Таня даже хотела частушку на прощание спеть, да решила: «Лишнего. Скорее — от стыда подальше! Скорее — забыть и не видеть этого труса! Скорее — хоть замуж, хоть в болото, только не слышать его лживые речи!..»
Люди всегда делали опрометчивые поступки из самых лучших побуждений. Люди всегда бросались из крайности в крайность, не зная, что это — две стороны одного пламени.
ДОКУМЕНТЫ КЛИМОВА И.П., ОСТАВШИЕСЯ НА ПАМЯТЬ В ТУМБОЧКЕ КОМНАТЫ № 457 МУЖСКОГО ОБЩЕЖИТИЯ:ПАСПОРТ, ПРОФСОЮЗНЫЙ БИЛЕТ, ВОЕННЫЙ БИЛЕТ, УДОСТОВЕРЕНИЕ ШОФЕРА, СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА, ЕЩЕ ОДНА СБЕРКНИЖКА (кстати, там денег 93 коп. — Л.Х.), УДОСТОВЕРЕНИЕ МАШИНИСТА КРАНА УЗТМ, УДОСТОВЕРЕНИЯ СВАРЩИКА, ПЛОТНИКА-БЕТОНЩИКА, МОНТАЖНИКА, РАДИСТА, БУМАГИ НЕПОНЯТНОГО НАЗНАЧЕНИЯ С ФОТОГРАФИЯМИ БРИТОГО КЛИМОВА И ПЕЧАТЯМИ, ИСТЕРТЫЕ, ОБОРВАННЫЕ ПО УГЛАМ, В РЫЖИХ ПЯТНАХ РАЗМОКШЕГО ТАБАКА, БИЛЕТ СПОРТИВНОГО ОБЩЕСТВА «ТРУД», УДОСТОВЕРЕНИЯ КОЧЕГАРА, ЛЕСОРУБА, ПОВАРА (2-Х МЕСЯЧНЫЕ КУРСЫ), МАТРОСА, ПОЖАРНОГО, ТРАКТОРИСТА, ВОДОЛАЗА.
Нас поджимает время. Срочно вернемся к Васильеву.
Около шести часов утра, еще в сплошных потемках, он забрал в Управлении почту и, как обычно, проехал в котлован — посмотреть перед летучкой, как там дела. По дороге, включив свет, читал телеграммы, акты, заявления рабочих (большинство увольнялось). Когда машина въехала на мост через Зинтат, на железные листы, на посвистывающий ветерок, шофер Дима неожиданно затормозил — догнали одинокого Ивкина. Директор бетонного завода плелся на работу, скукожившись, дежась руками за шапку. Васильев открыл дверцу.
— Ты чего пешком?
Игорь Михайлович смущенно буркнул, что у его машины тормоза полетели, манжеты какие-то, шофер второй день в гараже. Дима, обычно никогда не встревавший в разговоры, хмыкнул:
— Лентяй ваш Сема. Там дела на полдня. — Помолчав, добавил. — Хотите, я вам парня хорошего найду? Вместе на границе служили.
Ивкин растерянно поправил очки.
— А как же… обидится ж… ладно уж…
Васильев достал из бардачка книжечку, которую обещал Ивкину и привез из Москвы, — карманную библию, с улыбкой протянул.
— Опиум народа, — кивнул Игорь Михайлович. — Спасибо. Красивая проза. А у вас нет… бара? У всех больших начальников, говорят, теперь в машинах бары… — Он заливисто засмеялся, как мальчик. — Сердце давит.
«Видно, перебрал вчера», — пожалел его Васильев. Он слышал — Ивкин часто выпивает, что было совершенно неподходящим делом для такого интеллигентного тихого человека. Васильев поймал в зеркальце отрицательно качнувшееся лицо шофера. Нет, ничего у них не было.
— Вообще-то я боюсь пьяных, — заговорил Ивкин, видимо, неосознанно отводя мысли Васильева. — Боюсь ужасно! И вообще — хамов. Гуляю как-то осенью, в коляске Мишка спит, навстречу две пьяные морды. Один толкнул меня, другой — коляску, и пробежали. Я смотрю — коляска с ребенком качнулась… встала на два колеса… покачалась — и опустилась на четыре. Я, наверное, поседел за эти секунды… — Он иронически погладил лысину под шапкой. — Стою, замер, слова не могу сказать. А мне бы взять камень, раскроить им что-нибудь — оправдали бы меня, верно? И двумя негодяями стало бы меньше на земле. А я — как столб, простоял минут десять, наверно. Потом дальше пошел. Вы зря Титову с рук спускаете, — неожиданно закончил Ивкин.
— Что именно? — сделал непонимающий вид Альберт Алексеевич и подумал, что, может быть, Игорь Михайлович — единственный его надежный человек. Махнул рукой. — Ладно… пусть. Для дела надо.
— Мы все хотим для дела… а почему нам плохо?.. — пробормотал Ивкин.
— Людей в СССР мало… вернее, на планете… прошу извинить за неточное выражение, — вздохнул Васильев. — Если бы можно выбирать. Из десяти инженеров — лучшего, из ста рабочих — десять лучших… А тут хоть с ума сойди — проблема вынужденного доверия… — Альберт Алексеевич хмыкнул, считая, что слишком разоткровенничался. Но Ивкин очень серьезно смотрел ему в глаза, худенький, бледный, с пучком морщин между бровями. — Послушайте… А вам не приходило в голову — зачем мы это строим? Может, и не нужны они, эти ГЭС? Атомные экономичнее, даже ГРЭС. При наших залежах угля — знай, греби с поверхности бульдозерами… как возле Ачинска? Цена киловатт-часа та же — две копейки. Зачем-то тайгу затапливаем, сотни деревень сгоняем с места, окуней на человеческих кладбищах откармливаем?..
Игорь Михайлович показал взглядом на Диму.
— Да и сами реки убиваем, — продолжал Васильев, везя директора завода к его дымящему четырехтрубному чудовищу в ночи, которое и поставляет бетон для плотины. — Стоит ли потом за огромные деньги создавать механизм переброса судов через плотину? Не лучше вернуть эти деньги, вовсе не строя ГЭС?
— Альберт Алексеевич, — прошептал растерянно Ивкин, снова кивая в сторону шофера. — Шутите, конечно.
Васильев подмигнул.
— Все нормально, старина! Просто грустно чего-то. И некому руку подать.
— И мне тоже… — признался Ивкин. — Но ведь… пики потребления энергии, одни хоккейные матчи чего стоят! Да что мне вам говорить — сами знаете.
«Что пики, — думал Васильев, глядя на двигающиеся слева от машины чернолиловые складки сопок, их разбитые, развороченные подножия. — Что пики? Когда нужно резко увеличить потребление энергии, можно снимать ее не только с ГЭС или гидроаккумуляторов, водохранилищ, вверх-вниз перегоняющих воду, можно же снимать с механических аккумуляторов, волчков… да кто знает, не дешевле ли обойдется поиск новых типов хранителей энергии, чем эти убитые леса, убитые реки?»
— Уж взяли бы одну реку — добивали до конца, строили пять, десять штук этих ГЭС! — продолжал Васильев. — А то хвастаемся: «И на нашей улице праздник, и у нас на реке своя ГЭС!» Чушь какая!
Ивкин, уже не отвечая, только угрюмо косился на спину бывшего пограничника. Машина затормозила. Директор завода вышел и с мороза, из темноты крикнул:
— Заходите как-нибудь! — и добавил. — Тоже, подарю — что-нибудь эдакое. Современные труды кого-нибудь из.
И по-мальчишески, улыбнувшись, ушел в сторону от луча света.
«Волга» тронулась дальше. «Какой спокойной сложилась бы, наверно, моя жизнь, — подумал Альберт Алексеевич, — если бы не пошел „по восходящей-руководящей линии“, а работал себе дальше инженером-энергетиком. Власти захотел? Руководить массами, ха-ха? Массовик-затейник».
Васильев бродил по котловану со складочкой улыбки у левого уголка рта, как бы сохраняя полнрую невозмутимость, спускался и поднимался, как на гигантские ступени, на блоки — коробки, полные людей, тепла, живого бетона — запоминал сотни мелочей и немелочей, но думал-то всё об одном: что делать??? Когда забрел в деревянный домик штаба, ни на каком решении пока не остановился. Гибель рабочего Климова все усложнила чрезвычайно.
Дежурный Помешалов вскочил из-за телефонов:
— Начальник стройки на месте — можно начинать.
Васильев сел рядом во главу стола, негромко поздоровался со всеми приглашенными — перед ними рядком лежали их черные и оранжевые каски, а сами их обладатели — прорабы, начальники подразделений — в свою очередь выжидающе уставились на Васильева и Титова. Александр Михайлович, видимо, уже начал «разбор полетов» без Васильева, потому что Алехин надел каску и выбежал на мороз — высказал свое, получил свое, освободился…
О паводке сегодня старательно не говорилось — речь шла, как ни в чем ни бывало, о монтаже нового крана КБГС-1000, о бетонировании узких и толстых блоков на секции шестнадцать («трещат — не трещат»), о прискальном блоке (как получше прилепиться). Бубнов из НИИ, человек с крючковатым носом, трагически засверкал было глазами, как сова, но Титов только цыкнул на него. Титов, как и Васильев, заметил валявшиеся шатры около водораздельной стенки и немедленно передал их страдающему без шатров Потылицыну из УОС-2. Титов, как и Васильев, обратил внимание на то, что манипулятор на новом блоке Валевахи — стоит. Этот тракторишко, самоделка, гордость стройки, с подвешенными к железной руке вибраторами (что-то вроде грабель получается) уминал бетон, укладывал, заменяя десяток рабочих, но мог работать только на чистом участке, где ему не мешают растяжки и прочий арматурный лес, то есть — на блоках со скользящей опалубкой. А кому, как не Валевахе, дать такой блок? Вот и дали, но именитый бригадир явно поторопился хапнуть механизм, понадеялся, что бетон за три дня обретает пятьдесят процентов прочности, закатил кран, а плашки под краном просели, пришлосъ кран уводить, зачищать бетон, а тракторишко без работы остался, отдавать же другим бессмысленно — он у них не повернется.
— Торопимся! — ругался, ворочая брюхом, Александр Михайлович. — Торопливость хороша при ловле блох, образно говоря. Народ выражается сочно. — И вдруг с отвисшей губой оживился, вспомнив о своем отце. Он часто рассказывал о нем. Отец Александра Михайловича искал золото на Севере, и сынок запомнил много забавных историй. — Помню, певец один приезжал, из Большого театра… так ему на сцену бутылки со спиртом кидали. Вместо цветов. Самое дорогое. И такой мат стоял восторженный… певец побледнел, сник… а когда папаня объяснил, что народ не ругается, а наборот — хвалит, певец ответил, что для него эти минуты самые незабываемые, что таких комплиментов он даже в Италии не слышал…
