Вот это я понимаю — капитализм.
Мы гуляли по выставке в Ислингтонском центре дизайна: три этажа, полные чудных вещей, от мебели до канделябров. Для магазинного маньяка вроде меня такой поход — настоящее испытание. Моя дочь Лиззи, дизайнер по интерьерам, искала напольное покрытие. Ее компания называется «Кактус-дизайнз», вопреки нынешней моде на фэн-шуй. Фанаты фэн-шуй в ужасе шарахаются от кактусов и изгоняют их из своих неколючих интерьеров. Я горжусь тем, что моя девочка плывет против течения.
— Боже мой, — сказала я ей при виде одного из стендов. — Этот зеленый кофейный столик похож на гроб.
Обращалась я к дочери, но говорила довольно громко, и меня услышали. Ко мне подошел менеджер, одетый со стильной небрежностью.
— Это и есть гроб, — сказал он. — Называется «Земля пухом».
Мы с дочерью нервно хохотнули, а он пустился в разглагольствования о достоинствах своего биологически разлагаемого товара. Цитирую рекламный буклет «Гроб “Земля пухом” изготавливается из газетной макулатуры и предназначен для лиц, которым для погребения нужен простой, элегантный, недорогой и экологически чистый контейнер. Гроб сборный, поставляется в плоской упаковке, в комплекте с покрывалом для тела из натурального муслина, прост в сборке».
Как оказалось, гробами торговали вовсе не философски-отрешенные хиппи: среди фирм-клиентов обнаружились «Кооперативная погребальная служба» и «Офис-Уорлд».
Контракт с «Кооперативом» решил для меня все. Они всегда помогали нашей семье прилично и респектабельно проводить покойного, и если «Кооператив» считает, что бумажный гроб красного, синего, зеленого или темно-серого цвета — подходящий контейнер для тела любимого человека, значит, так оно и есть. Я спросила дочь, не заказать ли себе, но она меня отговорила, заметив, что размер и цвет лучше продумать дома.
В жизни каждого родителя приходит пора, когда все переворачивается с ног на голову. Только что, кажется, ты заставляла ребенка надеть жилет — и вот уж ребенок отговаривает тебя от гроба, который ты себе облюбовала.
Другой товар на стенде назывался «Норушка для зверушки» — уменьшенная версия «Земли пухом», для домашних любимцев. Я намерена приобрести такой для Билла — нашего пса. Дурь с моей стороны, чтобы не сказать патология: пес пышет здоровьем, не шныряет по автострадам, ему лишь два года… но все равно, надо быть готовым, и уж лучше схоронить Билла в нашем саду в «Норушке», чем в старом одеяле.
В последний раз я была на похоронах, когда провожали мою бывшую золовку Венди. Эта замечательная женщина родилась с синдромом Дауна, но жизнь свою прожила на удивление независимо, объездила полмира, прыгала с парашютом и подрабатывала укладчицей (кстати говоря, в «Кооперативе»).
На похоронах Венди в очень красивой старой церкви Сент-Эндрюс службу проводила священнослужительница Джейн. Служба удалась. Никаких вам мрачных «во грехе родивша, во грехе и помре», никакой ортодоксальной ерунды, которую не хочется слушать, прощаясь с любимым человеком.
После традиционных гимнов в церкви мы поехали в крематорий. Джейн приготовила к этому событию двух наших девятилетних внучек. Серьезно, с большим достоинством смотрели они, как гроб их двоюродной бабушки скрылся за занавесом под звуки «Я всегда помнил о тебе» в исполнении Элвиса Пресли.
После церемонии родственники делились, кто какую службу хотел бы устроить для себя. Большинство, кажется, за попурри из традиционной и популярной музыки. Кто-то сказал — по мне, довольно наивно:
— В таких случаях важны правильные слова, вы согласны?
Конечно, важны. В церкви или ином месте с особой атмосферой разносится каждое слово, и люди даже не слушают, а внимают. Неудачное слово может вызвать разочарование, а то и катастрофу.
Несколько лет назад я присутствовала на похоронах, где викарий с начала до конца службы называл покойного чужим именем. И ни у кого в церкви не хватило мужества поправить этого идиота. Со скамей доносился нервный смех, даже вдова качала головой и улыбалась, хотя позже, на поминках, у нее нашлось что сказать священнику.
Особенно важны слова на надгробии. Для себя я уже подобрала:
«Здесь покоится Сьюзен Таунсенд, женщина — письменный стол».
Год назад мне пришла посылка из «Королевского национального института слепых» с магнитофоном для говорящих книг. Получив подарок, я чертовски разозлилась и отправила его назад.
— Я не слепая, а частично зрячая, — бушевала я, обращаясь к мужу. — Почему бы им не подарить эту штуковину тому, кто в ней действительно нуждается?
Этот абстрактный нуждающийся представлялся мне совершенно слепым, из тех, кто живет в полной темноте и знает лишь один цвет — черный. По отношению к слепоте я занимала абсолютистскую, сталинскую точку зрения, которой придерживается большинство населения. Реакция рефлекторная, основана на невежестве, а возможно, и на страхе.
Мое зрение ухудшалось медленно, почти незаметно. Газеты пылились непрочитанными, новые книги даже не раскрывались. Цвета тускнели, а мое кресло исподволь пододвигалось к телевизору. У мужа вошло в привычку читать вслух субтитры иностранных фильмов.
Мир частичного зрения стал для меня нормой. Как я уже писала в своей колонке, иногда случались конфузы: я не узнавала друзей, ударялась головой в витрину магазина, спотыкалась о бордюр. Но это все мелкие неприятности, над ними легко посмеяться и отмахнуться: «Слепая курица».
Но недавно, буквально на прошлых выходных, я ослепла на три четверти. В левом глазу лопнули мелкие кровеносные сосуды и вывели из строя сетчатку. Представьте себе толстую черно-красную паутину на линзе фотоаппарата — и вы поймете, что сталось с моим глазом.
В травматологии сказали, что сгусток крови, вероятно, рассосется недели за две-четыре. Лечения не требовалось, и самым целесообразным показалось купить очень темные очки. Из больницы на залитую солнцем улицу я вышла, опираясь на руку мужа; без него не добралась бы и до стоянки. В оптике по дороге домой я выбрала пару солнцезащитных очков «Дольче энд Габбана», хотя слово «выбрала» тут вряд ли подходит, так как я их не видела.
— Логотип на них не слишком большой? — нервно спросила я мужа, невидяще уставясь в зеркало на стене.
— Почти незаметный, — заверил он меня, не удосужившись сказать, что «Dolce & Gabbana» золотыми буквами выгравировано по обе стороны темно-коричневой оправы. Человек с нормальным зрением разглядел бы этот неприметный логотип с конца футбольного поля.
В черных очках, с ограниченно-зрячим правым глазом и незрячим левым, я не могла ни разглядеть что-нибудь как следует, ни читать или писать. По иронии судьбы, в понедельник после этого кровоизлияния (как его называют глазные врачи) я должна была ехать в Институт слепых в Лондоне, чтобы записать вступление к кассете с книгой «Адриан Моул: годы капуччино», которую готовит организация «Говорящие книги». В воскресенье я послала факс и отменила встречу, назначенную на десять утра.
В 10.20 в понедельник позвонили из Института слепых.
— Мы вас ждем, — сообщил вежливый молодой человек. Факса он не видел. Я объяснила ситуацию. Он посочувствовал и напомнил о магнитофоне, отвергнутом мною год назад. Не желаю ли я, чтобы его вернули?
Магнитофон прислали через два дня: металлическую коробочку с крупными кнопками и одним-единственным рычагом для воспроизведения и остановки. Проще не бывает. Говорящие книги приходили почти ежедневно. Теперь я читаю (точнее, слушаю) свои любимые произведения, в частности, «Кролика» Джона Апдайка, в четырех книгах. Эта история длится двадцать один с половиной час, ее убаюкивающе читает американский актер. Говорящие книги стали развлечением и приятным сюрпризом, избавив от необходимости нудно переворачивать страницы.
Почти месяц я бродила незрячей. За это время я совершила только одну дальнюю поездку (из Лестера до Паддингтона) и сочла ее утомительной, хотя была в восторге от того, что все-таки справилась. Прежде чем выйти из дома в тот день, я долго решала, брать ли с собой белую трость: очень не хотелось показаться совсем слепой. Вмешалась судьба. Внучки играли с тростью «в слепых», и она потерялась.
Глаз почти прозрел, я им вижу и пишу эту статью как обычно, толстыми печатными буквами. Но этот случай показал мне, что если когда-нибудь я навсегда лишусь зрения, то благодаря доброте друзей и совсем чужих людей смогу радоваться жизни — если не в полной мере, то хоть на три четверти, черт побери.
Ноябрь — месяц весьма непопулярный. Февраль тоже не вызывает особого энтузиазма, но его приход по крайней мере означает, что весна не за горами, что скоро распустятся почки и барашки успеют порезвиться в поле, прежде чем на столе появится мятный соус.
