Уэллс Тауэр - Дверь в глазу

Ознакомительная версия.

— Хм. А там что? — Он показал на дом Брюса. — Кто там живет? Вы их убили?

— Не убили, — сказал Эрл. — Они тут помогли Хокона залатать и вообще. Видно, хорошие люди.

— Никто их не убивает, — сказал Гнут.

— Так что, все наши там, в монастыре? — спросил я.

— Ну, большинство. Молодые люди поспорили из-за какой-то дряни и стали резать друг друга. Назад грести будет трудновато. Думаю, теперь только о ветре молиться.

В небе клубился коричневый дым, и вдали слышны были крики людей.

— Значит, тут такое дело, — сказал Дьярф. — Тут заночуем и, если погода выстоит, завтра махнем в Мерсию, попробуем разобраться с этим разъебаем Этельриком.

— Не знаю, — сказал Эрл.

— Не пойдет, — сказал я. — И так понапрасну мозоли набили. У меня жена дома, и солому скирдовать надо. Будь я неладен, если повезу тебя в Мерсию.

Дьярф скрипнул зубами. Он посмотрел на Гнута.

— И ты тоже?

Гнут кивнул.

— Серьезно? Бунт?

— Нет, — ответил Гнут. — Мы просто говорим, что…

— Называй это как хочешь, курва, — гаркнул Дьярф. — Вы, сукины дети, срываете мне операцию?

— Слушай, Дьярф, — сказал я. — Никто никому ничего не делает. Просто нам надо домой.

Он орал и храпел. Потом побежал на нас с поднятым мечом, и Гнуту пришлось быстро стать сзади и взять его медвежьим захватом. Я подошел, зажал ему рот ладонью, другой рукой защемил нос, и он понемногу стал остывать. Мы отпустили его. Он стоял, пыхтел, уставясь на нас; мы вынули ножи и прочее, и в конце концов он убрал меч и взял себя в руки.

— Так, ладно, вас понял, — сказал он. — Ясно. Возвращаемся. А, забыл сказать. Олафсен нашел заначку филейного мяса и приготовит для всех оставшихся. Должно быть вкусно.

Он повернулся и пошлепал обратно к заливу.

Гнут на пир не пошел. Он сказал, что должен остаться у Брюса и Мэри, присмотреть за Хоконом. Брехня, конечно, учитывая, что Хокон сам спустился с холма и набил свое раненое брюхо девятью увесистыми бифштексами. Когда сумерки стали чернеть, а Гнута нет как нет, я пошел наверх к Брюсу, узнать, что с ним. Гнут сидел на дуплистом бревне и кидал камешки в траву.

— Она едет со мной.

— Мэри?

Он торжественно кивнул.

— Я ее с собой беру, чтобы она была мне женой. Она там, разговаривает об этом с Брюсом.

— Это добровольное согласие или затея типа похищения?

Гнут посмотрел на залив, будто не слышал вопроса.

— Она едет со мной.

Я поразмыслил над этой новостью.

— А ты уверен, что складно придумал — везти ее, чтобы жила среди наших людей, принимая все во внимание?

Он замолчал.

— Любой, кто тронет ее или скажет про нее нехорошо, — это будет что-то особенное, что я с ним сделаю.

Мы сидели и смотрели на искры, взлетавшие над костром на берегу. Теплый вечерний ветер доносил запахи цветов и древесного дыма, и мной овладело спокойствие.

Мы вошли в дом Брюса, где горела только одна сальная свеча. Мэри стояла у окна, положив свою единственную руку на грудь.

Брюс был разгорячен. Когда мы вошли, он преградил нам дорогу.

— Уходите из моего дома, — сказал он. — Вы не можете забрать ее, у меня только она и осталась.

У Гнута вид был не очень радостный, но он оттолкнул Брюса и сшиб, так что тот сел на пол. Я подошел и положил руку на плечо старого крестьянина, который трясся от ярости.

Мэри не протянула руку Гнуту, но она не стала возражать, когда он обхватил ее и повел к двери. На отца посмотрела несчастным взглядом, но шла не упираясь. С одной-то рукой что она могла сделать? И какому еще мужчине она понадобилась бы?

Когда они шли к двери, Брюс схватил со стола шило и кинулся за Гнутом. Я встал перед ним и разбил стул о его лицо, но он все равно шел, цеплялся за мой меч — он готов был воспользоваться чем угодно, чтобы не дать дочери уйти. Мне пришлось его удержать и воткнуть нож ему в щеку. Я держал там нож, как мундштук у лошади, и он больше не хотел идти за ними. Когда я от него отошел, он тихо плакал. Я пошел к двери, а он что-то бросил в меня и сшиб свечу.

И вы можете подумать, это хорошо, что Гнут нашел женщину, которая даст ему любить ее и, если даже сама не совсем полюбит, по крайней мере, потом почувствует что-то похожее на любовь. Но что вы скажете о возвратном плавании, когда ветер улегся и мы добирались до дома целых пять недель? Гнут, по-моему, ни словом ни с кем не перемолвился, только все время держал Мэри рядом с собой, стараясь успокоить ее и оградить от нас, своих друзей. Он избегал смотреть мне в глаза, весь во власти страха, какой бывает, когда ты завладел чем-то, что тебе никак нельзя потерять.

После этого набега жизнь изменилась. Мне казалось, что у всех у нас разгульное, легкое время жизни подходит к концу и нас ждут невзгоды.

Вскорости после нашего возвращения к Дьярфу через рану в ноге вполз червь, и ему пришлось отказаться от походов.

Гнут с Мэри теперь только крестьянствовали, и я виделся с ним редко. Чтобы просто за кувшином посидеть, надо было нудно договариваться за две недели. А когда собирались, он и шутил немного, и смеялся, но видно было, что голова у него занята другим. Он получил, что хотел, но, кажется, был не очень этим счастлив, а только все время тревожился.

Я тогда не очень понимал, что переживает Гнут, но, когда у нас с Пилой родились двойняшки и образовалась семья, я почувствовал, как ужасна может быть любовь. Тебе хотелось бы ненавидеть этих людей — жену и детей, — потому что знаешь, как может обойтись с ними мир, потому что ты сам творил это с другими. Это сумасшествие, но ты прилепляешься к ним всем, что в тебе есть, а на остальное закрываешь глаза. И все равно — просыпаешься по ночам и лежишь, прислушиваясь, не заскрипят, не заплещут ли весла, не звякнет ли сталь, не зашумят ли люди, гребущие к твоему дому.

Городок и замок на Луаре.

Ознакомительная версия.