Ознакомительная версия.
Я вышел из машины. Поднялся ветер, инспектор шел ко мне, придерживая фуражку. Я вспомнил, что моя фуражка лежит в дорожной сумке, а сумка в багажнике. А еще в сумке лежат форменные, с лампасами, брюки, рубашка с погонами, которые я сам на нее присобачил, ботинки и китель. А у кителя есть два больших накладных кармана на пуговицах. Правый и левый. И левый карман, кажется не пустой. Какой же я мудак!
Стараясь не напугать инспектора, я спокойно открыл багажник. В этот момент он и подошел. Представился:
– Документики покажите.
– Знаешь, как говорят в Америке? – весело спросил я его, копаясь в сумке и больно стукнувшись пальцами о выступ винтовки. – Там говорят: «В чем дело, офицер?» Почему у нас так не говорят? Почему у нас все офицеры «товарищи»? Товарищ и звание. Странно, правда? Вот называли бы тебя «офицер», а не «товарищ старшина», тебе было бы приятно. А то меня когда называют «товарищ подполковник», то я всегда вспоминаю их фильмы, где никто так не говорит. И форма у них красивей, чем наша. Как считаешь?
Я достал свое удостоверение и, перед тем как раскрыть его, тихонько попросил:
– Слушай, старшина, не пали перед телкой, а? Снял чиксачку, везу к себе, не хочу, чтобы знала, что я мент, а то психовать начнет раньше времени, будет думать, что я ей не заплачу, сам понимаешь.
– Прошу прощения, товарищ подполковник, – понятливо ухмыльнулся инспектор, – все понятно. Счастливого вам пути.
– Все нормально? Я вся издергалась! Что так долго? – Когда я вернулся, Лора забросала меня вопросами.
– Да все в порядке. Просто когда темно, то они обычно просят показать, что в багажнике. Я сразу и открыл.
– Я пиздец как психанула, – призналась она, – ты лучше на Клинский проезд сверни, там и подъезд незаметней, а войдем через парк. Я там знаю одну нычку прямо в ограде. Моя амбрелла родная, – посмотрела Лора на мрачное, казавшееся нереальным здание больницы, – Как же я давно здесь не была. Знаешь, больничка – она живая. Ты скоро в этом убедишься.
Фонаря у нас не было, и я приуныл, так как перспектива сломать ноги в самый ответственный момент была совершенно реальной. Но Лора словно кошка видела во мраке. Мы шли через парк без разговоров, только листва, осклизлая после недавних дождей, неприятным звуком отмечала наше продвижение к цели. Я думал, почему он ей не звонит, почему до сих пор так и не проявился ее отец. Я не знал тогда, что ее охранник умер до приезда «Скорой», что на тот момент, пока мы шли к больнице, записку из его кармана так и не достали (это сделают позже, при осмотре тела в морге). Я также не знал и не мог знать, что Масионжик выдвинул версию о Лорином похищении, и ее же стал придерживаться Коваленко. В городе был введен план «Перехват», десятки людей были разбужены ночными звонками, по нескольким адресам были направлены сотрудники милиции: все искали Лору, но почти никто не знал, где ее искать.
Территория была обнесена сетчатым заграждением, а наверху завита «резанкой». Это родная дочь колючей проволоки, только во много раз непреодолимей. Но лаз действительно существовал. Лора привела точно к нему. Странно, что за несколько лет его так и не закрыли. Видимо, никому не было дела. Преодолев изгородь, мы зашагали куда медленней: повсюду поросшие жухлой травой холмы котлованной земли, грязь, железобетонные конструкции различных форм и размеров. Мы попали в больницу сквозь рампу нижнего уровня, и нас немедленно окружила почти кромешная темнота. Я решил не искушать судьбу и откровенно вытащил пистолет, дослал патрон и принялся буравить взглядом темноту в надежде, что, когда глаза привыкнут, я хоть что-то да увижу. Сквозь пустые оконные проемы видны были редкие освещенные окна ближайших домов (третий час ночи, почти все спят).
– Лора, без фонаря тут нечего делать. Ну почему я не подумал об этом, когда собирался? О, я кретин!
– Тихо! Сюда идут. – Она дернула меня за рукав, но я все еще ничего не слышал. В Лоре мгновенно проснулись ее прежние навыки долгой жизни в этих разбитых временем чертогах. То, что я принял бы за шелест дождевых капель, оказалось звуком отдаленных шагов. Они приближались, и вот я уже различил чье-то напряженное покашливание, из-за угла ударил тонкий луч фонаря, затем еще один, появились и пропали, а потом снова появились две пары светящихся глаз. Собаки. Молчаливые. Я не люблю молчаливых псов, их молчание не предвещает ничего хорошего. Это значит, что вместо бреха собака сразу пускает в ход зубы. Следом за собаками показалась группа из четырех человек. Двое с мощными фонарями, двое с бейсбольными битами: маргинальная публика. Я смог определить это по их походке, даже не видя лиц. Что делать человеку, когда его застигли ночью, да еще и в таком месте? Попытаться убежать? Не годится. Договориться? Ну что ж…
– Привет, мужики, – оптимистично начал я, – вы тут нашего котенка не видали? Сбежал, шельмец. Такой белый, с розовым бантиком на шее и с колокольчиком на хвосте.
– Слы, мужик, хорош порожняк гнать, бля! – услышал я ожидаемое. – Чо тут среди ночи делаете?
– Да я ж говорю, котенка…
– Ты кто такой? – очень глухим, низким голосом спросила Лора. – Разговаривать не умеешь? Нимостор не чтишь?
– Ой, еб твою мать! Пацаны, да вы смотрите, кто к нам пожаловал! Ебанашка! Сучка сатанинская! Про Нимостор она услышала, от которых одно говно в воде и скелеты остались. Харэ гнать-то! А то у нас тут два кобеля, а сами мы охрана местная. Может, вас, таких грозных мудаков, собаками притравить?
– Ну, попробуй, выблядок – спокойно ответила Лора.
– Блад, Рой, фас! Взять ее! – завизжал тот. Но кобели нападать не спешили. Вместо этого они начали поскуливать и жаться к ногам своих хозяев. Тех это, похоже, сильно смутило:
– Сашок, чо это с собаками-то, а? – спросил кто-то, чей голос дрожал от страха и готов был сорваться на визг.
– Н-не з-знаю, – ответил хам по прозвищу Сашок.
– Ребят, вы нам фонарик оставьте, а сами идите себе восвояси, – задушевно предложил я, – моя девушка здесь жила, когда вы еще в пеленки гадили и так по-хамски говорить не умели. Не злите ее, а то у вас будут бледные лица. Просто оставьте фонарик. Один. Мы свои дела сделаем и уйдем, а фонарик я вам верну. Подходит такой вариант?
– Да что ты с этими сопливыми торгуешься, – сказала Лора с презрением, – расстреляй их и собак в придачу, раз они такие трусливые шавки.
Тут все четверо взвыли в один голос, моля о пощаде. Потом у них хватило ума побросать фонари и убежать. Собаки последовали следом за хозяевами.
– Они вернутся. Зря ты не стрелял, – посетовала Лора.
– Не вернутся, – успокоил я ее, – у них сейчас в штанах столько говна, что они его до утра не отмоют. Скажи мне лучше, почему твой папаша не звонит? Он вообще думает вызволять тебя из цепких лап прошлого? Или ему надоело?
– Он проявится. Я специально отключила телефон, чтобы побыть здесь хоть немного, вспомнить свою жизнь. Для меня эти катакомбы родней и дороже любого дворца, для меня больничка – дом родной! Пойдем, я все тебе здесь покажу. Хочешь?
Я хотел. Я был благодарен ей за то, что она отключила телефон и тем самым отсрочила развязку. Мы стали подниматься по узким, без перил, лестничным маршам, бродить по этажам, где в середине были пустые лифтовые шахты, какие-то наполовину разбитые фанерные короба, в оконных проемах кое-где остались еще рамы. В некоторых помещениях и на балконах были кучи песка, и в песке этом потихоньку проросли деревья, воплощенная фантастика: вот так же все, что выстроено человеком, зарастет лет за триста джунглями и тайгой.
Капала вода, напоминая «Ностальгию» Тарковского и еще сто тысяч кинокартин, где этот прием используют все, кому не лень. Луч фонаря выхватывал настенные надписи, среди которых превалировало слово «хуй», а почему-то еще критика в адрес В.В. Путина, что свидетельствовало о том, что национальным большевикам также не чужды прогулки в этом диком месте. Читая настенную прозу уровня «хуй, пизда, ибацца». Лора фыркнула:
– Раньше здесь такого не было. Быдло прется от своей безнаказанности. Когда все здесь принадлежало нам, никто не пачкал стены. Мы фильтровали посетителей.
При этих ее словах мне стало не по себе, и я вспомнил, что та, кто ведет меня сейчас этими разбитыми коридорами, суть серийная убийца. Безжалостный палач, который спокойно торговал органами своих жертв, цинично называя их «товаром». И все сразу исчезло: и нежность моя к ней, и любовь, которой, конечно же, не было и быть не могло, ибо не мог же я, весь такой из себя высокоморальный, и высокодуховный, и высокопринципиальный, полюбить эту запредельную падаль. Пусть горит в аду. Все же удивительно, как это место меняет тебя. Прежние чувства – будто карты, которые были открыты, переворачиваются рубашками вверх, а закрытые, наоборот, открываются.
– Лора, позвони ему. Мне здесь как-то не по себе, здесь отовсюду дует, и я не уверен в нашей безопасности даже с пистолетом.
Ознакомительная версия.
