Ознакомительная версия.
— Ну, Он точно воздаст?
— А ты не сомневайся в Божией справедливости. Тамошний суд не здешний, его не купишь. А еще Христос говорил: «Во мне вы имеете покой, а в мире имеете скорбь, но мужайтесь: Я победил мир».
— Хм, если победил, то почему ж допускает всякое такое?
— Чтобы с плевелами не вырвать и пшеницу, — чувствовалось, что на этот вопрос старичок отвечал не раз. — И то и другое растет вместе до жатвы, а затем плевела соберут и сожгут.
— А точно сожгут? — все еще сомневался Деснин.
— Да ты не об том думай, о себе думай, чтоб самому плевелом не оказаться. Ибо всякий, кто совершает грех — раб греха. Только если Христос освободит вас, действительно будете свободны, ведь истинная свобода — свобода от греха.
— А что вообще есть истина?
— Ты прямо как Понтий Пилат, — старичок как-то загадочно улыбнулся и просто ответил:
— Истина есть Христос.
— У тебя на все есть ответ, — досадовал Деснин.
— У меня нет. У Бога — есть.
— Ну если есть, то… А эти плевелы зачем? А грехи?
— Затем, что никто не достигнет царствия небесного, кто не прошел через искушения. Чей подвиг выше: пустынников, добровольно ушедших от мира, или тех, кто жил в этом мире и не поддался на искушения? Первые вытерпели голод, жару и стужу, но что это все в сравнении со свободой? Вон ангелы неизменны, а человек может стать хуже, но может стать и лучше. На это ему и дана свободная воля. Все в нас самих.
— Хм, не пойму: если он Бог, то что ж сразу не сделал нормальных людей, без плевелов там всяких? — не унимался Деснин.
— Так в том и дело, Богу нужен именно свободно выбирающий Его человек; ведь он мог бы сразу создать Свое царство из послушных людей-автоматов, но в этом не было бы ни соучастия людей, ни их осознанной верности и любви, а значит и духовной ценности такого царства. Поэтому Бог, уважая свободу человека, дает ему возможность сознательно избрать путь служения Истине, сделавшись сопричастным ей.
— Ну и сложно же у Него все, — Деснин не до конца понял ответ.
— Хм, в том и дело, что момент осознания стоит тысячи молитв. Я многие книги в семинарии прочел, прежде чем понять, а тебе бы все сразу.
Действительно, объем информации нежданно обрушившейся на Деснина был немал. Нужно было подумать, поцепляться к словам. Но сейчас его заботило другое:
— Но почему ты ко мне-то прицепился с этим покаянием? Вон людей сколько, и не убивали никого. Зачем на меня столько времени тратишь? Обычно попы столько не разговаривают.
— Да, к сожалению. А вот Христос не гнушался с каждым лично поговорить. Такая беседа ценнее даже проповеди.
— Но я-то тебя грабить лез. Я вор, я преступник…
— Христос говорил, что не здоровым врач нужен, а больным, и что Он пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию, — снова чувствовалось, что и на такое старичок отвечал не раз. — Вот представь: У одного человека было два должника: один был должен пятьсот рублей, а другой — пятьдесят. Но так как им нечем было заплатить, он простил обоим. Кто из них будет любить его больше?
— Тот, которому он простил больше, — не задумываясь ответил Деснин.
— Правильно. Вот поэтому на Небе будет большая радость об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, которые не имеют нужды в покаянии. И Отец Небесный скажет: Надо веселиться и радоваться, потому что сын мой был мертв и ожил, был потерян и нашелся.
Деснин вновь задумался. Впервые с ним говорили вот так, по душам, о самом сокровенном. Со своими корешами приходилось базарить о всякой ерунде, да и то по-пьяни. Но он и сейчас был словно пьяный, оттого, очевидно, и вырвалось вдруг:
— Ну прости. Каюсь я, каюсь.
— Хм, — печально усмехнулся старичок. — Отпущение грехов дает не священник, а сама исповедь. Не передо мной ты должен каяться, а…
— А перед кем же?
— Перед Ним.
— Но где Он? Где?
— Сказано, где двое или трое собрались во имя Мое — и Я среди них.
Деснин обвел взглядом комнату. Старичок на это лишь улыбнулся:
— Всем надо непременно потрогать, пощупать. А вера в том и состоит, чтоб верить безо всяких доказательств. Вера лишь через смирение и терпение дается и царство Божие не где-то, а внутри нас. Чтобы найти Бога, надо смотреть в себя. И верить нужно не для того, чтобы поселиться на Небесах, а чтобы поселить Небеса в себе. В тебе же пока лишь гордыня и самосуд. А ведь все так просто. Раз Бог создал мир таким, каков он есть, то и принимай его таким, каков он есть. Во всем воля Божья. Терпи. Господь терпел — и нам велел. Смирись с миром и верь Богу. А первый шаг к этому — покаяние. Ибо суть покаяния в том и есть, чтобы признать себя виновным безо всяких там оговорок и полностью довериться милосердию Божьему, а, стало быть, и уверовать. А как уверуешь, так и мир другим тебе покажется, в истинном его свете. Только поверь Ему, впусти его в себя — все легко будет. Невозможное человеку возможно Богу. А Бог, Он в тебе будет, и не станет для тебя ничего невозможного. Доверься Богу. Сказано: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему».
На лице Деснина было изображено колоссальное напряжение. Его даже немного трясло. Нет, не от речи старичка — в ее суть он до конца не вник. Ему чудилось, будто в комнате и вправду есть еще кто-то. Как там, в крещальне.
— Нет! — наконец отрезал он. — Не могу. Понять все это не могу.
— Можешь, — уверенно произнес старичок. — Это только ум твой не может, но Бога и нельзя умом понять.
— А чем же тогда?!
— Всем, что ты есть.
Казалось, старичок вложил в эти слова всего себя, всю душу свою, энергию всю. Выдохнул и как-то осел. И что-то шевельнулось внутри Деснина, дернулось. Старичок, похоже, почувствовал это и был доволен результатом, но было видно, что он заметно устал:
— На сей раз хватит. Утро вечера мудренее.
— Постлал он мне на лавке, — заканчивал свой рассказ Деснин, — а только он заснул — ушел я. Не помню, как до Москвы добрался. Всю дорогу думал. Сроду столько не думал. Хм, Никодим ведь мне и денег на дорогу дал. «Чай, без добычи остался» — сказал, и дал. Может, он уже знал, что я вернусь? А в Москве Аббат меня хорошо встретил. Пожурил, правда, что грубо сработал, наследил, но сказал, что он меня уже почти отмазал, так что скоро могу вернуться к нему. Видать, он уже тогда о своей секте подумывал. Но что-то все влекло меня к Никодиму. Может вот этот крестик, а может о детстве воспоминания какие. А на душе было… не то что-то, и стремно как-то. А еще в голове слова Никодима вертелись. «Каждое древо познается по плоду его. Добрый человек из доброй сокровищницы своего сердца выносит доброе, а злой из злой сокровищницы — злое. Если мы хотим узнать, Дух ли Божий действует в нас, то должны судить по плодам, а плоды — любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание. Имеешь ли ты все это сейчас в душе своей? Нет. Вместо радости у тебя — уныние, вместо мира — тревога, вместо любви — злоба, вместо кротости — гордыня, вместо веры — маловерие. А все оттого, что, пока не покаялся, не имеешь ты пока Бога в себе». И знаешь, по сравнению с тем, что было в крещальне, все это было непереносимо. В общем, я так и сорвался в возможность того нового, непонятного ощущения.
Деснин с Скипидарычем неспешно вернулись в забегаловку, выпили. Деснин долго курил. Скипидарыч, против обыкновения, не лез со своими разговорами, тоже о чем-то думал. Наконец Деснин пробормотал: «Гнилое дерево, и плоды тоже, как тогда». Затем он продолжил свой рассказ.
*****
Добрался он тогда до Василькова ближе к вечеру. Постучал к Никодиму в окно, тот впустил и, казалось, ничуть не удивился возвращению, точно ждал. Снова усадил за стол, но угощать не стал. Сказал, что попоститься надо перед причастием. Снова сидели молча, и Деснину казалось, что не было недели мучений и сомнений, и что вновь он перенесся в ту, первую ночь.
— Ну что, Николай, готов ли ты к исповеди покаянной? — наконец спросил Никодим.
— И что тебе во мне? — вопросом на вопрос ответил Деснин. — Зачем я тебе такой?
— Какой такой? Грешный? Так все грешны, только Господь свят. Не здоровым нужен врач, а больным. Сказано: «Я пришел призвать не праведников, но грешников. Покайтесь, и простится вам». Ох, как много людей нуждается в покаянии, но только хороший человек может покаяться по-настоящему.
— Значит, я хороший? Да? Это я-то? Да я, может, хуже всех…
— Вот это признание и есть самое ценное, а не первое твое признание в том, что убил. Грех не в самом проступке, а в гордыне, и страшен не сам грех, а бесстыдство после греха. Убил — да, грех великий. Но не ты первый, не ты последний. Иные вон живут при этом со своей совестью в мире и согласии. А у тебя внутри сомнения появились. Это и ценно. Ценно само тяготение грузом греха, стремление сбросить это бремя, признать и раскаянием достигнуть победы и свободы, ибо высшая степень свободы — свобода от греха и несть свободы высшей, как себя одолевшему! В этом-то и суть покаяния.
Ознакомительная версия.
