— Да, слушать чужие сны — это почти так же весело, как смотреть чужие летние фотокарточки, — не оставил ситуацию без комментария Старик Качалов. Но на этот раз его не услышали.
— В нашей старой квартире, — Барселона ткнул пальцем в потолок, — мы играли с ним в какую-то странную игру. Не то в шахматы, не то в… нет, это был не маджонг, конечно. И вы все пришли… кажется. Там вообще собралась какая-то толпа людей из прошлого: джазмены, поэты наши, киевские. Их давно уже нет почти никого, а тут вдруг собралась толпа такая, еще живые вперемешку с покойниками, забили весь наш коридор — не протолкнуться. Уже и коридора этого нет, все там давно перестроено, да…
— А мне недавно снилось, что я пишу сочинение. Это не экзамен, а просто обычное школьное сочинение, — вдруг вспомнил Зеленый Фирштейн. — И так мне легко пишется, удивительно даже: едва ставлю точку, как готова следующая фраза. Я записываю ее, а новая уже просится на бумагу. В реальности никогда так легко не писалось, как в этом сне. И вот я дохожу до фразы «Я жил тогда в Париже совершенно особыми интересами.» и, вместо того чтобы писать дальше, вдруг начинаю думать: какими интересами я жил? Когда это я жил в Париже? И, конечно, не вспомнив ничего, просыпаюсь.
— Ну вот к чему ты это рассказал, Зеленый? — спросил Старик Качалов.
— Я потом в Интернете посмотрел. Это из «Убийства на улице Морг» Эдгара По. Я писал рассказ Эдгара По, представляешь, Качалов.
— Да ну вас с вашими снами, мистики несчастные, — рассердился Качалов. — Строчку из Эдгара По он во сне вспомнил, подумаешь, событие!
— Зато, если бы среди нас был Борхес, — Толстый Барселона решил порадовать Качалова собственной версией сновидения Зеленого Фирштейна, — то он предположил бы, что Фирштейн во снах и есть Эдгар По.
— Барселона, — неожиданно засмеялся Старик Качалов, — мне и вас с вашими фантазиями хватает, веришь? Борхеса в нашей компании я бы уже не выдержал.
Глава одиннадцатая
Встречи друзей
Игроки должны быть достаточно расторопными: в том случае, если нужный камень на кону оказался закрыт следующим сносом, взять его нельзя.
Правила игры. Раздел «Игровая практика».
Малевич позвонил в десятом часу утра.
— Костя, Леночка Рудокопова ждет нас после обеда. В четыре у нее в офисе, на Оболони. Тебе удобно?
— Спасибо, Виталик, — обрадовался Регаме. Даже если бы на четыре у него было назначено три встречи, он отменил бы их все ради разговора с Рудокоповой. — Конечно, удобно. Без четверти четыре встречаемся у метро «Оболонь». Не прощаюсь.
Итак, у него было полдня, и Регаме знал, чем их займет. Из-за Чаблова, Гоголя и поездки в Семипалатинск ему на целую неделю пришлось отложить другие дела и других клиентов. А между тем поддержка одного из них могла ему сейчас пригодиться. И у Регаме было с чем к нему прийти.
— Это украинский филиал мировой закулисы? — спросил он, набрав нужный номер.
— Вы ошиблись, это мастерская по ремонту славянских шкафов, — ответил ему советник посольства Соединенных Штатов Брайан Стоун.
— Привет, Брайан, это Регаме. У меня есть для тебя атлас.
— А у меня есть для тебя время, судырьтымой. Заходи.
Брайан жил неподалеку от Регаме, в двух кварталах неспешного пешего хода. Одно время Регаме пытался понять, чем именно американец занимается в Киеве, но потом махнул на это рукой. Брайан занимался демократией. Во время предвыборных кампаний, а выборы у нас часто, в Киеве его было не застать. Брайан мотался по областям, что-то контролируя и инспектируя. Демократия — это учет и контроль, сказал бы Владимир Ильич, если бы работал в американском посольстве.
Но и в спокойные времена, когда нелегкое дело продвижения демократии на Восток позволяло ослабить галстук и сменить место в джипе, несущемся по разбитым украинским дорогам, на кресло в небольшом офисе с видом на Павловский садик, Брайан был завален работой. Демократия — это ведь еще и бизнес. В странах с демократией американскому бизнесу комфортно, а уж если американскому бизнесу в стране комфортно, то демократия ей обеспечена, хочет она того или нет. Брайан отвечал за комфорт.
Примерно так, не вдаваясь слишком в детали, Регаме представлял себе функции Брайана Стоуна, и именно Брайан мог ему сейчас пригодиться.
Регаме было легко общаться с американцем потому, что в детстве того звали Боря Каменев, и когда его семья в начале семидесятых уезжала из Ленинграда, Боре шел вполне сознательный одиннадцатый год. Позже, став Брайаном, Боря сохранил язык, а также нежные чувства к советским фильмам про шпионов и школьным географическим атласам. С годами детская страсть оформилась в не очень большую, но ценную коллекцию карт и атласов, изданных на русском языке за последние две с половиной сотни лет. Были в ней и всевозможные Марксы, и атлас издательства «Просвещение», и целая полка, заполненная печатной продукцией Управления геодезии и картографии, которое, как известно каждому, сперва подчинялось Совнаркому, после было передано в Министерство внутренних дел, а с наступлением времен более спокойных возвращено в подчинение Совмина СССР.
Регаме уже третью неделю держал для Брайана небольшой довоенный атлас мира. Собираясь, он взял его и еще несколько мелочей, уже не связанных с географией и купленных по случаю за последний месяц.
— Рад тебя видеть, судырьтымой, — похлопал Константина Рудольфовича по локтю Брайан, едва тот вошел в квартиру. — Давно ко мне не заходил, сто лет тебя не видел. Идем скорее, мне не терпится показать, какую прелесть мне продали на вашей кишащей преступными пиратами Петровке.
Прелестью оказался школьный географический атлас в прочном ледериновом переплете с портретом Сталина и бегущими к нему радостными пионерами на обложке. Карты в этом атласе были не главным — все, как одна, они даже на беглый взгляд выглядели неточно и приблизительно, но атлас был полон замечательных рисунков, и только ради них его стоило купить. Здесь был и слабовольный Галилей, доказывающий скептически настроенным клерикалам астрономические истины, известные каждому пионеру, и несгибаемый Джордано Бруно, горящий на костре реакционной инквизиции, и сцены из жизни множества других исторических личностей, освещавших во мраке средневековья и мракобесия путь к светлому будущему.
На одной из последних страниц атласа был изображен в деталях и подробностях эскиз будущего Дворца Советов, который должен был вот-вот появиться в столице всего прогрессивного человечества на месте снесенного недавно храма Христа Спасителя.
— Год издания тридцать седьмой? — предположил Регаме.
— Тридцать восьмой. Но правда прелесть? Настоящий сталинский «большой стиль», адаптированный к детскому сознанию. Если бы в годы моего детства продолжали печатать такие атласы для школьников, клянусь, я бы никуда не уехал. Разве можно уехать от такой красоты?!
— Поздравляю, Брайан. Отличный экземпляр для твоей коллекции.
— Спасибо, спасибо. Но и ты ведь пришел не с пустым портфелем. Скорее показывай, что у тебя там.
— Да пустячок, Брайан. Небольшой довоенный атлас мира. Карманный формат.
— У меня есть один, судырьтымой. Ленинград ский?
— Ленинградский. Тысяча девятьсот сороковой год.
— Не хочу тебя огорчать, Константин, но он у меня есть. Вот посмотри. — Брайан взял с полки небольшой атлас в темно-сером переплете. — Самое интересное в нем — это карта Германии сорокового года. Война в разрезе: Польша уже не Польша, но Франция и Бельгия — еще Франция и Бельгия.
Регаме взял атлас и взялся листать его с интересом не совсем понятным у человека, в портфеле которого лежит такой же.
— Ты знаешь, Брайан, — сказал он после недолгой паузы. — Самое интересное в этом атласе, — он протянул книгу хозяину, — то, что существует вот этот. — Регаме достал другой, внешне точно такой же. — Посмотри: Ленинград, тысяча девятьсот сороковой год. Обложка та же и выходные данные те же. До последней точки.
— Да, все совпадает, — пожал плечами Брайан.
— Отлично! А теперь открой свой, ну хотя бы на четырнадцатой странице.
— Открыл. Украина.
— Замечательно. Что там рядом с Украиной?
— Румыния, Бессарабия.
— А теперь посмотри четырнадцатую страницу в моем экземпляре.
— Украина. Странно было бы увидеть здесь Оклахому. Боже мой!
— Ты видишь? Никакой Бессарабии рядом. Молдавская ССР со столицей в городе Кишиневе. Измаил и Рении уже отошли Украине, Тирасполь и Дубоссары — Молдавии.
— Боже мой! — повторил изумленный Брайан. — Но как же так? Это ведь тот же атлас!
— И это, как ты понимаешь, еще далеко не все, — Регаме пока даже не собирался отвечать на вопрос изумленного покупателя. Его нужно было додавливать. — В твоем экземпляре за Карело-Финской ССР, стыдливо присевшей на дополнительной странице двадцать три а, начинается Западная Европа. А у меня?
