Знает он себе, что будет круто жить, и все тут!
— Ну а ты может хочешь чего-нибудь? — я делал последние попытки. Конкретно так. Сильным миллиардером, к примеру. Знаешь: у себя на яхте насрал в кровать и смотришь, как убирают. А? Круто? Так хочешь?
— Какой в этом кайф?
— Ну а чего тогда? Хочешь, чтоб тебя на работе уважали, дали ударника капиталистического труда?
— Нет. Я бы собрал библиотеку фантастики и читал.
— А как прочтешь?
— Бабу, и двадцать раз.
Мы чокнулись бутылками.
— Вот скажи мне, Боря, — утро следующего дня я ознаменовал новым ящиком пива и продолжил следствие, — ты чего хочешь?
— Вот дал! — он дернулся всем телом и засмеялся. — Я столько всего хочу!
— Ну, актуальное, для начала, — сунул ему открытую уже бутылку.
— О-о! Актуальное — это трансфер и подальше от Юры.
— Понимаю твою рациональность в этом вопросе: всякого добра нужно в меру, но в более серьезном смысле?
— Да я же уже тебе говорил. Бабок хочу. Я, понимаешь, таких как ты широких планов не имею. Я хочу подзаработать чуть-чуть. Хочу здесь машину взять, может барахла какого и домой. Мне там состоятельным гражданином хочется быть, понимаешь? Здесь я им не стану — возраст не тот, а там… Мне квартиру выкупить нужно, ну и всякое там такое к тому прилагающееся. На месячное пособие, как у Лени, там год жить можно.
— Так ты денег подкопишь и… — я жестом показал направление на дверь.
— Да! Вон здесь на шпермюле столько добра выкидывают. Половину я могу у нас просто на рынке загнать.
Я понимающе кивнул.
— Ну а как с наукой?
— А это посмотрим. Когда деньги есть, можно хоть наукой баловаться, сам понимаешь.
— И ты будешь доволен?
— Да. Мне ничего больше не надо. Я не крутой, как Юра. — Промочили пивом горло в очередной раз. — А чего ты собственно пристал? Сам-то ты что от жизни хочешь?
Я поднял взглял с бутылки на своего собоеседника. Сложно сказать, что он увидел в моих глазах. Сам я в них ничего не видел.
— Не знаю я, дядя. Потому и спрашиваю. Вот тебе я вопрос уже третьему задаю. Знаешь, каждый из вас имеет более или менее четкий ответ. Я не буду распространяться насчет полета мысли…
— Интересно, что Юра сказал… — может чуть обиженно он на меня посмотрел.
— Могу тебя разочаровать: ничего нового. У них все просто. Они только языком трепят, жизни не видели и хотят всего, как нормальные дети в их возрасте. С тобой тоже понятно. Ты — человек поживший, с опытом, твердо знаешь, чего хочешь, и это не с проста. А сам я… Знаешь, я говна уже успел повидать. В шестнадцать лет я знал, что от протирания дыр на заднице в школе и в институте без хороших лап и прочей ерунды толку не будет. Крутым не станешь. А я уж сильно хотел.
