Господин Накамура смотрит на меня в недоумении:
— Что? Как вы сказали?
— Любовники для женщин. Почему бы и нет? Ведь бесплодными бывают не только женщины. Иногда и мужчины. А случается так, что оба — и муж, и жена.
— Вряд ли я смог бы допустить такое, даже если бы был бесплодным. Лучше вообще не иметь детей, чем знать, что жена спит с другим мужчиной.
Кажется, он смущен. Я говорю:
— Согласен. Мужчины и вправду эгоисты.
С горькой улыбкой вспоминаю то время, когда меня терзала ревность к прошлому Марико.
* * *
Сегодня мы сыграли вничью. Господин Накамура, однако, доволен. Выходим в сад. Потягиваясь, он спрашивает:
— Вы когда-нибудь думали про каймё?
— Нет. А что?
— Однажды я ездил в командировку в Ванкувер, — говорит он, — и случайно оказался на протестантском кладбище. Из любопытства я решил посмотреть, что написано на могильных плитах.
— Интересно. И что же вы заметили?
— Общую для всех незатейливую фразу вместе с фамилией покойного, датой его рождения и смерти.
— Правда? И какое содержание этой незатейливой фразы?
— На плитах было написано: In memory of ту beloved husband, wife, son, daughter…
— И всё?
— Да. Иногда еще попадались стихи.
— Романтично, — замечаю я.
— У буддистов бонза выбирает каймё в зависимости от суммы денег, которую он получил от семьи покойного. По-моему, это абсурдно, особенно если бонза не был знаком с покойным.
Господин Накамура, разумеется, думает, что я буддист. Мои родители и все их предки были буддистами, но я далек от религии, хотя и хожу к ним на могилу. Честно говоря, я не понимаю обрядов и заповедей, которые каждый буддистский храм толкует на свой лад.
— Продается все, — отвечаю я господину Накамуре. — Есть пословица: «Даже в аду судят по богатству».
— К сожалению, — вздыхает он.
— На памятнике, — добавляю я, — можно вырезать какую угодно надпись. Название цветка, к примеру.
— Знаете, а я ведь на днях видел могильную плиту с названием цветка, — говорит он. — Совершенно случайно, в храме С.
В храме С.? Сразу вспоминаю Кенсаку, с которым мы играли в детстве. В храме С. я был в последний раз вместе с Марико и Юкио, перед отъездом в Нагасаки. С тех пор прошло сорок шесть лет. И поскольку я не интересуюсь храмами и могильными плитами, в отличие от господина Накамуры, я даже не подумал снова туда зайти, хотя это совсем рядом с нашим домом.
— И какое же название цветка там написано? — спрашиваю я из любопытства.
— Васуренагуса! — отвечает господин Накамура.
— Васуренагуса?
— Да. Удивительно красивое слово, правда? Именно поэтому я вам принес эти цветы несколько дней назад.
Я молчу. Есть одна догадка. Господин Накамура смотрит на меня:
— Что случилось?
— Так, совпадение, — отвечаю я. — А вы запомнили фамилию на той плите?
— Удалось разобрать только «Соно», написанное на хирагана. Наверное, это имя.
— Соно! — воскликнул я. — Теперь нет сомнений, это она!
— Какое совпадение! Мир действительно тесен.
Он объясняет мне, где находится могила, и говорит:
— Выходя из храма, я заметил бонзу — кажется, он одних с вами лет.
Наверное, это Кенсаку. До сих пор помню его лицо. Его мать говорила, что мы похожи, как братья.
Господин Накамура прибавляет:
— Его лицо напомнило мне ваше.
* * *
Проходит несколько дней. Наконец я решаю зайти в храм С. Хочу удостовериться, что это и вправду могила Соно. К тому же любопытно было бы встретиться с Кенсаку. Интересно, помнит ли он меня? В последний раз, когда мы виделись, нам обоим было по десять лет.
И вот я в храме С. Прохожу мимо святилища. Никого. Иду на кладбище. Вдыхаю аромат сэнко. На могилах цветы. Одни еще свежие, другие завяли. Озираюсь кругом и пытаюсь отыскать место, про которое рассказывал господин Накамура. Могильная плита должна быть в противоположном от входа углу. Прохожу через все кладбище и сворачиваю направо.
В стороне, вдали от остальных, замечаю одинокую плиту, побелевшую от времени. Плита покрыта сухим шершавым лишайником. Подхожу ближе и пытаюсь разобрать буквы, вырезанные на камне. Читаю, скользя пальцами по углублениям: «Ва-су-ре-на-гу-са». И левее: «Соно. 1871–1933». «Соно, я рад встретиться с тобой снова. В следующий раз приведу сюда Марико».
Склоняюсь над плитой. Закрываю глаза, сомкнув ладони у груди. Вспоминаю себя маленьким мальчиком, когда мне было четыре года, — я бегу вслед за Соно и кричу: «Подожди меня!» Она оборачивается. Распахивает объятия, улыбается: «Кэндзи, давай быстрей!»
Возле могилы растут камелии и бамбук. Наверное, здесь красиво, когда распускаются цветы. Интересно, кто заказал эту плиту. У Соно не было родственников. К тому же она говорила: «У меня нет семейной могилы. Да и мне самой могила не нужна».
— Господин…
Слышу у себя за спиной нерешительный голос. Оборачиваюсь. Ко мне медленно идет бонза в длинной черной одежде. Я поднимаюсь. Увидев его лицо, вскрикиваю:
— Кенсаку!
— Кэндзи, так это ты! Я окликнул тебя, потому что впервые вижу, чтобы кто-нибудь приходил на могилу к Соно.
Он внимательно вглядывается в мое лицо:
— Давно мы с тобой не виделись. Где ты теперь живешь?
— Здесь, в Камакуре.
Он удивлен. Я рассказываю, каким образом тут оказался. Он говорит с изумлением:
— Должно быть, это иннэн вернула тебя к месту, где ты родился.
Вдруг я понимаю, что он очень похож на своего отца.
— Как ты отыскал могилу Соно? — спрашивает он.
Рассказываю ему про своего приятеля, господина Накамуру. Кенсаку внимательно слушает.
Потом он приглашает меня на чашку чая. По дороге объясняет, что это его отец заказал надгробье Соно, исполнив ее волю. Надпись «Васуренагуса» она выбрала сама. Украдкой смахиваю с ресниц слезу. «Соно ждала меня», — думаю я.
Кенсаку ведет меня в свой дом, который расположен рядом с храмом. Провожает в гостиную, а сам идет заваривать чай. Все двери открыты. Комната продувается ветром. За окнами сад. На низкой этажерке выстроились горшки с карликовыми деревьями. Кенсаку приносит чай. Где-то мяукает кошка. Мы смотрим в окно: в саду целый выводок котят, они идут за своей матерью.
— Бездомные, — говорит Кенсаку, подавая мне чашку. — Каждый день я подкармливаю их остатками обеда.
Кенсаку живет один. Его жена умерла три года назад. Интересно, есть ли у них дети? Сын, который должен занять его место? Однако я не решаюсь задать этих вопросов вслух и говорю только:
— Знаешь, почему я переехал в Нагасаки?
— Знаю. После твоего отъезда сюда приходили твои родители. Они просили отца позвонить тебе.
— Вот как… И что ответил твой отец?
— Он сказал им: «Нельзя удерживать тех, кто хочет уехать». Твои родители рассердились. И с тех пор больше не приходили в храм.
Ясно представляю себе гнев родителей.
— По правде говоря, — замечаю я, — меня уже много лет мучит совесть, я чувствую себя виноватым, потому что не выполнил лежавших на мне семейных обязательств.
Кенсаку молчит, уставившись в стол. Потом он поднимает взгляд и говорит:
— Ты перестанешь чувствовать на себе вину, если узнаешь историю своих родителей.
— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я, пристально глядя ему в глаза.
— Открою тебе правду, Кэндзи. Тебя усыновили еще в младенчестве.
— Усыновили? — Я изумлен. — Ты шутишь! В нашем косеки я никогда не видел записи «Приемный сын».
— Потому что твои родители заявили о тебе как о своем родном сыне. — Лицо Кенсаку серьезно.
— Не понимаю. Как им это удалось?
— Я не знаю. С достоверностью могу сказать лишь то, что твой отец был бесплодным.
«Отец тоже был бесплодным!» В смущении опускаю глаза. Кенсаку продолжает:
— Твой дед не верил в мужское бесплодие и заставил твоего отца сменить несколько любовниц. Это, однако, не разрешило проблемы. Как-то раз мой отец — в ту пору еще настоятель храма — рассказал ему о беременной женщине, которая из-за сердечной болезни должна была после родов отказаться от ребенка. Твой отец тут же ухватился за эту возможность и сказал, что возьмет младенца — не важно, мальчиком он окажется или девочкой. Мой отец понимал ситуацию, ведь им с матерью тоже не сразу удалось завести ребенка. На это потребовалось семь лет.
— Думаю, родители отца так ничего и не узнали, — говорю я.
— Возможно. Все осталось между моим отцом и твоими родителями.
Беру со стола чашку чая. Руки дрожат. Ставлю чашку обратно. Опустив голову на грудь, стараюсь успокоиться. С трудом перевожу дыхание. Растираю грудную клетку. Стараюсь дышать глубоко.
— Значит, твой отец знал моих настоящих родителей? — спрашиваю я.
— Он знал твою мать, разумеется. Но не отца.
— Не отца?
— Ты родился вне брака.
