Обасан лежала в кровати. Я складывала белье на столе в углу ее комнаты. Вдруг она окликнула меня: «Цубаки, смотри!» — указывая на раздвижные стеклянные двери, которые вели в сад. Ветер кружил хлопья снега. «Что там, Обасан?» — «Хо-та-ру», — ответила она, четко выговаривая каждый слог. «Не может быть!» — возразила я. Но она сказала серьезно: «Приглядись-ка получше!» Я была озадачена. «Красота какая!» — воскликнула она и начала напевать детскую песенку: «Хо… хо… хотару кои…» «Летите скорей сюда, светлячки! На чужом берегу вода солона, а у нас — сладкая! Летите сюда, светлячки!» Потом она замолкла и сказала: «Жестокая песня! Это же обман! Цубаки, смотри не утони в сладкой воде».
Несколькими днями позже отец услышал, как Обасан кричит: «Она там!» — «Она? О ком ты?» Не обращая на него внимания, Обасан снова воскликнула: «Она идет мимо дома. Куда она собралась в такую рань?» Отец все же спустился в сад, но никого не заметил. То же самое произошло в присутствии сестры и брата. Услышав возгласы Обасан, они принялись искать ту, о ком она говорила, но напрасно. «Тебе все привиделось, Обасан!» — сказали они ей.
Мама сохраняла спокойствие и терпеливо выслушивала все, что говорила Обасан. Она объяснила, что это галлюцинации: нечто подобное случилось с ее бабушкой, за которой она ухаживала. «Не перебивайте ее и не спорьте, — сказала нам мама. — Обасан видит то, что скрыто от остальных. И слышит то, чего мы не слышим. В любом случае она теперь не встает с кровати и не может причинить себе вреда». И хотя слова мамы звучали разумно, мне было любопытно узнать, что же происходит у Обасан в голове, и я стала расспрашивать ее про галлюцинации. «Она? Кого ты имеешь в виду? Это женщина или девочка?» Взгляд ее блуждал, она смотрела на меня растерянно, словно не понимала, о чем я говорю.
С того дня, как она упала, прошло семь месяцев. Галлюцинации почти прекратились. Это нас немного успокоило. Однако я заметила, что Обасан плохо помнит недавние события. «Цубаки, когда ты уезжаешь в Нью-Йорк?» — спрашивает она меня. «Уезжает Нацуко, а не я». Сестра работает переводчиком в крупной компании, и ее часто отправляют в командировки в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк. Я говорю Обасан, что Нацуко навестит ее, когда вернется. Она отвечает мне слабой улыбкой и задает другой вопрос, с которым обращалась ко мне уже много раз: «Что ты изучаешь в университете?» — «Ар-хе-о-ло-ги-ю», — громко выговариваю я по слогам, зная, что она все равно не запомнит. Но я рада, что она всегда реагирует на мои слова. Мама рассказывает, что, несмотря на слабое здоровье, Обасан прекрасно помнит мое детство. «Ее лицо светится счастьем, когда мы с папой вспоминаем тебя маленькую. И она всегда с нетерпением ждет твоего приезда».
Закрывая окно, я краем глаза смотрю на тяжелые дождевые тучи. Обасан не любит этих облаков, характерных для лета. Наверное, они навевают на нее воспоминания о кинокогумо. Она, а также мой отец пережили взрыв атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки, и чудом уцелели. На днях я слышала, как она говорила почти шепотом: «С тех пор прошло пятьдесят лет. Никогда не думала, что проживу так долго…»
* * *
К Обасан я привязана больше, чем мои брат и сестра. Наверное, потому, что выросла на ее глазах. Я родилась в тот год, когда они с дедом переехали в дом родителей.
Именно с Обасан я делилась всеми своими переживаниями. Она умела хранить тайну, и я рассказывала ей о своих неприятностях и поверяла секреты. Она слушала меня и никогда не осуждала, а когда я просила у нее совета, она отвечала, что я такая же мудрая, как мама, и сама найду правильное решение. Свое мнение она высказывала редко. Но все же эти разговоры приносили мне успокоение.
Но однажды мой рассказ ее сильно взволновал. Это случилось незадолго до того, как она поскользнулась. Я сказала, что господин X., который преподавал у нас английский, пригласил меня в кафе. Обасан тут же воскликнула: «Нет, нет! Ни в коем случае не соглашайся». Я удивилась и заметила, что он человек искренний и порядочный. Она не ответила, но видно было, что она обеспокоена. Два раза я встречалась с тем преподавателем, и мы приятно беседовали. Он превосходно владел английским и обещал организовать клуб английского языка. Я обрадовалась, поскольку с самой первой лекции восхищалась господином X. — он тогда увлеченно рассказывал об английском романе. У него была приятная внешность, и я сразу ощутила на себе силу его обаяния. Вскоре клуб действительно открылся, туда записалось человек десять студентов. Мне предложили быть старостой. Когда я рассказала об этом Обасан, она ничего не поняла: после несчастного случая ум ее стал не таким ясным.
Вчера господин X. позвонил мне из кафе, что неподалеку от моего дома. Я думала, он собирался передать мне поручение, которое касалось членов клуба. Однако клуб оказался ни при чем. Господин X. сказал: «Я влюблен в тебя и хотел бы время от времени встречаться с тобой наедине». Лицо его было серьезным. Я удивилась, но вместе с тем сердце мое ликовало: он тоже любит меня. Но потом он прибавил, что уже с давних пор у них с женой не ладится. Это меня поразило. Ведь я даже не знала, что он женат. Он ждал моего ответа. Я сказала, что мне нужно время, чтобы подумать. «Понимаю, — согласился он, взяв мою руку. — В любом случае пусть это останется между нами».
Жаль, что теперь я не могу поговорить с Обасан, как прежде. Если бы она хорошо себя чувствовала, то сказала бы: «Так я и знала, Цубаки! Нельзя доверять женатым мужчинам». Они жили счастливо с Одзисаном, и она бы огорчилась, узнав о такой истории, которая тем более приключилась с ее внучкой. Разумеется, я не стану расстраивать Обасан. Но в то же время ловлю себя на мысли, что я слишком увлечена господином X., чтобы отказаться от его предложения.
* * *
Выхожу из вокзала Камакуры.
Солнце жжет тротуар. Прикрываю ладонью глаза, досадуя, что не надела шляпу. Жара невыносимая.
В тени под деревом стоят две девушки. На вид им лет по шестнадцать-семнадцать. Гимназистки. Изучают карту города и обсуждают, какие достопримечательности стоит посмотреть. У них акцент с острова Кюсю. Интересно, а вдруг они из Нагасаки? И может быть, их родители или бабушка с дедушкой пережили взрыв атомной бомбы, как мой отец и Обасан. Вот они уже зашагали в направлении Дайбутсу.
Иду к дому родителей. Они живут в тихом квартале, куда туристы заглядывают редко. От вокзала пятнадцать минут пешком. Стараюсь идти по тени.
Прохожу мимо храма С. Здесь похоронен Одзисан. С тех пор как он умер, прошло тринадцать лет. Каждую неделю Обасан приносила ему на могилу цветы. Я часто ходила с ней. Могила Одзисана всегда была ухоженной. Сомкнув ладони у груди, Обасан долго молилась. Однажды она сказала мне: «Одзисан родился здесь, в Камакуре, а вырос в Токио. Там мы и познакомились. Вместе с твоим отцом мы часто бывали в Камакуре: ему нравилось море и Дайбутсу. После свадьбы мы переехали из Токио в Нагасаки и прожили там с Одзисаном сорок два года. Никогда не думала, что после стольких лет снова вернусь в Камакуру. Одзисан любил этот город. Наверное, он счастлив, что его похоронили здесь». У меня до сих пор сохранилось прекрасное воспоминание о папиных родителях: держась за руки, они идут по пустынному пляжу. Мама с отцом говорили, что люди завидовали их счастью. Чувствую, как у меня сжимается сердце: Обасан сюда больше не придет. Теперь вместо нее цветы ношу я. Приезжая из Токио, я всегда захожу на кладбище.
Думаю об Одзисане, которого я очень любила. Мне было весело с ним. Всегда спокойный, терпеливый. Он научил меня играть в шоги. Одзисан умер незадолго до того, как я пошла в школу. Пока он был здоров, он водил меня в детский сад. И по дороге рассказывал, как познакомился с Обасан. Он говорил: «Цубаки, ты непременно встретишь замечательного человека. Как бы мне хотелось дожить до того времени и узнать, кто он». Вспоминаю его мягкий, ясный взгляд. Интересно, что бы он сказал, узнав о господине X.
Иду вдоль ручья, который течет мимо храма С. По берегу растут плакучие ивы. Летом здесь много светлячков. За деревьями виднеется крыша родительского дома.
Отец работает в саду за домом. Собирает зеленую фасоль. На нем соломенная шляпа, которую носил Одзисан.
— Папа!
Он оборачивается. Лицо загорелое.
— А, Цубаки, — улыбается он. — Сегодня ты рано. Сейчас только три часа.
— Я не пошла в библиотеку, — отвечаю я.
— Знаешь, а ведь Обасан говорила сегодня утром, что ты приедешь раньше обычного. И оказалась права!
— У нее, как всегда, хорошая интуиция.
— Ну что ж, — добавил он, — вечером можно куда-нибудь сходить. Маме не терпится посмотреть фильм, который называется «Клятва».
Об этой мелодраме пишут во всех газетах.
— Хорошо, сходите.
Отец на пенсии. Раньше он работал химиком в крупной компании по производству пищевых продуктов, в Токио. Теперь ему шестьдесят шесть лет, а мне только девятнадцать. Его принимают за моего дедушку, и мне всегда неловко представлять его своим знакомым.
