Воскресенье было единственным днем, когда мы не занимались стиркой и когда капеллан, преподобный Генри Уилсон, пузатый жалкий человечек с бегающими глазками и высоким голоском, удостаивал нас своим присутствием. Проповеди его казались вымученными и невероятно скучными. Он стоял у кафедры, переминаясь с ноги на ногу, а потом молча обводил зал взглядом и качал головой, понимая, насколько безнадежна идея спасти хотя бы одну из нас.
Остаток воскресенья мы читали и переписывали Священное Писание. Потом следовал перерыв на обед, опять Писание, ужин и, наконец, вечерняя молитва.
Проскользнув на свое место в часовне, я уже вся дрожала от предвкушения. Повторяя псалмы и каясь в грехах, я очень хотела найти глазами Эдну, но упорно смотрела в пол. Когда нас отпустили, я увидела ее на лестнице. Она гордо улыбалась. Мне захотелось схватить ее за руку, но я представила, как она отбросит меня к стене, если я посмею это сделать, так что я ограничилась еле заметной улыбкой.
Шел декабрь, и в дортуаре стало очень холодно. Девушки больше не ходили в белье, а сразу залезали под одеяла и переодевались прямо там, под несмолкающий гомон и скрип пружин. В этот раз, когда сестра Мария застыла в дверях, включая и выключая свет, чтобы угомонить нас, мы с Эдной уже лежали в постелях, предусмотрительно натянув ночные рубашки прямо поверх платьев. Мэйбл задержалась. Она стояла у изножья кровати и с тревогой в глазах смотрела на нас.
— Прекрати, — прошептала Эдна. — Ты привлекаешь внимание.
— Сестра Мария слепая, как летучая мышь. Она меня не видит от дверей. — Мэйбл села на кровать. Из-под ночной рубашки торчало шерстяное платье. — Ключ у тебя?
— Да.
— Хорошо. — Она легла и накрылась одеялом. — Ненавижу воскресенья. Все эти молитвы еще хуже стирки. Очень спать хочу. А ты, Эдна, спишь как бревно. — Она посмотрела на меня. — Тебе можно верить? Ты не заснешь?
Я кивнула. Меня так трясло, что я точно не смогла бы заснуть.
— Ну и ладно. Я только на минутку глаза прикрою. — Она повернулась на бок и накрыла голову подушкой.
Эдна смотрела в потолок.
— Я не стану спать. Это не стоит риска. Если никто не проснется, меня утром поймают с ключом.
Через некоторое время Эдна, несмотря на все свои усилия, задышала глубже. Рот у нее приоткрылся, а веки начали вздрагивать — ей снился сон. Я лежала, глядя, как почти полная луна крадется по небу. Она была ярче, чем хотела Мэйбл, но я не тревожилась. Оказавшись за стеной, я сразу пойму, в какой стороне дом.
Когда луна добралась до середины окна, я встала и разбудила Эдну. Она раскрыла глаза, села и вытерла каплю слюны с губ. Встав, она стянула подушку с головы Мэйбл, и та вскочила, словно безумная. Но довольно быстро она пришла в себя, и ее маленькие кривые зубы блеснули в усмешке. Не говоря ни слова, мы стянули ночные рубашки, сунули их под одеяла и попытались придать им форму, напоминающую спящих людей.
Стараясь не шуметь, вы выскользнули из комнаты (Мэйбл тащила целый ворох простыней, прихваченных из шкафа) и двинулись вперед, то и дело замирая и прислушиваясь. Но раздавался только вой ветра, да время от времени трещали половицы. А потом вдруг кто-то позвал:
— Эффи?
Мы обернулись. Доротея стояла в дверях детского дортуара, вся растрепанная и сонная.
— Куда вы идете? — обиженно спросила она, будто я убегала от нее.
— Иди к себе, — злобно прошипела я. Она могла все разрушить. — Я велела тебе оставаться в постели.
— Черт! — выругалась Эдна. — Избавься от нее, и пусть она помалкивает.
Она быстро пошла вниз по лестнице. Мэйбл поспешила за ней. Простыни тащились за ней, как безвольные призраки.
— Иди, — велела я Доротее, но та не двигалась. Я подошла к ней, и ее огромные глаза наполнились слезами. — Извини. Если ты будешь хорошей девочкой и пойдешь в кроватку, я поищу твоего папу, ладно?
— Ты знаешь моего папу? — просияла она.
— А как его зовут?
— Чарльз Хамфри.
— Я его найду. А теперь ложись.
— Обещаешь?
Я знала, что это маловероятно, но все же кивнула:
— Обещаю.
Доротея быстро и нежно поцеловала меня в щеку и исчезла в темной комнате. Подол белой рубашки мелькнул и растаял, как рябь на пруду.
Я побежала вниз, боясь, что опоздала и что они меня бросят. Но Эдна и Мэйбл все еще возились с замком комнаты над часовней. Ключи лязгали, и каждый раз, когда этот звук отдавался от стены, я замирала. Прошла целая вечность, прежде чем Эдна наконец нашла нужный ключ и замок открылся.
В темноте комната казалась мрачной и незнакомой. Мы подошли к окну. Мэйбл бросила простыни на пол.
— Свяжите их покрепче. Если узлы развяжутся, мы превратимся в омлет.
Расправив простыни, мы связали концы двойными узлами и изо всех сил их затянули. Получилось что-то вроде веревки. Эдна медленно открыла окно как можно шире. В комнату ворвался холодный ветер, и я осознала, что у нас нет пальто. Монахини никогда не выпускали нас на улицу зимой, так что они и не были нам нужны: если, конечно, мы не собирались бежать в ледяную ночь. Бег согреет Эдну и Мэйбл, но мне такой роскоши ждать не приходится. Добравшись до земли, я смогу только идти вперед, иначе может случиться приступ.
Эдна высунулась в окно, выдирая решетку из рамы, — ее пухлый зад оказался у меня прямо перед глазами. Мэйбл взялась за конец веревки и выбросила остальное на остроконечную высокую крышу часовни.
— Ты первая, — велела Эдна Мэйбл. Потом повернулась ко мне: — Следом я. А ты будешь держать решетки. Ты сможешь и так выбраться, ты тощая.
Нога Мэйбл уже оказалась за окном. Платье задралось до бедра, мелькнули панталоны, как у циркачки. С пугающей ловкостью она выбралась наружу и исчезла из вида.
Эдна толкнула меня, и я высунулась наружу, схватившись за холодные толстые прутья. Локти я поставила на подоконник. Дерево от старости рассохлось и скрипело. Холод пробрался в рукав и куснул меня за бок. Где-то внизу Мэйбл сидела на гребне крыши и спускала веревку из простыни в расщелину между двумя крышами, сбегавшими вниз под страшным углом.
Эдна оказалась не настолько ловкой. Она задрала одну ногу, подтянула другую и высунулась наружу, еле протиснувшись в окно и цепляясь за все вокруг. Расстояния между прутьями ей не хватило, и она ободрала плечо о стенку. Мэйбл, одной рукой державшая веревку, попыталась поставить ногу Эдны куда надо, но Эдна тут же потеряла равновесие и с грохотом покатилась по крыше. Послышался крик, а потом придушенный смешок. Обе добрались до нужного места.
Они даже не взглянули, как дела у меня. Я забралась на подоконник, высунула ноги в окно и увидела, как Мэйбл соскользнула туда, где встречались два ската крыши, и угнездилась там, держа простыни в руках. По ногам побежали мурашки, ступни тут же затекли. Я вцепилась в решетку обеими руками и закрыла глаза. Страх парализовал меня. Я вспомнила карту «Смерть» и изображенного на ней скелета в доспехах. Трей сказал, что она вовсе не означает физическую смерть. Это неожиданная потеря, ошибка, ложь. Все, что со мной уже случилось. Если я выживу, наверное, меня будет ждать следующая карта — «Мир».
И тут я как будто услышала далекое пение скрипки, открыла глаза и посмотрела наверх. Холодные яркие звезды усыпали черное небо. Жесткий лунный свет бросал на поле тени, широкая полоса Гудзона походила на темное одеяло, небрежно брошенное в ночи. Я не ошиблась: музыка доносилась из-за холма. Там были цыгане, и они играли для меня.
Перевалившись на живот, я посмотрела на дверь, воображая, как в нее врывается сестра Гертруда. Затем сползла вниз, изо всех сил цепляясь за подоконник. В ладонь тут же впилась щепка, но эту боль я почувствовала намного позже. Решетка легко поддалась и сдвинулась, когда я уперлась в нее спиной. Руки будто вырывало из плеч, а мои ноги болтались над крышей. Выгнув шею, я увидела, как Эдна вслед за Мэйбл пробирается по крыше вниз. Она не собиралась мне помогать — и пальцы вдруг дрогнули. Я услышала жуткий свист воздуха вокруг, упала на живот и полетела вниз по крыше. Эдна вытянула руку и схватила меня, прежде чем я врезалась в Мэйбл и скинула ее с крыши.
