Ознакомительная версия.
Ну, скажет читатель, а все остальное вы любите, что ли? Да нет, конечно, но помилосердствуйте – статья кончается, а я только начала!
2003
Как я развалила Советский Союз
До 1991 года я за границей не была (если не считать студенческую поездку в Венгрию с актерами курса эстрады, которые научили меня всему, что должен уметь образованный театральный человек, – а именно пить водку, не меняя выражения лица, и ругаться матом в рифму). А в роковом девяносто первом мой муж получил синекуру в Гарвардском университете – что-то вроде полугодовой аспирантуры. Он прилежно учил английский, прервавшись в дни путча на общенациональные переживания, а я беспечно пасла годовалого ребенка, время от времени совершенствуя умения, переданные мне актерами курса эстрады. Хотя американская мечта позволяла моему мужу взять с собой жену, мне в это как-то не верилось. Чтоб вот так сразу и в Америку? Надо же как-то постепенно… начать, например, с Дании…
Договорились, что я прилечу в декабре. Муж оставил мне приятную даже на вид сумму денег и огромное количество вспомогательных телефонов. Гуд бай, май лав! И тут обнаружилось два обстоятельства.
Во-первых, сила притяжения родной земли угрожающе возросла. Я не могла получить ничего – ни визы, ни билетов. Нужные люди заболевали, убывали, пропадали просто так, без предлога. Было ощущение, что я очерчена магическим кругом. Во-вторых, как известно, в Советском Союзе была материя двух видов – «продтовары» (еда) и «промтовары» (все остальное), и если промтовары исчезли в 1990-м, продтовары стали нас покидать как раз в 1991-м. С коляской и рюкзаком за плечами я с утра отправлялась за едой, которая могла появиться внезапно в любом месте и тут же испариться. Однажды после двухчасовой охоты мне удалось добыть феноменальный продуктовый набор: миноги и хурму. Это не была голодная смерть, но это была очень затейливая жизнь – питаться несколько дней миногами и хурмой!
Наконец виза была получена, но билетов в Америку не было никаких до конца года. Я купила карту мира и задумалась, обнаружив Берингов пролив. Возникла идея попасть в Америку со стороны этого пролива, поскольку виза-то у меня была и меня обязаны были пустить! Однако никаких путей сообщения возле пролива не пролегало. Собаки? Олени? Местное население? Водка нужна! – так размышляла я, сидя за столиком в Доме кино и обсуждая ситуацию с товарищами. Постепенно моя горестная фигура стала достопримечательностью Дома кино. «Вот, – показывали на меня, сидящую, как всегда, за картой мира. – К мужу хочет…»
В общем, однажды возникли Люди. Двое. Они приказали мне 22 декабря ехать с ними в аэропорт, хотя они ничего гарантировать не могут. Как была, в джинсах, с дамской сумочкой, в разбитых ботиках и шубе из неизвестного зверя, я с Людьми приехала в аэропорт. Мы погасили в машине свет и сидели часа два. Люди вели разговоры. Я такого больше не слышала никогда.
– Ты думаешь? – спрашивал Первый у Второго.
– А что тут думать? Тут думай не думай, дело ясное. Думать он собрался.
– Ну, это как сказать. Возможен и другой путь. Не так все просто.
– Другой путь – он знаешь где? Не смеши меня. Нет, вот сколько тебя знаю, ты в своем репертуаре.
Так прошло два часа. Внезапно Второй сказал Первому: «Пора выдвигаться». Они ушли, а через сорок минут я сидела в самолете, не понимая ничего. Помню, что кто-то вдруг выкрикнул мою фамилию, помню пачку денег, которую я сунула Людям… Самолет летел, я наливалась неизвестными дринками и дремала, оглушенная событиями…
…Черный таможенник, грозный и приветливый, как дух Америки, посмотрел на меня вопросительно. Я улыбнулась и показала на сумочку – единственный мой багаж. Так я прибыла в Америку – без багажа, без копейки денег, в драных джинсах. Духу Америки это явно понравилось. Добро пожаловать! – сказал он мне, посмеиваясь.
«Ну, что будем делать?» – спросил меня уже совсем американизированный муженек. Он был в мексиканском свитере и с длинными волосами – не стригся из экономии. (В другое время я бы сказала ему все, что надо, но он опоздал к залу ожидания минут на двадцать, и вы можете себе представить, что я за это время пережила и каким спасителем показался он мне, так что было не до волос.) Я вспомнила, как ведут себя американские туристы в России (водка, Кремль, икра, балалайка), и дала симметричный ответ: «Статуя Свободы. Бродвей. Кино. Попкорн!» И мы пошли по плану. Ботики мои попали в урну в первый же день моей американской жизни. После питания миногами в замерзшем отечестве мне понравилось в Америке вообще – все.
А через неделю, в гостях у нью-йоркских друзей, мы посмотрели новости из дома… Вот оно что. Вот почему держала меня родная земля. Стоило мне уехать, как развалился Советский Союз!
Смутное чувство вины я заглушила ударным трудом. В конце концов, преступление недоказуемо. И вообще, во всем виноваты те Двое, из машины, которые меня пропихнули в самолет.
Где-то они теперь, голубчики мои?
2005
Здравствуйте, мерзкие крысы. Напрасно вы хихикаете, глядя на меня, толстую большегрудую мамочку, эдакую абсолютную матерь, и думаете, что я, как всегда, шучу, а на самом деле лопаюсь от любви и нежности к вам. Дети, я дико устала. Я вытащила вас на свет Божий, довольно скупо освещающий не самый лучший кусок Божьего мира. Здесь, на огромном пространстве, набитом и напичканном всеми богатствами природы, почему-то всего мало, все надо добывать с трудом, с боем. Вы же знаете, мы с вами никогда не терпели нужды, у нас был нормальный, приличный достаток, но за все за это надо было бороться. Я раздобыла для вас многое – отца, пропитание, жилое помещение, спокойное время для развития. И я добывала для вас любовь, залегающую в моих глубинах как главное богатство земли, любовь, сотворенную из всего, что поступало в душу, – из горя и обид, из летучих впечатлений бытия, из тревог и забот дня, из времен года, из уродливой нашей истории… Когда-то эти запасы казались бесконечными. Когда-то удалось создать наш маленький мир, где мы с вами при одном только взгляде друг на друга начинали смеяться от радости. Мои мальчики. Два лица, пропечатанных в душе навек. Я почему-то, думая о вас, всегда представляю себе, как иду куда-то и веду вас за руку. Колюшка, помнишь, мы ходили два года в детский сад на Петровском острове и на нашем пути был горбатый деревянный мостик, где посередине красовалась некрупная дырка? Я почему-то страшно боялась, что ты провалишься туда, и стискивала твою лапку, а ты сердился, не понимал, чего я боюсь. Севушка, помнишь, как я везла тебя зимой на саночках, а ты при повороте вылетел из них, и я только через пару секунд догадалась, по неприятной легкости санок, что тебя там больше нет, бросилась назад – а ты лежал преспокойно в сугробе, с интересом глядя в темное зимнее небо. Но я боюсь за вас всегда. Это кошмар материнства у женщин моего склада – вечно тревожных, вечно исполняющих долг, вечно несущих службу под воображаемым взглядом чьих-то суровых глаз. «Мальчиковые мамы» бывают резки – они же растят Других. Я старалась. Я закаляла ваши тела – и вы почти не болели. Но ваши души я, конечно, изнежила. Вы привыкли к любви и уже не замечаете ее, как не замечают моря жители курортных городов. Сможете ли вы, когда придет ваше время, добывать любовь из души и отдавать ее другим? Или вы умеете только поглощать? И природный мужской эгоцентризм победит изнеживающее женское воспитание? Мир всегда против матери. Мир трясет своими погремушками и манит вас к себе. Я не стану удерживать вас. Что ж, вы неплохо подготовлены к миру – вы здоровые, умные, красивые ребята. Но как бы далеко вы не ушли, избавиться от меня вам не удастся никогда. Вы смеетесь, когда, провожая вас, я целую вас и говорю – «сажаю тебе на правое плечо специального материнского ангела». А напрасно смеетесь.
Мой толстый «материнский ангел», дитя любви и страха, дело свое знает.
2008
Екатерина II как идеал русского женского шовинизма
Ее обожают литераторы и недолюбливают историки, которые слишком озабочены «правдой и справедливостью», чтобы понимать чеканную прелесть этого грандиозного образа, яркого до болезненности и веками усмехающегося над жалкой «исторической правдой» и более чем сомнительной «исторической справедливостью».
Совсем недавно в очередной просветительской передаче нашего больного и хилого Петербургского телевидения бледный историк, стоя под памятником Екатерине перед Александринским театром, тихо и горько говорил о том, что величайшей лицемерке всех времен удалось опорочить перед лицом Истории хорошего, в сущности, человека – своего мужа Петра III, оклеветать его, невинно убиенного реформатора, желавшего добра России. И казалось в эти мгновения, что бледный историк говорит не столько про дела давно минувших дней – уж очень лирично и взволнованно звучал его голос! – а про себя и свою семейную жизнь. Может, сидит в бетонной пятиэтажке где-то на проспекте Большевиков, поджидает с работы бледного историка его собственная Екатерина Великая, и наш историк каждый раз с опаской возвращается домой, тревожась: не встретится ли ему на пороге веселый шофер Алешка Орлов с монтировкой в руке? Подавляющее большинство мужчин не могут не испытывать по отношению к Екатерине Великой чувственную смесь ужаса и восхищения, даже под маской «исторической объективности», и чем мужчина крепче духом, тем легче восхищение одолевает ужас. Женщины же, по-моему, не могут не испытывать ничего, кроме тайной или явной, но восторженной зависти. Ибо Екатерине Великой удалось такое, чего ни до нее, ни после не добивалась ни одна женщина в мире.
Ознакомительная версия.
