Они были действительно хорошими сварщиками. Подняли головы, увидели смотрящего на них сверху Рафика, весело подмигнули ему:
— Крестничек явился!.. Эй, свояк! Как там подруга наша, оклемалась?
Рафик вытер струйку крови, сочащуюся у него по лицу из разбитой головы, вытащил деревянную лесенку из траншеи, откинул ее подальше, чтобы она больше никогда не понадобилась лихим московским сварщикам, и полез в бульдозер с уже работающим и разогретым двигателем.
Опустил отвальный нож весом в двадцать три тонны на землю и…
…спустя несколько лет наткнулся Рафик на строки, написанные совсем по другому поводу. Но уж так они подходили к тому моменту, когда он садился за рычаги в кабину тяжелого бульдозера, будто писатель, сочинив эти слова еще за несколько лет до рождения Рафика Алимханова, предвидел то, что сейчас должно было произойти:
«…B ту секунду он почувствовал, что вот наступил срок, что вот проведена грань между двумя существованиями — срок катастрофы! Порвать, порвать со всем, что было… сейчас, немедленно, в два сердечных толчка, не больше, — нужно переступить грань, и жизнь, отвратительная, безобразная, не его — чужая, насильственная жизнь — остается позади…»
Юрий Олеша. «Зависть». 1927 год
…Рафик резко толкнул рычаг управления вперед! Дикой, чудовищной силы двигатель большого тяжелого бульдозера взревел, вбирая в себя все остальные привычные житейские звуки, и бульдозер честно исполнил заранее поставленную перед ним задачу…
Неумолимо толкая перед собой гигантский отвальный нож шириною в несколько метров, высотой в два с половиной, он за один раз снес чуть ли не весь земляной бруствер, свалив его обратно в траншею…
…и мгновенно — «…в два сердечных толчка…» — похоронил под толщей земли, сброшенной в траншею, всех троих москвичей-беспредельщиков из последнего этапа…
…а вместе с ними и все сварочное оборудование — с баллонами, шлангами и горелками…
Кажется, в последнюю секунду оттуда раздался чей-то жутковатый короткий крик, но кто бы его услышал в реве мотора, толкающего перед собою десять кубометров промерзшей северной земли?!. Но бульдозеру и этого показалось мало. Он резко сдал назад, довернул вправо и уже по косой линии своим страшным многотонным отвальным ножом пошел сгребать в траншею всю оставшуюся на поверхности землю — еще кубометров восемь-двенадцать…
Он засыпал и утрамбовал все, что выкопал его первый приятель — бульдозер с землеройным ковшом. Он все сровнял с поверхностью этой проклятой холодной лагерной земли. Будто и не было никакой траншеи.
И никаких сварщиков!..
Однако второму бульдозеру показалось, что чего-то он не доделал.
Он въехал гусеницами как раз на то место, где когда-то, кажется, прорвало трубу. Затормозил наглухо одну гусеницу, а второй стал медленно и страшно совершать круги вокруг собственной оси, весом в сорок пять тонн, пытаясь вдавить эту рыхлую землю в самую середину земного шара…
А потом бульдозер вдруг остановился, двигатель заглох, и в наступившей страшноватой тишине со слабенькими признаками нормальных человеческих звуков из кабины выпрыгнул Рифкат Алимханов и побежал в барак со столовой и библиотекой…
…Ниночка Алимханова повесилась на том же самом электрическом шнуре от удлинителя, которым полчаса тому назад был привязан к стулу ее муж — Рифкат Алимханов…
Он вынул ее из петли…
…Он умолял ее не умирать, он так просил не оставлять его одного!
Он рыдал в голос, он кричал, что у него никогда не было никого ближе, чем она! Он ей, мертвой, все пытался втолковать, что не понимает, как жил без нее предыдущие годы, и совсем не представляет, как проживет без нее все последующие…
Он распахнул окно в надежде, что холодный весенний воздух вернет ее к жизни…
Что вот сейчас, сейчас она откроет глаза, глубоко вдохнет и…
Но в холоде, ворвавшемся в маленькую библиотеку через распахнутое окно, истерзанное тело Ниночки Алимхановой остывало еще быстрее…
…Вот когда начальник исправительно-трудового лагеря (колонии) общего режима полковник Внутренних войск Хачикян Гамлет Степанович доказал, что он — Настоящий Мужчина. В самом широком смысле этого слова.
В жизни начальника такого учреждения два события могут стать самыми страшными в его многолетнем тяжком восхождении по крутым ступеням винтовой служебной лестнице. Первое: всеобщий бунт заключенных — кровавый и, как говорится, в большинстве случаев «бессмысленный и беспощадный».
И второе: побег из вверенного данному начальнику учреждения.
И горе тому начальничку, который наступит на эту неизвестно когда прогнившую ступеньку извилистой и крутой карьерной лестницы!
Он полетит вверх тормашками, но обязательно вниз! Обдирая с себя погоны, звания, ордена и всю ту зажиточную жизнь, которую он столько лет выстраивал ценой бешеной изворотливости, сложнейших комбинаций, общения с мерзавцами самых разных рангов, больших и маленьких взяток, ценой мелких и крупных предательств, доносов — в виде служебных рапортов или веселой болтовни за рюмкой коньяка…
Но не таков был Гамлет Степанович Хачикян. Он знал, как не наступить на такую прогнившую ступеньку. Во-первых, нужно опередить события…
Поэтому, когда Рифкат Алимханов пришел к нему прямо домой и очень тихим голосом, чтобы не сорваться в истерику, рассказал ему все, что произошло, полковник Хачикян Гамлет Степанович немедленно сам вызвал огонь на себя!
Он первым сообщил своему областному командованию о том, что трое заключенных, прибывших во вверенный ему ИТЛ в составе последнего «московского» этапа… (имена, фамилии, статьи, сроки), совершили побег из расположения колонии. Предварительные поиски пока не привели к положительным результатам. Начато следствие. Просит квалифицированное подкрепление для обнаружения беглецов…
Мало того, во избежание излишних пересудов «подкрепленные» двумя распоряжениями Облторга на внеочередное получение права покупки двух автомобилей «Жигули 2101» судебно-медицинский эксперт и штатный патологоанатом главной больницы одного из трех ближайших городов выдали заключение, что вольнонаемная служащая ИТЛ № такой-то, библиотекарь Алимханова Нина Владимировна «…скоропостижно скончалась в связи с внезапным приступом острой сердечной недостаточности».
Что, собственно говоря, для судмедэксперта и патологоанатома было достаточно привычным делом. Рука у них на такие заключения была набита.
Еще начиная с пятидесятых. Когда здесь в основном сидели политические…
Помимо всего прочего, полковник Хачикян связался с местным «Аэрофлотом», и за клятвенное обещание бесплатно дать полтора десятка строителей-заключенных для окончания отделочных работ в аэропортовском зале приемов для особо важных лиц закрытый гроб с телом Ниночки Алимхановой, в сопровождении ее мужа Рифката Алимханова, был доставлен в крематорий города Ленинграда, где и был произведен этот тягостный обряд с последующей выдачей урны с прахом мужу покойницы…
За определенную мзду (на кладбищах все всегда имеет твердые цены…) урна, несмотря на разность вероисповедания, а вернее, в силу его полного отсутствия, была «подхоронена» на мусульманском участке Ново-Волковского кладбища к могиле тети Фариды.
Две женщины, никогда не знавшие друг друга, лежали в одной могиле.
Обе они когда-то беззаветно и нежно любили Рафика.
И он их любил. До самой своей старости.
Через три недели полковник Г. С. Хачикян получил в одном конверте два официальных заявления из небольшого абхазского местечка — минут пятнадцать езды от Сухуми.
В одном заявлении вольнонаемный заведующий гаражом и главный механик ИТЛ № (секрет!) Алимханов Рифкат Шаяхметович просил полковника Хачикяна Г. С. уволить его по состоянию здоровья.
Во втором заявлении он же, Рифкат Алимханов, в более свободной форме, просил хозяина дома и небольшой мандариновой рощи — Гамлета Степановича Хачикяна — принять его на работу в качестве садовника и лица, охраняющего этот дом в отсутствие его хозяев. С официальным разрешением на проживание в вышеуказанном доме.
Оба заявления были удовлетворены, а местное отделение милиции, по настоятельной телефонной просьбе товарища полковника (господи!.. Сколько было когда-то вместе выпито под этими мандаринами!..), тут же прописало Рафика в этом одуряющем цитрусовом раю…
Все получилось так, как и рассчитал Гамлет Хачикян.
Беглых так и не отыскали… Несмотря на то что в поисках деятельное и кипучее участие принимал сам начальник колонии.
«Придурки» из столовой клялись и божились, что ничего не видели и не слышали и что в столовую никто не заходил…
