Люди в штабе засмеялись, хотя слышали это не в первый раз. А Титов чувствовал себя сегодня как рыба в воде.
Про лед до сих пор ни слова, но тревога присутствует в воздухе, ею дышат, ее разгоняют будничными шутками, привычным распорядком. «Все правильно», — отметил Васильев, сжимая тонкими сильными пальцами себе виски — голова болела, не переставая.
— Вы продолжайте, буду в Управлении, — буркнул он Александру Михайловичу и вышел.
Он вспомнил: следователь из Саракана должен заехать на стройку в связи с гибелью Климова, Васильев обещал лично встретиться с ним. «Наверное, ждет в приемной. Да что теперь? Не вернешь человека. Только надо же опять спускаться под лед, смотреть? Результатов бурения недостаточно… они лишь верхний слой льда показывают… а что ниже? Намокшие деревья залегли?»
Альберт Алексеевич ехал и разглядывал светлеющее небо, рыжие сопки, снега в логах, которые очень скоро начнут таять, и уровень воды подскочит… кстати, камушки посыплются по склонам — не забыть сказать скалолазам, чтобы проверили сеточные ловушки вдоль берега.
В управлении его и вправду дожидался, не смотря на ранний час, сумрачный лейтенант милиции, он сидел в приемной, читая районную газету. Павел Иванович Понькин, заместитель Васильева по хоз. части, сделав следователю знак ладонью (мол, подождите), прошел за начальником стройки в кабинет и начал торопливо выкладывать новости. Вот-вот грозится подъехать секретарь обкома — говорят, переночевал в мраморном поселке у своего старого товарища, директора комбината. К слову сказать, Понькин был знаменит тем, что однажды потерял сознание, когда вдруг без предупреждения на стройке, в кабинетике Понькина, появился этот самый секретарь обкома. И этим самым Понькин очень ему понравился.
Понькин обернулся и поплотнее прикрыл дверь с тамбуром.
— Ну что? — с надеждой тихо спросил он у Васильева. — Что решили?
— Потом. Пусть зайдет товарищ.
Павел Иванович кивнул, вышел, и на пороге появился молодой следователь.
— Здравствуйте. Проходите. Как вас зовут?
— Лейтенант Китаев.
— Ах, да. Начальник стройки Васильев, — усмехнулся Альберт Алексеевич. — У вас не положено по имени-отчеству. Я слушаю вас.
— Это я хотел услышать от вас… обстоятельства дела… вашу личную точку зрения… — глядя исподлобья, проговорил гость из милиции.
Васильев удивленно посмотрел на него. Парню, наверное, лет двадцать пять. Трет правое ухо и что-то уже записывает в блокнот.
— Что ж, извольте, товарищ лейтенант. Вам известно, что сейчас происходит перед плотиной? На всякий случай объясню. — И Васильев описал в нескольких фразах положение, сложившееся на стройке. — Никакой специальной оптической или телевизионной аппаратуры у нас нет… только глазами…
— Это я знаю. Почему Климов перестал отвечать на сигналы сверху? Была ли исправна подающая воздух помпа? И почему не вытащили сразу человека, если он потерял сознание? Его практически заморозили в воде… да еще без кислорода…
— Нет, шланг был исправен, воздух качали.
— Если он без сознания, он не мог головой травить воздух. Я изучил устройства шлема. Там клапан… когда нажимаешь затылком…
— Вы хотите, чтобы его вытащили с разорванными легкими? Если бы его без попытки декомпрессии вытащили сразу, его бы рвало кровью… через минуту-две он бы помер.
— Это неизвестно. Климов по отзывам Иннокентьева был весьма сильный, тренированный человек.
Открылась дверь, вошел Григорий Иванович Семикобыла, секретарь обкома.
Он уже разделся в приемной, он потирал красные ладони. Это был грузный человек с большим значительным лицом, которое само по себе вызывает оторопь у робких коммуистов, на глубину государственных забот намекали постоянно сведенные брови. Григорий Иванович был весьма умен, прошел серьезную школу на партработе, и Васильев надеялся найти с ним общий язык. Летом и осенью — не удалось, да и нужды особой не было — Васильеву помогала Москва. А нынче… Никто же не думал не гадал, что зимой может возникнуть такая ситуация…
— Что такое? — заметив сотрудника милиции, спросил Григорий Иванович у Васильева.
— Да вот, интересуются…
— Насчет бывшего зэка? — Секретарь обкома остановился перед лейтенантом, тот нерешительно поднялся. — Так? Вы, молодой человек, отнимаете время у человека, у которого на плечах не погоны, а семь тысяч рабочих. А насчет Климова… могли бы осведомиться в местах не столь отдаленных, где он отбывал срок, каково было в действительности его состояние здоровья… а не ссылаться на его слова, сказанные перед погружением… — Григорий Иванович, видимо, был во многом осведомлен. — Конечно, все мы люди… хотелось обелить свою биографию, быть полезным там, где другие робеют… переоценил свои силы… Это трагедия, товарищ лейтенант. И тут никто не виноват. Можете идти.
— Но я… — хотел что-то еще сказать следователь, однако, натолкнувшись на изменившийся, уже разгневанный взгляд секретаря обкома, закивал и удалился.
— Твою мать!.. — прорычал Григорий Иванович. — Мальчишка!.. И вы тоже… интервью ему даете…
Альберт Алексеевич вышел из-за стола, пожал ему руку, кивнул Понькину, чтобы секретарша срочно внесла чай.
— Что делать, Григорий Иванович… я и сам себя пытаю не первый день… может, виноват… он попросился в бригаду — я включил… Не надо было.
— Надо было! — отрубил Семикобыла, садясь в кресло за стол начальника стройки и шумно отдуваясь. — Какой дурень из молодых под лед полезет! Мне уже рассказали. Отрицательный результат — тоже результат. Значит, там, на глубине тридцать что-то такое, что заставило твоего Климова попросить опустить его ниже…
Это, конечно, так, Альберт Алексеевич прекрасно понимал, но жесткая легкость, почти равнодушие, с которым Григорий Иванович проехался по судьбе бывшего заключенного, все-таки вызывала боль. Хотя Васильев и сам достаточно хладнокровный человек. Но не настолько же холодно-кровный? Или такой же? Разве он не видел, что Климов немолод, лицом несвеж?
— Всё, всё!.. — потер ладони перед чашкой с чаем секретарь обкома. — Пьем. Я думал — вы в котловане…
— Я там уже был.
— Столько дней из Москвы! И не звоните?! Что решили? Или Титова подождем?
— Можно и подождать. Он вот-вот. — Васильев посмотрел на настенные часы. — Заканчивает летучку, подъедет минут через десять.
Григорий Иванович тяжело встал, принялся ходить по кабинету. Он был явно чем-то недоволен, оглядывался на Васильева и Понькина, откашливался. Видимо, крепко наглотался морозного дымного воздуха в котловане. Может быть, разговаривал с людьми. Все мы одинаковы, всем нам хочется в одиночку составить мнение, которое будет самым правильным.
— Дочь должна была приехать, — пробормотал, наконец, Григорий Иванович. — В гостинице черт знает что.
— Холодно? — спросил Понькин и, не дождавшись ответа, вышел.
— Да нет, — отмахнулся запоздало Григорий Иванович. — Ладно, мелочи. — Он оглянулся на дверь, негромко спросил. — Скажите мне, как коммунист коммунисту, это… очень, очень серьезно?
— Безвыходного положения, пожалуй, и нет, Григорий Иванович. Но — висит, как бомба. Надо решить главное — как быть с котлованом. Можно сейчас же убрать людей и механизмы с гребенки, но… правильно ли это — отбегать в сторону и ждать, чем кончится?
Секретарь обкома снова подсел к столу, но уже сбоку, на стул для посителей, и долго молчал. Вислый его нос в мелких красноватых клубничках, белый воротник прилип к шее, мощная спина горбится.
— Послушай, Альберт Алексеевич, — в первый раз он обратился к Васильеву на «ты». — Послушай… что же получается — вы сами с Сашей и виноваты? Точнее, он… а ты вроде как плечо подставил?
Наверное, другой человек на месте Васильева с наслаждением потянул бы паузу, чтобы собеседник в полной мере оценил всю степерь его благородства. Но Альберт Алексеевич хотел сейчас только одного — чтобы народ на стройке сомкнулся, глядя, как держатся вместе руководители.
— Мне тоже показалось — коса хорошо защитит… — ответил Васильев.
— Да? Что ж, — хмуро отозвался Григорий Иванович. — Я в этом не «копенгаген», доверяю вам.
Они молча курили, когда в кабинет вошел Титов, швырнул в угол, на стулья, огромную шубу, ондатровую шапку, малиновый шарф:
— Одолеем стихию, Григорий Иванович, не такое видали! В Светограде, помню, паводок шестьдесят восьмого… все население города бетонировало плотину, как муравьи, блок за блоком, клеточка за клеточкой… вода выше — мы выше! А ведь готовы были взорвать… еще чуть-чуть, и вода могла перекатиться — город бы снесло!
— Садитесь, Александр Михайлович, — кивнул Васильев. — Смотрим еще раз. На всякий случай. — Он взял красный карандаш и на листе бумаги нарисовал стрелку, упирающуюся в водораздельную стенку, между водосливной частью плотины и котлованом. — Вариант первый. Можно предоставить решение самой воде. Ледовое поле, накопившись между ряжами, защитной косой и водораздельной стенкой, всплывет на большой воде и ринется вниз — частью влево, в котлован, а частью направо — через гребенку плотины. Разумеется, из котлована всё уберем.
