Ознакомительная версия.
— Так, примерно.
— Но ведь для этого самоидентификация нужна — в ней сила. Понять, в чем же наш менталитет, что мы есть на самом деле. Кто мы? Вот ты кто, а? А ты?! — уже кричал кандидат, чуть не хватая за грудки стоящих рядом.
Обычное распитие спиртного перерастало в стихийный митинг. В забегаловке стоял гул.
— Так, все! Щас отпускать никому не буду и вообще всех повыгоняю, — попыталась остудить страсти буфетчица.
— Эх ты, Верка, — ответили ей. — Мы, может, тут русскую идею обмозговываем.
— Да вы каждый раз чего-то обмозговываете, а на следующий день снова сюда приходите и напиваетесь. А была б у вас настоящая идея, то дело делали бы, а не болтали попусту. Сами вы все питухи безголосые, ну вас, к черту.
— Может и так, — вздохнул Скипидарыч. Э-эх, кто бы мог сказать: «Встань и ходи!», да так, чтоб поверили. Некому сказать…
Скипидарыч допил свое пиво, ткнул палец в солонку, облизал и причмокивая проговорил:
— А тебя, кандидат, ни за что не выберут, знай.
— Это почему же? — удивился кандидат столь категоричному приговору.
— А потому что у русского народа плотно вбито в голову, что у власти всегда стоят одни сволочи. Вот он их и выбирает. Ты не из них, а потому проиграешь.
— Пойдем, Коля, что ли, на свежий воздух, пока здесь все утихомирится, — предложил Скипидарыч Деснину, оставляя кандидата в полном замешательстве. Деснин не возражал.
— А вот Никодим мог бы сказать: Встани и ходи, — вздохнул Скипидарыч, усаживаясь прямо на крыльце. — Да, умел убедить. Особый дар.
Деснин достал сигарету и закурил.
— Коль, ты рассказать обещался, как к Никодиму-то попал, сам ведь он не любил по таким случаям распространяться, — попросил Скипидарыч.
И воспоминания вновь нахлынули на Деснина.
Деснин вновь перенёсся в церковь семилетней давности.
Он возился с Николаем Угодником. Полная луна освещала церковь. Вдруг раздался скрип церковных ворот. Затем послышалась шаркающая старческая походка. Вскоре в лунном свете перед Десниным предстал седенький старичок среднего роста в подряснике, из-под которого виднелись заношенные валенки. В руке старичок держал свечку, в свете которой отчетливо выделялся на груди его маленький серебряный крестик на тесемочке. Деснин обратил на это внимание, так как крестик этот был копией того, что подарила ему мать перед смертью.
— Грех это, сынок, воровать-то. Тем паче в храме Господнем, — тихо и как-то вкрадчиво произнёс старичок.
— А ты кто? Поп что ли? — как можно спокойнее спросил Деснин, а сам тем временем поудобнее перехватил нож.
— Да, я настоятель здешний, — охотно, и вполне миролюбиво ответил старичок. Деснин еще раз пригляделся к крестику. Ему почему-то подумалось, что это именно тот крестик, материн. И еще вспомнилось, как в детдоме злая воспитательница выкинула эту единственную вещь, оставшуюся на память о матери, и как сквозь слезы он искал крестик. И сразу старичок стал как-то ближе. Деснин уже с любопытством рассматривал его и удивлялся все больше. В лице старичка, да и во всём его облике было нечто такое, что возникало ощущение, будто бы он перенёсся только что из девятнадцатого или ещё более раннего века в наш. Что-то было в нем эдакое… искреннее. Деснин разжал пальцы и уже без напряжения держал нож в руке.
— Но ты возьми, коли тебе так надо, — вдруг предложил старичок, указывая на икону. «Испугался дедок, — решил Деснин, — Но странно, почему шуму не поднял. Похоже, стыдить будет». Но вместо этого старичок неожиданно спросил:
— Да только… а крещёный ли ты?
— Н-нет, — Деснин был явно ошарашен подобным вопросом.
— Да как же ты так? До таких годов дожил, а не крещёный? Ох, как душеньке-то твоей тяжело, ой как тяжко-то.
Деснин уже совсем ничего не понимал.
— Нельзя тебе в таком разе икону-то брать. Да и в храме, вообще-то, находиться не положено. Идём-ка, идём со мной.
Старичок развернулся и пошёл в притвор. Деснин ещё силился понять, что тут происходит, но ноги уже сами несли его за старичком. Тот открыл боковую дверь в притворе и предложил Деснину:
— Проходи-ка.
В свете, исходившем от свечи, Деснин разглядел небольшую комнатку. Это была крещальня. На восточной стороне висело несколько больших икон, в том числе икона Иоанна Крестителя. Старичок зажёг ещё несколько свечей, стало совсем светло.
— Раздевайся пока, — сказал он, и куда-то вышел.
Деснин присел на деревянную лавочку, стоявшую в углу, и бесчувственными пальцами стал развязывать шнурки ботинок, затем расстёгивать пуговицы одежды. Он очень смутно понимал, что делает, где находится и что предстоит ему, но какая-то неведомая сила толкала его, заставляла делать все это, и он не противился ей.
Он уже стоял босиком, по пояс голый, когда в комнату вошёл старичок, неся в руках таз с водой.
— Да ты и это сымай, — сказал он, указывая Деснину на штаны. — Али стесняешься? А потом вставай вот в водичку. А я сейчас.
И старичок вновь вышел.
Он возвратился, когда Деснин уже стоял в тазу в одних трусах. Старичок успел облачиться в длинную рясу, очевидно ещё дореволюционного покроя, надел поповский крест и выглядел теперь более торжественно. В руках у него было Евангелие и небольшой свёрток, который он положил на лавку рядом с одеждой Деснина. Евангелие было возложено на аналой.
— Как тебя звать-то? — спросил старичок, подавая Деснину уже зажженную свечку.
Деснин назвал своё имя. Старичок повернулся к нему спиной, а к иконам лицом и принялся что-то невнятно читать, изредка громко выкрикивая некоторые фразы, то и дело крестясь и отдавая поклоны. Читал он долго. Голос его становился всё слабее и неразборчивее. В конце концов, старичок и вовсе замолчал и стоял неподвижно, осев на аналой.
«Ну вот, — подумал Деснин, — похоже, заснул. И по кой чёрт я стою в этом дурацком тазу, как идиот? Голый… А вон, кстати, икона школьная висит. Загнать дорого можно. Взять доску и делать ноги». Но Деснин так и не шевельнулся. Все эти шальные мысли промелькнули и тут же куда-то исчезли.
В этот момент, тряхнув головой, старичок вновь принялся читать. Дочитав, произнеся «аминь», поклонившись и перекрестившись на иконы, он подошёл к Деснину и, невнятно бормоча что-то себе под нос, из чего Деснин разобрал лишь: «Крещается раб Божий Николай», зачерпнул пригоршней воду из таза. Затем он со словами «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь» окропил водою голову Деснина. Сладко запахло елеем. Старичок начертал на лбу Деснина крест и, достав из-под Евангелия крестик, надел его прозелиту на шею. Затем приказал: «Крестись за мной да повторяй» и прочел «Верую». Деснин неумело перекрестился и столь же неумело отвесил поклон на иконы. Старичок на это едва заметно улыбнулся, дал Деснину поцеловать свой крест и произнёс «аминь».
После всего этого священник подошёл к лавке и взял с неё свёрток.
— Вот, одень, — подал он свёрток Деснину. — Надо чтоб всё теперь было чистое, ибо в жизнь иную вступил ты. Кто во Христе, тот новое творение: старое прошло, теперь все новое.
Деснин развернул свёрток. В нём оказалось исподнее — фланелевая рубашка и кальсоны.
— Переодевайся. Мне всё равно великовато, а тебе в самый раз будет, — сказал старичок и вышел.
Деснин присел на лавочку, зажав в руках исподнее. Ком подступил к горлу. Впервые он почувствовал заботу о себе, о себе именно, а не о себе как о члене семьи, общества и т. д., о себе как отдельном человеке. О себе таком, каков он есть. Впервые он почувствовал свою… нужность. Именно — нужность.
Этот старичок, которого Деснин собирался грабануть, он… он… Мозг пытался осмыслить только что произошедшее и… не мог. Потому что здесь напрочь отсутствовал рационализм. Человеческий рационализм. Здесь было нечто больше человеческого. Здесь было…
В холодной комнате вдруг стало тепло и уютно. Повеяло до боли знакомым и приятным запахом из детства, затем послышалось пение, и все будто подернулось какой-то синеватой дымкой. Ветерок пронесся по комнате и отклонил огоньки свечей в сторону. Деснин вслед за ними повернул голову… с иконы на него смотрел Христос. «Господи! — слово это, никогда не входившее в лексикон Деснина, как-то само пришло. — Что же это такое?» Он посмотрел на крестик, который повесил ему на шею старичок — копия материн, что был так дорог Деснину. И тут давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились сами собой и повисли на ресницах. Ноги сами подогнулись. И вот он уже на коленях перед крещающимся Христом. А в душе — Благодать.
Деснин смутно помнил, как он переоделся, как старичок сводил его в алтарь, как они вышли из церкви. Сейчас они всходили по хлипкому крыльцу в ветхую, махонькую избушку. Старичок отворил дверь и включил свет.
Ознакомительная версия.
