Перед конторой нотариуса стоял красный «феррари». Мое сердце заколотилось, как после чашки крепкого кофе. В машине никого не было. Я вошел, женщина в очках и деловом костюме велела мне подождать. Я послушался. Двери приемной из полированного дуба. На стенах фотографии нотариуса: на борту парусной яхты, с теннисной ракеткой, с вазой в руках, с каким-то генералом.
Нотариус показался в дверях, он выглядел гораздо старше, чем на фотографиях. Сказал, что рад видеть меня, что я прекрасно выгляжу, и провел в кабинет, где висело густое облако табачного дыма. Там, в полном составе, сидели родственники Камиллы и громко говорили, слышны были жесткие голландские «хэ». Я вошел и сел, они притихли.
У каждого в руках были листы бумаги. Некоторые женщины кивнули мне. Юдит в черной кожаной курточке с погончиками, черной рубашке и новых сапожках стояла, прислонясь к стене, оклеенной обоями под кожу.
— Так, ты тоже там, — сказала.
Я хотел ответить: «Я не там, я тут». Но понял, не все надо понимать буквально, значение слов может меняться в зависимости от обстоятельств. Подумал: «Где ее магометанин, в туалете?»
Кожа Юдит показалась мне темнее, чем в прошлый раз, может, по сравнению с мертвенной бледностью родственников Камиллы.
Нотариус читал вслух по бумагам, разложенным на столе, покрытом зеленой, как бильярдное сукно, кожей. Родственники следили за ним, водя пальцем по строчкам в своих бумагах. Я не следил, Юдит тоже. Иногда она заглядывала в свои бумаги, словно ждала момента, касающегося только ее и больше никого. Включая и меня. Иногда нотариус пропускал какой-то параграф. Это вызывало беспокойство среди родственников, но они молчали.
Наконец нотариус спросил, есть ли вопросы, и поднялся невообразимый шум. Брат Камиллы, тощий школьный учитель, вскочил первым. Темные очки на носу, хотя солнце в комнате вроде не светило. Он сказал, что опротестует завещание. Нотариусу сказал:
— Вам это не сойдет с рук, папаша. Вы, бельгийцы, привыкли вольно обращаться с законом.
Полная дама, явно имевшая отношение к темным очкам, сказала, что Камилла к концу жизни рехнулась. Доказательств тому предостаточно. Смышленый паренек, оказавшийся адвокатом родственников, сказал, что условия завещания должны быть оптимизированы.
— И это после всего, что мы делали для нее, всю жизнь, до последней черты! — воскликнула дама, которую я видел на похоронах.
— На опротестовании завещаний, — отозвался нотариус, — наживаются одни адвокаты. Извините, мейстер[108].
Атмосфера в кабинете накалялась. Комментарии, выкрики, обвинения сшибались друг с другом.
Юдит молча курила. Я старался не смотреть на нее. Но иногда не мог отвести от нее глаз. Она это знала. Время от времени поглядывала на нотариуса. Казалось, она изучала его, не вслушиваясь в слова. Родственников полностью игнорировала.
Нотариус достал план кадастра, стал показывать границы: «Отсюда досюда приблизительно». Родственники возмущались, кричали, что это безобразие.
Почему? В чем было безобразие?
Я уже не помню. Надо было как-то разделить участок земли. Доли владения, цифры, обозначения, сокращения, строительные планы.
— А это добавление, — сказал нотариус, обращаясь к Юдит, — будет особенно интересно вам. — Он вытащил из папки листок в клеточку, на нем пять строчек, написанных фиолетовыми чернилами.
— Без даты, — сказал, — но, я полагаю, это было написано сразу после гибели Неджмы при всем нам известных ужасных обстоятельствах. Написано, вне всякого сомнения, Камиллой.
— Без даты? Тогда не имеет силы, — сказала одна из женщин.
— Это можно обсудить, — обрадовался адвокат.
Нотариус надел роговые очки, глаза его увеличились. Поднял клетчатый листок повыше и прочел, что бар «Tricky» первоначально предназначался Неджме Латифа, но теперь переходит к ее дочери и единственной наследнице Юдит Латифа.
Все уставились на Юдит, которая очаровательно улыбалась.
— Я знал это! — воскликнули темные очки. — Я знал, что нас облапошат!
— И у меня было такое предчувствие, — сказала его жена. — Уже целую неделю.
— Вот дойдет до розыгрыша лотереи, тогда твоим предчувствиям будет, где развернуться, — мрачно отозвались темные очки.
Кто-то спросил, входит ли сюда только дом или участок тоже.
— Два гектара и одна треть, — кивнула Юдит.
Нотариус подтвердил. Родственники заговорили наперебой:
— Семье вообще ничего не досталось.
— Не пройдет и двух лет, как эта земля превратится в стройплощадку.
— Ипотека?
— В полном порядке.
— Граничит с шоссе?
— Нет, с фабрикой.
— Там должно вонять.
— Дай мне два гектара с третью, и я перед Богом поклянусь, что они пахнут розами.
Они проиграли, вчистую. Тощий адвокат кивал, кивал, словно соглашаясь со всеми, включая меня. Потом сказал:
— Есть ли возможность, минеер нотариус, что мефрау Юдит откажется от наследства?
— Конечно, — ответил нотариус.
— Нет, — сказал я.
Все удивленно посмотрели на меня.
— Нет, черт побери, — повторил я.
На подоконнике фарфоровая статуэтка, обнаженный юноша с лавровым венком на голове.
— Минеер нотариус, — спросили темные очки, — можем мы узнать, какое отношение имеет этот минеер к нашей Камилле и что он здесь делает?
«Этим минеером» был я. Мне стало смешно.
— Друг дома, — сказал нотариус.
— С каких пор?
— С тех пор, как Камилла уехала из Алегема. Этот минеер был близким другом нашей бедной Камиллы, и он здесь потому, что она завещала ему двадцатитомное собрание «Le Monde Animal». — Он повернулся ко мне. — Восхитительный подарок. Я вам завидую. Хотя один том поврежден, он отсырел.
— Спасибо, — сказал я.
— Благодари Камиллу, — уточнил нотариус.
— Спасибо, Камилла, — сказал я. И то, что пришлось благодарить мертвую, рассмешило меня. Я видел слоников слоновой кости, расставленных по росту на каминной полке, начиная с самого большого. И я смеялся, глядя на самого маленького, уши веером.
Я видел, что Юдит хмурит брови. Мне хотелось целовать ее густые брови, в которых не было видно золотых пылинок.
Мы вышли на улицу, ее магометанин сидел за рулем. Юдит спросила, не подвезти ли меня до станции. Сказал: «Лучше не надо».
Она сказала, нотариус вряд ли долго проживет.
Как она это сказала?
Сочувственно. Но с ней никогда не знаешь.
Без злобы или угрозы?
Без. Хотя теперь, когда вы спрашиваете…
Да?
Нет. Ничего особенного. Как будто она знала, что он серьезно болен.
Я не стал ждать, когда она сядет в машину. Я пошел вдоль домов. Так быстро, как мог.
Есть мысли, которые я не хочу думать, не хочу слушать, не хочу видеть, я освобождаюсь от них так: думаю о чем-нибудь другом. Обычно об Анжеле, как она разводит ноги, чтобы я мог все как следует разглядеть. Сперва она неохотно делала это. Потом привыкла. Она говорила, я ее самый любимый клиент. Она говорила, что вообще не брала бы с меня денег, если бы могла себе это позволить. Что заботилась бы обо мне. Блядская болтовня, конечно, но приятно.
Она расстраивалась оттого, что я не мог поддерживать нормальный разговор. Она не знала, о чем со мной говорить. Я предлагал поговорить о Джимми Джуфри[109] или о Ли Конице[110]. Несколько раз я ставил для нее диски хип-хопа Западного побережья.
— Боже милостивый! — восклицала она. — Ты что, башкой треснулся?
— Давно уже, а что?
— Ладно, иди сюда быстрее, — говорила она, и лезла на меня.
Сколько стоила тебе Анжела?
Тысячу франков за полчаса. Приемлемо.
Двадцать томов собрания о животных я получил по почте с доставкой на дом и расставил их по порядку на полке в углу. За ними я спрятал поляроидные фотографии. Но потом вспомнил, как в телевизоре один детектив вломился в дом, и сразу кинулся к книжному шкафу, и нашел на полке за книгами тысячи запечатанных пачек долларов. И я перепрятал секретные доказательства на чердак, засунул между балкой и стеной. Вечером пошел на Экстерстраат, номер четырнадцать. «Ситроен» Декерпела стоял на улице. Над входом висел, освещая мертвую глицинию, старинный чугунный фонарь. В садике перед домом, на качелях, маленькая девочка в шерстяной пижамке напевала какой-то мотив.
Декерпел со своими мерзкими шуточками изображает из себя приличного отца семейства. Я подумал, не увести ли его дочку. Из мести. Око за око. Я подумал, гараж, который Декерпел, скорее всего, сам построил из широких просмоленных досок, легко поджечь. Я подумал, сперва мне надо бы еще одну ночку поспать. Но я продремал с перерывами целый день: в одиннадцать часов, в три дня и в семь вечера, когда смотрел программу «Колесо Фортуны».
