Кононенко теперь совершенно не понимала, что ей отвечать. Ее наставник сидел, демонстративно отвернувшись. Нечеловеческая работа мысли и страдание отражались на девичьем лице.
– Да, – решилась она наконец, – насиловали меня в ночь с 25 мая на 26 мая сего года.
– Кто именно вас насиловал?
– Не знаю.
– Тот, кто сидит сейчас на скамье подсудимых, насиловал вас? – брезгливо задала вопрос судья.
– Не знаю, темно было.
– А сейчас для вас достаточно светло?
– Что? – растерялась Кононенко.
– В зале сейчас светло? Вы хорошо видите всех?
– Да, – сказала Кононенко и всхлипнула на всякий случай.
– Мог ли человек, сидящий на скамье подсудимых, вас изнасиловать?
– Откуда мне знать? – нервозно вскричала жертва.
– Поставим вопрос по-другому, – терпеливо промолвила судья. – Вас мужчина насиловал?
В зале снова послышался смех. Судья слегка нахмурилась и привычно стукнула молотком по столу.
– Да! – уверенно произнесла Кононенко.
– А почему же вы обвинили в этом преступлении женщину?
– Да откуда же мне знать-то было, что она женщина? – вскричала растерявшаяся вконец дура.
– Хорошо, поставим вопрос иначе. Если бы вы знали, что она – женщина, вы обвинили бы ее в изнасиловании? – терпеливо продолжила выяснять давно всем понятную истину судья.
– Дак чего женщину обвинять? Она ж как?
– Почему же вы дали показания против невинного человека? А если бы это был мужчина? И по вашему ложному обвинению его посадили бы на долгие годы?
Кононенко тупо молчала.
«Все видевшая» свидетельница Бурыгина оправдывалась кромешной тьмой и сковавшим ее страхом. Она не разглядела детали. Ей показалось. Теперь она признает: ей просто показалось, потому что Кононенко уверенно указывала. Ну, она и повелась.
Свидетель «из органов» вообще был возмущен до последнего предела. Из-за таких, мол, как эти лжесвидетельницы Кононенко и Бурыгина, и складывается плохое впечатление о честных стражах порядка. Они и им подобные приходят с лживыми доносами, а защитникам закона потом копайся во всем этом!
Ясное дело: им надо было как-то выкручиваться. Они еще до конца и не представляли себе, какую густую и несъедобную кашу заварили, какой оглушающий шум поднимется в отечественной и мировой прессе и в блогах уже через пару часов после анекдотичного разоблачения устроенной ими провокации.
Все завершилось единственно возможным образом: все обвинения против Доменик были сняты, лжесвидетелям предстояло отвечать за клевету.
На некоторое время можно почувствовать радость победы. Понятно, что в прессе достанется не только мелким сошкам, но и главным организаторам.
Хороший случай произошел. Однозначный. Никак иначе, чем подставой, клеветой, наглой ложью, не назовешь. А значит, не выкрутишься, как ни старайся.
Из зала выходили довольные, шумно обменивались впечатлениями, отдельно поразившими фразами. Но все невнятное гудение перекрыл веселый голос Лешего:
– Ай-яй-яй! Как козлы-то прокололись! Ай-яй-яй!
И смеяться теперь можно было, не опасаясь грозного замечания судьи.
Козлы прокололись!
И что тут еще скажешь?
Потом все отправились праздновать победу в избу к Алексею. Хотелось еще раз подробно посмаковать детали и разобраться во всех тонкостях.
– Почему же вы молчали? Почему не успокоили нас сразу?
Десятки таких «почему», обращенных к Афанасии Федоровне, к Доменик, к адвокату, раздавались со всех сторон.
– Доменик приняли за мальчика в России еще давно, – пояснила Афанасия Федоровна. – Делали ей вид на жительство, она еще подростком была, и написали: Доменик Новикофф. Ну – и вопросов больше не было. Для русского уха и глаза Новикофф не может быть женского рода. И я подумала – а пусть. Какая разница? Хоть горшком называй, только в печку не ставь. И вот уже сейчас мне казалось, что так безопаснее. Неособенно умно, конечно, но я думала, что мы, две женщины, одинокие, беззащитные, будем гораздо более беззащитны, чем женщина с сыном. Поэтому я ничего не меняла в этом отношении. Это не была ложь, обман, подлог. Это просто неисправленная ошибка.
– Послушайте, как забавно получилось! Мы же вчера веселились по поводу ошибок в американских судах. Насчет человека с бородой, помните? И вопрос: это был мужчина или женщина? И реплика: ну, если в город не приехал цирк… Тут просто прямой намек судьбы оказался! – пораженно заговорила Маня. – И сколько раз уже я замечала такие совпадения. Будто нас кто-то незримый успокаивал, буквально прямым текстом.
– Вот бы научиться такие намеки понимать с легкостью, – вздохнула Лена, – а то я так тряслась и ночью, и на суде. Не хотелось бы еще раз такое пережить. Доменик, а вы пытались им что-то объяснить, когда они только обвинение против вас выдвинули?
– А кто меня слушал? Я просила внимательно вчитаться в мои паспортные данные, чтобы понять абсурдность их обвинений. Они же считали, что я попросту тычу им в глаза своим французским гражданством. И не собирались себя утруждать. Имя, фамилия – и достаточно. Пол в паспорте ясно указан – но им зачем? И у меня сразу появилась мысль: пусть все раскроется именно на суде. Пусть на их головы свалится окончательный позор и широкая огласка. Ведь разберись они сразу, ничего хорошего для нас от этого не было бы. Это дало бы лишь отсрочку в решении судьбы музея. И только, – объясняла Доменик.
– Я настоятельно не рекомендовал говорить об этой существенной детали до суда. Никому, даже самым близким друзьям, – подключился к комментариям адвокат. – Тут очень важен был драматический эффект, важно, чтобы новость для СМИ была сногсшибательной, чтоб прокол злоумышленников трактовался совершенно однозначно. Вот так и решили молчать до последнего момента. Надеемся на ваше понимание.
– Понимание, конечно, есть, – засмеялась Лена, – а вот то, что я удумала Рите жениха предложить… Доменик, извините, я дочь свою хотела за вас посватать.
– Мам, ну ты что! – обиделась Рита, – я не маленькая, сама как-нибудь устроюсь.
– Не обижайтесь, Елена, – сказала Доменик, очаровательно улыбаясь, – мне кажется, у Риты будет очень хороший жених.
– Гошка! Ты что? Прошляпил? – возмутился Леший. – Ведь я говорил тебе: смотри какая девочка! Не тяни!
– Пап, я не тянул! Жених – это я. Мы просто сказать не успели. Не до того было. Думали, посмотрим, чем дело в суде кончится, а потом всем объявим.
Лена пораженно смотрела на дочь. Неужели жених? В самом прямом смысле?
– Это правда, доченька? Вы решили пожениться?
– Да, – ответил за Риту Гоша, – именно так. Уже неделю назад. Я предложил, и Рита согласилась.
– Вот это по-нашему! – восхитился Алексей. – Весь в меня. Я тянуть ненавижу.
Он многозначительно взглянул на Лену. Та сделала вид, что не заметила его взгляда.
– Поздравляю вас, ребята, я очень рада, – обратилась она к дочке. – Удивительный день сегодня, правда? Особенный. И хорошо, что все так получилось. Просто как в сказке. А все-таки. Все-таки вопрос. А если бы все-таки Доменик был бы юношей? Чем бы мы тогда спасались? У нас шансы были бы какие-то?
– А вот в этом я не уверен, – жестко сказал адвокат. – Не хочется сейчас о грустном, но правде лучше смотреть в глаза. У обвинения имелся свидетель. Кстати говоря, этой Бурыкиной необязательно было и на суд являться. Вполне достаточно показаний, данных во время следствия. С экспертизой – вы сами видели. Проводилась она? Нет, конечно! Смешно говорить. Она не была нужна никому. Потому что изнасилования не было. Однако для суда экспертиза требовалась. А как же! Но суду достаточно заявить, что документы утеряны в общественном транспорте. Что же получается? Недобросовестный свидетель. И все. Этого достаточно, чтобы посадить неугодного надолго, загубить ему жизнь. И что тут можно было бы сделать? Или идти на соглашение с организаторами этого процесса, или скрываться. Практика показывает, что оправдательный приговор по подобному делу невозможен.
– То есть что? Бороться не имело бы смысла? – спросила Лена.
– Я бы боролась все равно, – спокойно проговорила Афанасия Федоровна, – предала бы дело огласке, требовала бы «повторной» экспертизы. Впрочем, сейчас я просто хочу перевести дух. Все-таки мы все столько времени жили в напряжении, в постоянном ожидании худшего: нападения, поджога, очередной клеветы. Я ведь внутренне заметалась, никому не показывала, но иногда казалось, что не выдержу. Самое сложное: просто сидеть сложа руки и ждать.
Я вот даже в Тверь съездила. С Гошей. Мне хотелось посмотреть, откуда взялась эта самая Дина на нашу голову. У меня же были ее паспортные данные. И я помнила, как она, благодарная мне поначалу, делилась со мной воспоминаниями юных лет. Рассказывала, как тяжко ей приходилось, как вынуждена была собой торговать. Про «субботники» мне однажды поведала. У меня в голове все это не помещалось. Я ее расспрашивала о родителях, тут она отвечала туманно, жаловалась на свое одиночество и беззащитность. Меня изначально поразило несоответствие паспортного возраста и того, как она на деле выглядела. Но я объясняла это тем, что ей пришлось пережить.
