Ознакомительная версия.
Когда Семнюков развернулся ко мне, я был уже вне зоны досягаемости его кулаков. Я так и не повернулся к нему лицом. Но когда он шагнул в мою сторону, я, не глядя, остановил его жестом.
– Стоп, – сказал я, – стоп. Все уже случилось, Иван Григорьевич. Я вас цапнул. Теперь наши функции меняются на противоположные. Мне надо спровоцировать вас на агрессию, а вы должны изо всех сил сопротивляться.
– Весь зал знает, что я Иван Григорьевич, – ответил Семнюков.
Чмокнув несколько раз губами (я делал это для драматизма – и, может быть, еще из подражания старшим вампирам), я сказал:
– Предлагаю джентльменское соглашение. Прямо перед вашими ногами проходит толстая темная линия – я имею в виду орнамент, который украшает пол. Видите?
Я не видел эту линию сам – но точно знал, где она проходит, словно навигационная система в моей голове произвела все требуемые расчеты. У Энлиля Маратовича явно был какой-то особый сорт конфет смерти, командирский.
– Будет считаться, – продолжал я, – что вы проиграли, если вы пересечете эту линию. Идет?
– А зачем мне это джентльменское соглашение? – спросил Семнюков.
– Для того, чтобы недолго побыть джентльменом.
– Интересно, – сказал Семнюков вежливо, – ну что же, попробуем.
Я почувствовал, как он сделал шаг назад.
Нахмурив брови, я изобразил на лице крайнюю сосредоточенность. Прошло около минуты, и в зале наступила абсолютная тишина. Тогда я заговорил:
– Итак, что сказать о вашей душе, Иван Григорьевич? Есть известное мнение, что даже в самом дурном человеке можно найти хорошее. Я так долго молчал, потому что искал это хорошее в вас… Увы. Есть только две черты, которые придают вам что-то человеческое, – то, что вы педераст, и то, что вы агент Моссад. Все остальное невыразимо страшно. Настолько страшно, что даже мне, профессиональному вампиру, делается не по себе. А я, поверьте, видел бездны…
Семнюков молчал. Над залом повисла напряженная тишина.
– Мы знаем, Рама, что ты видел бездны, – сказал за моей спиной голос Энлиля Маратовича. – Их тут все видели. Постарайся не сотрясать воздух впустую. Про эту ерунду всем известно, и никакой это не компромат.
– Так я и не привожу эти сведения в качестве компромата, – ответил я. – Скорей наоборот. Если вы хотите самую грязную, самую страшную, самую стыдную и болезненную тайну этой души, извольте… Я опущу детали личной жизни этого господина, умолчу о его финансовой непорядочности и патологической лживости, потому что сам Иван Григорьевич не стесняется ничего из перечисленного и считает, что все эти качества делают его динамичным современным человеком. И в этом он, к несчастью, прав. Но есть одна вещь, которой Иван Григорьевич стыдится. Есть нечто, спрятанное по-настоящему глубоко… Может, не говорить?
Я чувствовал, как в зале сгущается электричество.
– Все-таки, наверно, придется сказать, – заключил я. – Так вот. Иван Григорьевич на дружеской ноге со многими финансовыми тузами и крупными бизнесменами, некоторые из которых здесь присутствуют. Все это очень богатые люди. Иван Григорьевич тоже известен им как крупный бизнесмен, чей бизнес временно находится в доверительном управлении группы адвокатов – поскольку наш герой уже много лет на государственной службе…
Я почувствовал, как голова Семнюкова задвигалась из стороны в сторону, словно он что-то отрицал. Я замолчал, полагая, что он хочет ответить. Но он не стал говорить.
– Так вот, господа, – продолжил я. – Самая стыдная, темная и мокрая тайна Ивана Григорьевича в том, что доверительное управление, акции и адвокаты – это туфта, и никакого реального бизнеса у него нет. А есть только пара потемкинских фирм, состоящих из юридического адреса, названия и логотипа. И нужны эти фирмы не для махинаций, а для того, чтобы делать вид, будто он занимается махинациями. Кстати, интересное наблюдение, господа – на примере Ивана Григорьевича можно ясно сформулировать, где сегодня проходит грань между богатым и бедным человеком. Богатый человек старательно делает вид, что у него денег меньше, чем на самом деле. А бедный человек делает вид, что у него их больше. В этом смысле Иван Григорьевич, безусловно, бедный человек, и своей бедности он стыдится сильнее всего – хотя большинство наших соотечественников сочли бы его очень богатым. У него придумано много способов скрывать реальное положение дел – есть даже такая нетривиальная вещь, как потемкинский офшор. Но в действительности он живет на взятки, как самый заурядный чиновник. И пусть это довольно крупные взятки, все равно их не хватает. Потому что тот образ жизни, который ведет Иван Григорьевич, недешев. И уж конечно, он не ровня тем людям, с которыми гуляет в Давосе и Куршевеле… Вот.
– А я знал, – сказал мужской голос в группе халдеев.
– А я нет, – откликнулся другой.
– И я тоже нет, – произнес третий.
Иван Григорьевич переступил черту на полу. Кажется, он сделал это незаметно для себя – но роковой шажок увидели многие, и в зале раздались голоса «зашел, зашел!» и «продул!», словно мы были на съемках телевикторины. Иван Григорьевич смиренно кивнул головой, признавая поражение, а потом бросился на меня с кулаками.
Я не видел этого, но чувствовал. Его рука неслась к моему затылку. Я отклонил голову, и его кулак, появившись из-за моей спины, пронесся мимо моего уха. Я увидел на его запястье белый кружок часового циферблата с раздвоенным крестом «Vacherone Constantine».
Самым странным было то, что события в физическом мире происходили крайне медленно, но мои мысли двигались в привычном темпе. «Почему крест раздвоенный?» – подумал я и дал себе команду не отвлекаться. Мне вспомнился совет, который Гектор дал перед поединком Парису в фильме «Троя»: «думай только о его мече и о своем». Но вместо мечей мне вдруг представилась психоаналитическая кушетка. Какая же мерзость этот дискурс…
Все последующее произошло в реальном времени практически мгновенно, но по моему субъективному хронометру было операцией примерно такой же длительности, как, скажем, приготовление бутерброда или смена батарейки в фонарике.
Прежде чем Иван Григорьевич достиг места, где я стоял, я прыгнул в сторону, согнулся в воздухе, и, когда его туша поехала мимо, поймал ее за плечо, позволив инерции его движения рвануть меня за собой. Мы поплыли сквозь пространство вместе, как пара фигуристов. Он был слишком большим, чтобы бить его голым кулаком. Требовалось что-то тяжелое, желательно металлическое. Единственным подобным предметом, до которого я мог дотянуться, была его маска. Я сорвал ее, размахнулся ей в воздухе и обрушил на его голову равнодушное золотое лицо. Сразу после удара я отпустил его плечо, и мы разделились. Маска осталась в моей руке. Ничего сложного во всем этом не было, только от рывков и напряжения болели суставы.
После того, как я приземлился, он сделал несколько шагов и рухнул на пол лицом вперед (я подумал, что он решил уйти от позора, притворившись оглушенным).
Видимо, я не зря вспомнил про Гектора. Мизансцена до того напоминала эпизод из «Трои», где Брэд Питт убивает великана-фессалийца, что я не удержался от соблазна побыть немного Ахиллесом. Шагнув к толпе халдеев, я прижал к лицу маску Ивана Григорьевича, оглядел их и громко повторил слова Брэда Питта:
– Is there no one else?
Ответом, как и в фильме, было молчание.
Маска оказалась неудобной – она давила на нос. Сняв ее, я увидел, что золотой нос расплющен, как от удара молотком. Возможно, Иван Григорьевич не притворялся.
– Рама, – негромко сказал Энлиль Маратович, – не надо перебарщивать. Все хорошо в меру…
Повернувшись к эстраде, он хлопнул в ладоши и скомандовал:
– Музыка!
Музыка сняла охватившее зал оцепенение. К Ивану Григорьевичу подошли несколько халдеев, склонились над ним, подняли и повлекли к выходу. Увидев, что он перебирает ногами, я успокоился.
Халдеи приходили в себя – разбредались по залу, разбирали напитки, вступали в беседы друг с другом. Меня обходили стороной. Я стоял в пятне пустоты с тяжелой маской в руке, не зная, что делать дальше. Энлиль Маратович сурово поглядел на меня и сделал мне знак подойти. Я был уверен, что получу выволочку. Но я ошибался.
– Очень хорошо, – тихо сказал он, хмуря брови. – С этим сучьем только так и можно. Молодец. Напугал их всех до усрачки. Вот что значит молодые мышцы, я так уже не могу.
– Почему только мышцы? – обиделся я. – По-моему, главную роль сыграл интеллект.
Энлиль Маратович сделал вид, что не услышал этого замечания.
– Но это еще не все, – сказал он. – Теперь постарайся им понравиться. Поучаствуй в их разговорах.
С этими словами он погрозил мне пальцем. Со стороны наш разговор выглядел так, словно строгий папаша отчитывает нашкодившего сынишку. Несоответствие мимики словам было забавным.
– Поработать королевой бала? – спросил я.
– Раздеваться не надо, – ответил Энлиль Маратович. – И цепи с пуделем тоже не будет. Достаточно познакомиться с самыми важными гостями – чтобы они знали тебя лично. Идем, я тебя представлю. И улыбайся всем как можно шире – они должны быть уверены, что ты холодная лицемерная сволочь.
Ознакомительная версия.
